Мальчики и другие - Гаричев Дмитрий Николаевич

Лестница вела в выставочный зал, стены были пусты, и лишь в одном месте висел тягостный портрет властной бабы со смотанными в какие-то клубни волосами; кто это, не удержалась Наташа, пригибаясь от грохота со стороны мастерских, и ее провожатый подступил прочесть табличку: заведующая литературно-драматической частью городского театра Ковалева Е. И., восемьдесят четвертого года уродство, это с выставки «Лица нашей земли» все еще не убрали. Лица нашей земли, повторила Наташа, опять холодея, но художник звал ее дальше, в коридор с мастерскими, в конце которого неистовствовал Адашев; а где все остальные, робко спросила она; понедельник, отвечал Женя, хорошо, если кто-то появится после обеда. Они миновали четыре двери и остановились у пятой, за которой как будто бы одновременно рубили топором мебель и швыряли в стену консервные банки. Наташа все-таки постучала, и в дверь изнутри тотчас что-то ударило; я боюсь, громко призналась она, и художник, отодвинув ее подальше, толкнул дверь ногой и сам отскочил назад. Грохот стих, и, хотя с ее места Наташе был виден лишь маленький уголок мастерской, она догадалась, что внутри уже никого нет. Они оба вошли в разгромленную комнату, где не осталось как будто ни одной целой вещи: стол и стулья были обращены в щепки, шкафы смяты, как пакеты из-под сока, светильники разбиты, а железные рыбы и водоросли превратились в бесформенную проволоку, протянувшуюся тут и там.

Что же ты собиралась узнать у него, пробормотал художник, уставясь в заваленный пол. Что угодно, сказала Наташа, застыв у него за спиной, с ним раньше случалось такое? Какое, обернулся Женя: в смысле, разносил ли он раньше мастерскую, а потом исчезал? Я не припоминаю, но я здесь всего восемь лет, а он один из самых древних; я не удивлюсь, если кто-нибудь из стариков тоже что-то такое расскажет. Как же это теперь убирать, вздохнула Наташа, осторожно переступая; да никак, отозвался художник, я просто запру дверь и все, не хватало еще выгребать это месиво, ну-ка пойдем. Наташа подумала было оставить здесь взаперти свою книгу, раз та все равно не желает больше открываться и почти ничего не весит, но не стала; Женя, как и обещал, повернул ключ в замке, и они вернулись в зал с мертвой заведующей на стене. Я поставлю нам чаю, сказал художник, посиди пока здесь. Наташа нехотя опустилась на банкетку вполоборота к портрету: Ковалева Е. И. была изображена на фоне, что ли, ковра, и зеленые и бордовые язвы змеились вокруг ее головы и плеч; мелкое копошение их не оживляло заведующую, а, наоборот, делало еще мертвей, Наташа хотела отвернуться совсем, но что-то ей ощутимо мешало, и вместо этого она опустила глаза и, сама себя не узнавая, тихо заговорила: что ты от меня хочешь, лицо нашей земли, ты мертва и портрет твой мертв; я пришла сюда не затем, чтобы ты утверждала себя за мой счет, раз тебя забыли снять после выставки; здесь и так полный город таких, ждущих на мне оттоптаться за всю свою жизнь, и ты ничем их не лучше; я рада, что мы не успели встретиться, пока это еще было возможно.

Когда Женя принес чай и она тотчас же обожгла себе язык, Наташа восприняла это как предостережение и не стала много болтать; художник же порядком наплел ей про былые истерики здешних насельников, и, даже если он все сочинил, ей стало более-менее ясно, почему его не опрокинуло мгновенное исчезновение второго Адашева. Книгу, которую она держала на коленях, он будто бы не замечал; еще через время на этаж, как и было сказано, начали подниматься неважно одетые пожилые живописцы, и Наташа, пожав Женину руку, ускользнула на улицу и отправилась домой пешком.

