Шекспир - Виктория Балашова

Граф рассмеялся.

— Постарайся. А то слишком много посвящено Саутгемптону, все еще сидящему в Тауэре. И его жене, — он усмехнулся.

Уильям вспомнил про злосчастные сонеты, и настроение окончательно испортилось. Впрочем, королю их спектакль понравился. Мысленно он отметил и автора пьесы, и название театра, и актеров.

— Эти пусть сыграют еще, — сказал он графу, — пусть побудут в замке подольше.

Так они провели в гостях у Пембрука два месяца. По прибытии в Лондон в июле на коронацию Яков подписал указ о присвоении их театру звания «слуги Его Величества короля». Что обязывало не только играть спектакли для короля, но и появляться при дворе.

Уильям помнил про обещание написать посвящение графу.

— Сделай уж ему одолжение, — просил Джеймс, — ты же понимаешь, что нам нельзя терять расположение таких людей, несмотря на то, что теперь являемся королевским театром, ни много, ни мало.

— Напишу, — пообещал Уильям, — хотя и не думаю, что это обязательно делать.

— Надо быть благодарным тому, кто оказал тебе помощь.

— Граф не особенно-то помог, — заметил Уильям.

— Он пригласил нас в замок. Если бы не он, то мы бы не предстали перед королем, не сумели бы ему понравиться, не стали бы обладателями одного из самых высоких званий среди всех театров.

— Это так важно? — Уильям покривил душой. Ему и самому было лестно такое внимание со стороны короля.

Чуть позже настроение, которое стало чуть более радужным, сменилось тревогой. Яков выполнил свое обещание — из Тауэра вышел Саутгемптон.

Ему исполнилось тридцать лет, а он чувствовал себя стариком. Тауэр никому еще не убавлял возраста, никого еще не делал моложе, счастливее и жизнерадостнее. Генри не мог забыть тот день, когда Елизавета в последний момент раздумала его казнить. Голова друга скатилась по эшафоту на глазах Саутгемптона, и он сам остался стоять на месте, не в силах поверить в милость, оказанную ему судьбой.

Позже он не раз думал о том, что, быть может, пожизненное заключение куда хуже, чем смерть. Он вспоминал Элизабет, детей, дни, прожитые в безоблачном счастье и неведении. Он провел в Тауэре всего два года. Некоторые там находились гораздо дольше. Сама Елизавета была узницей страшной башни.

Но Генри казалось, что прошло гораздо больше времени. И удача, посетившая его второй раз, не могла помочь ему забыть прошлое.

— Он изменился, — Элизабет рассказывала Уильяму о встрече с мужем, даже не пытаясь скрыть своих чувств, — я так ждала этого дня. Я думала, что мы сможем жить снова, как раньше. Но Генри стал другим. Мне нужно помочь ему начать жизнь сначала.

— Ты хочешь сказать, что мы не будем больше видеться? — Уильяма интересовал один вопрос, и он не мог думать ни о чем другом.

— Я не знаю, — Элизабет начала плакать, — мне трудно оставить тебя, но обстоятельства теперь таковы, что мне надо, наконец, сделать выбор.

— И ты его делаешь не в мою пользу. Ты выбираешь его.

— Уильям, не будь так жесток, — Элизабет провела ладонью по его лицу, — Генри — мой муж. Я не могу поступить иначе. Конечно, если у меня будет возможность, я напишу тебе. А кто знает, может, и приду. Но это будет непросто.

— Хорошо. Я все понял. Ты и тогда выбрала графа, и сейчас, — Уильям понимал, что несправедлив, но был не в силах остановиться, — я остаюсь для тебя забавой. Ты играешь моими чувствами.

— Неправда. Это не так, — Элизабет встала и медленно пошла к двери, — у нас кроме любви и страсти существуют и другие чувства, — она остановилась, обернувшись к Уильяму, — другие обязанности. И ты тоже имеешь семью и детей. Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы любим друг друга, но мы не имеем права причинять боль своим близким. Два года мы с тобой получали удовольствие от жизни, а Генри сидел в тюрьме и страдал. На его глазах обезглавили Эссекса. Генри готовился посмотреть в глаза смерти. Его помиловали и отправили в Тауэр. Как я могу после всего этого причинить ему еще большую боль, еще большие мучения?

— Прости, Элизабет, — Уильям вдруг вспомнил все то, что говорил ему Джеймс, — я не прав. Спасибо за то, что была со мной. Я буду жить воспоминаниями о наших встречах. И никогда тебя не забуду.

Элизабет поспешила уйти. Он видел, какую боль причиняют ей его слова. Он видел слезы в ее глазах. Его собственная душа разрывалась от отчаяния. Уильям вспомнил Анну. Впервые он задумался о том, что чувствует его жена, насколько она должна быть одинока. Каждый раз, когда он возвращается в Стрэтфорд, она радуется его приезду. Каждый раз, когда он уезжает, она страдает, и он замечает грусть в ее глазах.

— Привыкнуть к прощаниям с человеком, которого любишь, нельзя, — проговорил он, — я расплачиваюсь за собственную жестокость по отношению к Анне. Любовь — это всегда история с плохим концом, что бы я там ни писал в своих комедиях. Жанр любви — трагедия и только. Все остальное перестает быть любовью, как только становится смешным.

Он опять вспомнил сонеты, хранившиеся в сундуке в Стрэтфорде. Теперь их можно публиковать — Елизавета умерла, и ему больше не перед кем держать свое обещание.

«Надо их напечатать и посвятить графу Пембруку. Он так этого хотел. Теперь уже не важно, кому я их писал когда-то». — Элизабет вернулась в его мысли. Уильям понял, что не сможет предать память о ней и отдать сонеты в типографию.

Шли дни, проходили недели. От Элизабет ничего не было слышно.

— Она меня бросила. И ты был прав, — Уильям сидел в таверне с Джеймсом и опять возвращался к одной и той же теме, — как ты был прав! Но мне не помогли бы твои предупреждения, даже если бы я вслушивался в них.

— Отвлекись, Уильям. Тебе же нравится бывать при дворе, участвовать во всех этих пышных приемах, постоянно видеть короля. Признайся, тебе льстит наше новое положение?

— Льстит, — согласился Уильям, — и все же это отвлекает ненадолго. Я теперь часто думаю о своей жене. Я начал понимать, как она страдает все эти годы. Похуже, чем Генри страдал в Тауэре.

— Не уверен, что ты прав. В тюрьме все-таки гораздо хуже, чем в красивом доме с садом в Стрэтфорде.

— Пожалуй. И все равно, ей плохо. Точно так же, как мне.

Осенью Уильям возвратился из Стрэтфорда с твердым намерением опубликовать сонеты. Ричард Филд никак не отставал от него с этой идеей, напоминая, что если сонеты не издадут они сами, то их издаст кто-то другой. Уильям заново переписал первый экземпляр и принес рукопись к Филду.

— Поставь на титульном листе: посвящается У. Г.

— Кто это? — удивился Филд.

— Не важно. Человек, попросивший что-нибудь посвятить и ему. Я писать сейчас не в силах. Сонеты остались в прошлом. Но мы можем написать эти инициалы, и я буду считать свой долг выполненным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});