Мяч круглый, поле скользкое (СИ) - Чечин Александр

Так что выпал из обоймы доминошников и футбольных болельщиков замдиректора фабрики по общим вопросам Миллер Готлиб Рейнгольдович. Днюет и ночует в «Чайке».

Кальтенбруннер развернул газету и ткнул пальцем в турнирную таблицу:

После 7 туров:

«Динамо» (Тбилиси) — 11.

«Спартак» — 10.

«Кайрат» — 8.

«Торпедо» (Кутаиси) — 8.

«Торпедо» (Москва) — 7.

«Динамо» (Минск) — 6.

«Пахтакор» — 6.

«Зенит» — 6.

«Шахтёр» — 5.

«Локомотив» — 3.

— И чего ты, Опанас Олегович, панику сеешь? На трретьем месте идём, а сейчас трри матча дома играть. Или ты хочешь, чтобы «Кайррат» за один год чемпионом стал?

— Ни, Карл Иваныч, чемпионом — ни. Тильки ты не забывай, шо два матча с «Динамой» цей тбилисской и со спартачами — в них в Москви. Вот тоби и минус четыре очка. Так шо рано ты ленточки им на медали приготовил.

— Да, товарищи, без Трофимки — это не игра. Это всё на повезёт, да Аллах помоги, — вздохнул без дела, по десятому разу перемешивая доминошки, молодой технолог.

— Ну, вот Озеров же сказал, что перелома нет.

— Тю, чи твой Озеров в нас в больнице був?

— Ну, позвонил, наверное.

— А я знаю, шо надо робить, — Шанойло сгрёб домино в коробку и, сунув её в карман, предложил, перейдя на чистейший русский: — Нам надо создать клуб болельщиков команды «Кайрат».

— Как это? — повторил движение головой штабс-капитана Овечкина Кальтенбруннер.

— Пойдём завтра в профком и предложим Михеичу создать такой клуб. Выберем человека, который будет вести что-то типа стенгазеты. Не обязательно каждый раз новую рисовать — сделаем стенд. Умельцев-то хватает, даже из отходов гитарного цеха из яблони можно настыковать, и кармашки под оргстекло. Вот выборный будет заходить от профкома в «Кайрат», и пусть они ему новости с планами рассказывают. А он напечатает — и в кармашек, а в другой кармашек — вырезку из «Советского Спорта», чи з якой другой газеты. А ещё пусть время от времени собрания клуба устраивают, и туда — тренера с отчётом, пусть не самого Балерину, так Межова хоть. Если они теперь у нас на фабрике числятся, то пусть общаются со своими товарищами по работе. Я вот Степанова могу к себе старшим кладовщиком взять. А ты, Иваныч, слесарем Абгольца. У вас там одни немцы получатся — Кальтенбрунер, Абгольц, Кислер, этот конопатый… а, Штроо, ну и, само собой, Гиммлер. Как он трудится?

— Скажу вам, товаррищи, по зекррету, что он вррун.

— Как это? — хором.

— Он сказал, что выпил позавчерра на дне ррождении жены — ну прришёл с запахом, я и попенял. А он и говоррит, что день ррождения жены прраздновал. Ладно, допустил я его к работе — там ничего опасного нет, да и не пьяный, а с похмелья. Вот, а вечерром идём мы с Мешалкиной домой, и Зинара навстречу — жена его. Я и говоррю — «с прошедшим вас днём ррождения».

— Соврал? Парторг!

— Она посмотрела на меня, как на дуррачка и говорит — а у меня черрез две недели день ррождения.

— А ведь як на собраниях конопатого-то вашего ругал и поносил — ну Штроо, все фамилию не запомню. Тот тогда у жены ведь и правда в роддоме був. Я потом бачив их с коляской.

— А кто сейчас парторгом будет? — поинтересовался казахский комсомолец.

— Миллер говоррит, что какой-то военный бывший.

— Военный — это хорошо, порядок наведёт.

— Ну шо, идемо завтра в профком к Михеичу по клубу?

— Так чего не сходить? — Карл Иванович мотнул шеей. — Сходим.

Интермеццо двадцатое

Заходит старый еврей в советский магазин.

— Вина нету, сыра нету, масла нету…

К нему подходит КГБшник.

— Иди отсюда, а то ща как дам пистолетом по голове!

— Понял, понял — патронов тоже нету…

В недалёком прошлом.

Мамонт был большим и волосатым. Просто весь заросший космами рыжими, с головы до кончика хвоста. Он стоял напротив Уурха и смотрел на него маленькими красными глазами. Перебрали они вчера с проклятым самогонщиком огненной воды… Тьфу! Не-не, сказано же — в недалёком!

— Ты уверен, Пётр Миронович?

— Я что, оракул? Кстати, а его надо с маленькой писать или с большой?

