На берегах Ярыни - Александр Кондратьев

Когда девочка поравнялась с пнем, Лешачиха, не меняя положения (она только чуть повернула голову, упертую подбородком в колени), хриплым и скрипучим голосом повелительно спросила:

— Куда идешь?

Вздрогнув от неожиданности, Аксютка остановилась как вкопанная. Разглядев затем вопрошавшую, девочка хотя и струсила, но быстро оправилась и, стараясь не обнаружить смущения, приняла независимый вид и в свою очередь задала дерзкий вопрос:

— А ты что тут делаешь, старая хрычовка?

— Да вот сижу здесь и лес свой караулю, чтобы всякая дрянь, вроде тебя, по ночам тут не таскалась, — зловеще проскрипела Бородавка, как бы вырастая из пня и протягивая вперед длинные темные лапы с крючковатыми, неровными пальцами. Одна почти дотянулась до Аксютки, которая, застыв на месте и не помня себя от ужаса, сунула бессознательно в близкую корявую ладонь один из полузасохших цветов тирлича.

Лешачихина рука, схватившая было этот цветок, вздрогнула, словно обжегшись, и отдернулась назад, а сама Бородавка, зафыркав лесною кошкой, стала вдруг кривляться и уменьшаться в размерах.

— Ученая! — прошипела она злобно, скатываясь на землю и как бы растворяясь в лунной черной тени куста…

Ксанька видела, как всколыхнулась змейкою, словно от убегавшего ветра, трава, и снова все стало тихо, как будто никакой Лешачихи и не сидело сейчас на сыром пне, в лунной тени от росшего рядом ольхового куста.

Девочка вздохнула, оглянулась по сторонам и продолжала свой путь. Через полчаса, следуя изгибам вившегося то по полянкам, то в зарослях ивы ручейка, она подошла к Большому болоту.

Идти там было не легче, чем по лесу. Босые ноги увязали порой по колено и даже выше в ржавой грязной трясине. Луна, словно нарочно, пряталась в проносившиеся по небу рваные тучи. Предутренний ветер шумел в высокой болотной траве и кустах ивняка… С небольшой сосенки ухнула и сорвалась, завидев Ксаньку, крупная сова. Вдали пересвистывались из глубоких окон, казавшихся лужами, болотные бесенята…

Подобрав чуть не по пояс подол своей юбки, пробиралась между этими лужами по зыбкому покрову трясины к срединному главному озерку неустрашимая девочка. Ей хотелось подойти к самому краю этого озерка и начать вызывать оттуда бесов или перевертней, а когда те появятся, расспросить их, нет ли среди заключенных в болотной топи погибших там человеческих душ ее никому из людей не известных родителей.

Вспоминая виденные ею во сне местность, кусты, расположение блестевших вокруг, как черная сталь, омутов и изгибы промятой кем-то тропинки в осоке, стояла Ксанька почти по колено в ржавой трясине. Она чувствовала, как вдоль коленей скользят, булькая, кверху пузырьки воздуха, и смотрела то по сторонам, то на темное с быстро бегущими тучами небо…

"Во сне светила тогда полная луна и было гораздо больше деревьев, — соображала Аксютка, — где же они?"

Выглянувшее ненадолго из-за туч ночное светило облило серебром темные круглые окна, шуршавшую под ветром осоку, пни от спиленных несколько лет тому назад сосен на ближнем пригорке и неподвижно стоявшую девочку с высоко поднятым мокрым подолом.

Голова Марыськиной дочери медленно поворачивалась из стороны в сторону. Непонятная тоска копошилась в ее груди…

— Кто ты, девочка? И откуда у тебя на бедре такое пятно? — послышался вдруг откуда-то снизу шелестящий, с хрипотою, как у надорвавшейся жабы, нечеловеческий голос.

Зная, что без особой нужды не следует никакой нечисти открывать свое имя, Аксютка молча посмотрела в ту сторону, откуда раздались эти слова.

