Буча. Синдром Корсакова - Вячеслав Валерьевич Немышев

тех пор и квакает Каргулов через слово.

— С-сучка и есть.

Ржут саперы. Серега кривоносый сполз под стол. Иван развалился на койке, похохатывает. Костя золотым скалится, лычки старшинские трогает. Про подрыв на бульваре Каргулов с обидой заговорил:

— П-пятая контузия. А комендант говорит, хер тебе, а не справка! В прокуратуру таскали. Я с-ствол нулевкой пошкрябал. Не первый раз. Двух теток с рынка шальными зацепили, одна и кокнулась потом в больничке. А я Филатову, к-коменданту, говорю, идите вы, т-товарищ полковник, са-са своими справками. И пошел к вашему Ка-калмагорову.

Заявился во взвод Полежаев.

Зол майор как всегда. Отвел Каргулова в сторону. Саперы расселись чаи гонять. Когда Полежаев вышел, а Каргулов снова устроился за столом, Серега на правах земляка спросил, чего такого хотел майор.

— Ничего не хотел. Г-говорит какой маршрут назавтра. — Примолк и добавил: — И еще говорит, что вы п-пьянь и р-рвань.

Задрожала лампа под куполом палатки.

— Го-го-го…

— Ага-га-га…

— А сам-то, о-хо-хо!

Прижился во взводе Каргулов.

Полежаев его сначала невзлюбил. Кто ж знает, чего на ум пришло майору, — он на тот момент пить завязал, — может, с тоски. Но только под Новый год случился «инцидент», как выразился потом старлей, после которого запил и Полежаев, и Каргулов — в обнимку запили дня на три.

В тот день наряжали каштан у ворот.

Серпантина накидали, кто-то смеха ради приспособил пулеметную ленту с патронами, кто-то предложил, гранат навешать. Только вернулись саперы с инженерной разведки, только переоделись, отмылись от дорожной пыли. У каштана Петюня Рейхнер, старый солдат из поволжских немцев. Петюне за тридцать, он принципиален до неприличия. Служит Петюня стрелком наводчиком в бэтере, в котором водителем кривоносый Серега по прозвищу Красивый Бэтер.

Серега прячется от Петюни. Тот ему в лоб метит хлопушкой. Петюня как-то письмо написал на телевидение, в одну очень популярную программу.

— Неучи, — огрызался Петюня. — Вот стану «последним героем», получу миллион, тогда ты, Серый, сдохнешь от зависти.

Героем Петюня не стал, но с Серегой теперь вечно перебранивались: тот, как повод, так задевал старого немца за живое:

— Дурак ты, Петюня, тебе надо в Германию письма писать, чтоб тебе пособие выплачивали, как репре… репе… ну, этому, обиженному властью. Поедешь, будешь на фашистских бэтерах наводчиком.

Петюня наметился Сереге в рот, поймал момент и дернул шнурок.

Бабахнуло. Серега отплевывается. Хохочет народ.

Тут с крыши и стрельнули.

Сначала не обратили внимания. Потом стрельнули еще, и уже когда раздалась длинная тревожная очередь, когда взвизгнули рикошетами трассеры, засуетились у каштана. Полежаев присел машинально, но сразу рванул в штаб. Не добежав двух шагов, столкнулся с дежурным. У того глаза выпучены, как у рака.

— Са-аня, еп, камаз у ворот!

Полежаев сразу и сообразил, заорал на дежурного:

— Команду не стрелять! Не стре-е-еля-ять! Рванет, ссу… бл… — и в шею тычет дежурному. Тот бегом обратно в каморку, рацию схватил, слышно оттуда, как он взахлеб:

— Отставить стрелять!! Отставить, отста…

Первым за ворота выскочил Полежаев, за ним Каргулов, следом Иван и Костя-старшина. Перед комендатурой была выстроена дорога-змейка из бетонных блоков. На скорости не проедешь: КамАЗ с брезентовым теном и врезался — замер почти у самых ворот. Вывернутое переднее колесо уперлось в один из блоков. Полежаев болезненно сморщился и, повернувшись назад, растопырил руки:

— Валите, валите! Все пусть валят назад, назад к механам на задний двор! Каргул, я — в кабину, ты — в кузов.