Ее саму больше смущало не то, как схлопнулся безумный жестянщик, а ее собственный короткий разговор с нарисованной теткой: когда еще она была в таких неладах с тем, что ее окружало? Всем своим маленьким сердцем Наташа любила этот глупый город, по которому было неудобно просто передвигаться; ей хотелось быть нужной ему, не всему, разумеется, сразу, но хотя бы тем внимательным и уравновешенным людям, которые ходят на выставки и радуются литературной странице; когда возле кинотеатра накануне ее выпускного установили огромную Доску почета, она выучила все двадцать шесть лиц и подписей, потому что не могла иначе. Тогдашние кладбищенские и мусорные воротилы, присылавшие в ее первую редакцию дегенератов с угрозами, были так же страшны и смертоносны, как полевые командиры Ичкерии, а когда в театре во время спектакля в пустые дальние ряды обвалился пустой же балкон, это был их «Норд-Ост», и она собирала для газеты истории переживших тот вечер. Теперь Наташа сама вела по четвергам студию юного журналиста, где числилось семь девочек, в каждой из которых она узнавала немного себя; город же перестраивался, перешивался, ни с одной из тех точек, где она когда-то любила постоять и посмотреть, он больше не выглядел так, как тогда. По мере того как она приближалась к дому, книга в руке начинала опять тяжелеть, Наташа больше не пыталась открыть ее; за старым мостом в нее чуть не влетел дурной велосипедист в петушиной толстовке, она выругалась, и он тоже; ей захотелось мороженого, но в остановочном киоске была одна дрянь, и пришлось перебиться.

Уже под собственными окнами она почувствовала, что книга вернула свой обычный вес; ходьба утомила ее, но морока непонимания была еще утомительней, и она решила проверить, что будет, если она двинется, например, в направлении радиополя: все же там были некоторые башни; спустя всего квартал книга заметно полегчала, и Наташа остановилась, соображая еще: катастрофа, повязки, строители; книга будто бы чуть набрала, когда она прошла сотню шагов в сторону стройдвора, но, как только Наташа ускорилась, снова стала легчать. Но куда же ты хочешь, спросила она, я не могу отнести тебя к нам, ты и нас перепишешь или просто сотрешь, подскажи мне хоть что-нибудь, книга; если я просто оставлю тебя здесь, ты же окажешься дома раньше, чем я сама туда вернусь? И я никогда не выбрасывала книг, даже историю коммунистической партии, об которую сломала глаза моя мама. На первые скопленные деньги я купила себе «Тихий Дон», потому что у нас его не было, и, хотя я его все равно не прочла, я горжусь всякий раз, когда вижу его на своей полке. И нигде я не ощущала себя такой защищенной от всего плохого, что может случиться на свете, как в библиотеке, но даже там сегодня выходной. Или все же нам стоит попробовать, книга? До библиотеки было еще далеко, но вызывать снова такси казалось нечестным, и она продолжала идти.

За кварталом слепых тротуар примыкал совсем близко к шоссе, пыль летела в лицо и за ворот, и на всех перекрестках обязательно кто-то сигналил как в последний раз в жизни; когда она вышла к новому мосту с видом на дальние фабрики, стало ясно, что все пока верно: книга потяжелела так, словно бы вся напиталась водой. Ну конечно, сказала Наташа, я должна была сразу додуматься; в мастерских тебе точно было нечего делать, я только зря потратила время. На площади кормили голубей, было трудно пройти; у фонтанов разлапилась белорусская ярмарка, а за ней улицу перекрывал срочный ремонт; она огибала препятствия и кошкой ныряла во дворы, чувствуя все растущую тяжесть в руке. На каком-то балконе бухали и свистнули ей, она чуть пробежалась; на парковке у банка оформляли нелепое происшествие, а на эстраде в парке что-то истошно репетировали; книга весила уже как добрый кирпич, но остановиться и отдохнуть было немыслимо. За парком зевал желтый пустырь, края разбитых плит торчали из песка, как плавники ископаемых рыб; библиотека занимала первый этаж жилого дома по ту сторону, и Наташа, громко дыша, преодолела остаток пути.

Оставив свою ношу на крыльце, она заглянула в окна, надеясь, что кто-то окажется внутри, но тщетно; неподалеку алел супермаркет, и она все же зашла за мороженым и водой, чтобы восстановить хоть какие-то силы. Идя обратно, она зажмурила глаза, надеясь на детское чудо, но книга была на прежнем месте; Наташа села с ней рядом, прижавшись спиной к железной двери в грубых клепках. Что же мне делать дальше, выдохнула она, просто бросить тобою в окно и бежать, или будем сидеть здесь до завтра, пока нас не впустят? Кругом стояла такая тишина, словно из всего района выкачали воздух. Просидев так несколько минут без новых мыслей в голове, она оттолкнулась локтями от двери, помогая себе встать, и железо за спиной ее дрогнуло: Наташа потянула за огромное кольцо, и дверь поползла на нее как военный корабль; следующая, из тонкого дерева, уже была отворена.