Из темного зеркала блиставшего теперь под луною окна, под ветвями склонившейся над окном этим лбы, виднелась голова старой болотной бесовки. Ржавая вода текла с покрытых тиной и грязью седых редких волос по пересеченному складками раздутому лицу с выпученными старческими глазами…

— Кто ты, красавочка? И зачем ты к нам сюда пожаловала? — продолжала задавать вопросы торчащая из воды толстая морщинистая морда.

— С вашей братией повидаться да покалякать пришла, — стараясь быть смелой, ответила девочка.

— Что ж, покалякаем. Кто твои отец и мать, милая?

— Не знаю. Меня в лесу под елью нашли, — был мрачным голосом произнесенный ответ.

— Приподними-ка чуть-чуть юбку на левом боку… Так! Ты говоришь, что у тебя родителей нет?.. В лесу нашли?.. Гм!.. Я так и знала, что у тебя не должно быть родителей… А пятнышко твое на ноге я помню… Когда ты родилась у нас на болоте, я тебя, милая моя, сама повивала и на пятно твое еще тогда дивилась.

— Ты и мою мать знала?! Скажи мне, кто она? Как она попала в ваше болото?! — взволнованно спросила Аксютка.

— Так же, как и я, так же, как и ты. Звали твою мать Толстой Марыськой, и была она, как все мы, болотной бесовкой.

— Стало быть, и я бесовка? — последовал растерянный вопрос.

— Кто тебя знает. Я никогда не видала твоего отца. Кажется, он был тогда человеком. Кто он теперь, мне неизвестно. А вот твоя мать была подлинной бесовкой, и ежели бы она не вышла двенадцать, а то и больше лет назад за водяного с Ярыни, то я бы позвала ее сюда, полюбоваться на дочку… Да ты не обижайся, что твоя мать бесовка. Марыська всегда была ладная и гладкая девка. Мы с ней дружили, хоть она и много моложе. Бывало, она на всю ночь убежит в лес и только поутру вернется, после какой-нибудь драки. Я ей всегда лягушечьей икрой синяки да царапины затирала… А от кого она тебя пригуляла, этого она мне толком не говорила, а может, и говорила, да я запамятовала. На старости лет, что когда и с кем случилось, путать стала. Не то охотник, не то бродяга он был… Кажись, затонул после где-то. Мало ли их тонет! — задумчиво бормотала старуха. — А тебя я помню, красавочка… На руках держала… Так вот, ежели ты к нам не навсегда пожаловала, то лучше ступай назад, откуда пришла. А то житье у нас не ахти сладкое. Твоя мать сколько, бывало, слез проливала из-за Толстопуза нашего. Он ведь, коли ему уважения не окажешь, так нашу сестру бьет, пока молоды мы и смазливы, что жизнь не мила… Уходи-ка ты лучше, покамест цела!.. — советовала бесовка.

— Не боюсь я вашего Толстопуза! Сама видишь, что такое у меня на голове да за поясом.

— Травки твои, моя милая, только для земли хороши, а в воде, хотя бы и болотной, они не действуют. Слова еще кое-какие, ежели кто знает, могут иной раз пригодиться, а травка — нет. А потому, лягушонок ты мой глазастый, коли ты слов этих не знаешь, поворачивай, откуда пришла, чтобы слез потом не лить!

— А за какого-такого Водяника вы мою мать выдали? — продолжала выспрашивать Аксютка.

— Сказано тебе, что с вашей же Ярыни! На дне там около мельницы, говорят, живет. Вроде нашего хозяина. Тоже очень толстый, рожа красная и седые волосы на груди. Он ее и увел… Да еще с полдюжины бесенят наших в разное время сманили… Так что ты и к ней, к матери то есть своей, тоже без слова не суйся. Ее Водяник не лучше, говорят, нашего Болотника.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});