Каргулов поскользнулся — чуть не грохнулся под колесо; когда обегал кузов, боковым зрением видел, как майор дернул на себя водительскую дверь. Каргулов подпрыгнул, ухватившись за края борта. И зажмурился.

В кабине за рулем сидела девчонка. Она вся дрожала, по щеке ее текла струйка крови. Девчонка сжимала белыми пальцами рифленое тельце гранаты. Полежаев затосковал, вспотел сразу, когда понял, что и девчонка, и граната — обе на взводе. Майор медленно лез в кабину. Девчонка завороженно смотрела то на гранату, то на мокрую лысину Полежаева. Очень медленно майор протягивал руку с растопыренными пальцами.

— Вот мы твоей маме пожалуемся, — он обхватил медвежьей лапой белые пальцы девчонки, — тщ-щ-щ, вот она тебя отшлепает.

Если бы Полежаеву рассказали потом, что он говорил, он бы не поверил. Майор нес всякую дурь:

— Ща-а… я пальчики отогну и гранатку у тебя заберу. Станцуем последнее салонное танго — а? Во-от последний остался… Теперь поживем. А-а-а… поживем, говорю, лошадь?

Открутив взрыватель, он бросил его на снег; через три секунды под колесом щелкнуло почти как Петюнина хлопушка. Гранату майор сунул в карман. Под педалями нашел Полежаев прибор замыкателя, — запрыгнул внутрь кабины, грубо столкнув с водительского сиденья полуобморочную девчонку. О том, что лежало сейчас в кузове грузовика, майор старался не думать.

На кнопку девчонка нажать не успела: первыми же выстрелами ее ранило в плечо и перебило один из проводов электродетонатора. А она все жала, жала, жала…

Тут Полежаев и сообразил, что в кузове наверняка должен быть дублирующий взрыватель. И зажмурился…

Каргулов сидел на борту, развязно свесив ноги. Майор смотрел на него снизу.

— Чего?

— Часовой механизм. — Каргулов спрыгнул, протянул майору приборчик с обрезанными проводками. — П-пара минут оставалась.

Полежаев тяжело вздохнул.

— Чего заикаешься?

— Кы-кантузия.

— А-а. Бухнем?

Пили они три дня или четыре. Новый год проспали. Их не будили.

Ксюха потом ставила капельницу Полежаеву. Каргулов моложе был — сам отошел.

КамАЗ был забит селитрой и всякой взрывной дрянью. Посчитали — оказалось две тонны. Если бы рвануло, дежурный вместе со штабом улетели бы как раз к механам в автопарк. КамАЗ потом разобрал на запчасти Василич-зампотыл; девчонку-смертницу увезли в Ханкалу, больше о ней никто ничего не слышал.

Весна наступила обычная для Кавказа — с ранней оттепелью, февральской черемшой, мартовской грязью и апрельской зеленью. Выжженные сады и парки обросли молодыми жизнерадостными побегами; на улицах Грозного появилось больше прохожих, а по обочинам широких неопрятных проспектов, маленьких кривых улочек, пригородных шоссе еще с десяток поминальных крестов. На каждом — табличка с надписью: здесь тогда-то и тогда-то, во время проведения инженерной разведки погиб сапер, дальше фамилии.

Война закончилась.

Началась контртеррористическая операция. Группировка войск в Чечне численностью дошла до семидесяти тысяч. К весне усилилась активность боевиков, в госпиталях кривая потерь поползла наверх.

Протопал Буча со своим взводом сотни километров по грозненским улицам. Как на спидометр намотал тревожные мили: сколько теперь ни старайся, не скрутить военный километраж. Завертело Ивана Знамова, затянуло по горло — по самое яблочко. Новая война питала Бучину душу — наполняла ее все большей ненавистью к этому неразумному, неправедному миру.

Весной погибла Светлана Пална, та самая медсестра