— Ты дурака-то не включай. Сам понимаешь — там есть силы, которые эту нашу инициативу могут в штыки воспринять.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Гречко?

— Гречко тоже.

— Ну, мы же за правду, за мир во всём мире. И у нас всякие видеодокументы будут.

— У нас — документы, а у него — амбиции. Слушай, а может весь «Кайрат» в армию призвать? Тогда всё вровень будет. Получится «СКА-Кайрат».

— Думал уже. Даже на всех тренеров погоны надел. Нет, не надо. Пусть будут мебельщиками, а потом попробуем сделать, как планировали — и всё устаканится.

— Устаканится. Ладно… Нет, стой! Что, правда могут замахнуться… как ты сказал, мундиаль? Ругательство какое-то. Похоже на…

— Ну, старый ведь — а туда же.

— Ладно. Сегодня прилечу, завтра соберу, и послезавтра встречай. Человека три с аппаратурой. Видеомагнитофон твой.

— Якши.

— Учрашувдан олдин тикланинг.

— Больница ведь, брось материться.

— Специально для тебя выучил. До встречи, выздоравливай.

— И тебе тикланинг.

Наши дни. А, нет — 14 мая 1969 года. Место действия — подтрибунное помещение стадиона. Раздевалка команды «Торпедо» (Кутаиси).

Тренер кутаисского «Торпедо» Блинков Всеволод Константинович заболел. Старая травма ноги, которую он получил, ещё будучи хоккеистом — потому остался дома, а у второго тренера Александра Котрикадзе умер дядя, и он в последнюю минуту уговорил Карло Павловича Хурцидзе слетать с командой в Алма-Ату. Хурцидзе тренировал пацанов и дубль, и от поездки не отказался, тем более, что в команде все сплошь его воспитанники. Перед матчем тренер давал последние указания, когда его перебил защитник Георгий Абзианидзе:

— Карло Павлович, я Севидова не удержу. Надо, чтобы Вартан ближе к воротам оттянулся.

Карло Хурцидзе оглядел игроков и почти приветливо улыбнулся:

— Так это у них негра этого нет. А тогда бы что, втроём за ним бегать?

— Я про негра не знаю, а Севидова мне не удержать. Видели как он дублю вчера три штуки закатил? И он опять на правом фланге играть будет.

— Твою… На что ты меня, фронтовика и кавалера трёх орденов, толкаешь? Ломай его в первом тайме. Бросайся в подкат и бей в кость — но чтобы настоящий подкат был.

— После «Шахтёра» за этими казахами все смотрят. Вон Озеров опять приехал — будет репортаж вести.

— Стонешь, как девчонка. Сказал — «ломай», значит, ломай!

— Ладно…

В дверь раздевалки постучали.

— Карло Павлович Хурцидзе? — на пороге стоял азиат в полковничьей форме — вот только просветы на погонах и тулья фуражки были тёмно-синими, и не крылышки там были, на погонах, а венок и щит со звездой.

— У нас сейчас игра…

— Конечно. На секундочку.

Его завели в соседнюю комнату — там сидел грузин в форме капитана КГБ. Он включил телевизор. Там стоял в раздевалке Карло Павлович Хурцидзе, дядя всем известной шахматистки Майи Чибурданидзе, и говорил:

— Стонешь, как девчонка. Сказал — «ломай», значит, ломай!

Глава 22

Событие двадцатое

Кто выпивает по утрам? тот поступает мудро! С утра стакан, в обед стакан, проснулся — снова утро!

— Это называется «тетрафобия». Не думал, не думал, что доведётся на практике встретиться… — привычно-ворчливо объяснял Лобановскому Кашпировский. Валерий приехал в Киикпайское ущелье проведать Лисицына. Устроил ему Володя холодный душ, будто без того мало навалилось. — Встречается в странах, где пишут иероглифами, поскольку «четыре» у них обозначается тем же знаком, что и слово «смерть». Тут, понятно, генез иной, но ведь расстройство-то налицо! Ох, задачка. Недоработали мы с ним в прошлый раз, не докопались до самых глубин. Чего-то там ещё прячется?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Четыре. Опять эти проклятые четыре, как в том злополучном матче с ГДР. После проигранной «Пахтакору» встречи весёлых в команде не было вообще, но омертвелая маска на лице вратаря кого угодно заставила бы обеспокоиться — если б вся команда не была настолько вымотана этим жутким выездом. Все хотели как можно скорее оказаться если не дома, то хотя бы в номере, и переспать обидное поражение. Поселили их в «Ташкенте» на Ленина, одной из лучших гостиниц столицы Узбекистана, а находилась она совсем рядом со стадионом, так что даже не пришлось ждать, пока дадут автобус. Вот тут-то Владимир, придавленный тяжёлыми мыслями, и отбился от неплотной группки одноклубников. Сам не знал, куда несли ноги. Давно остались за спиной роскошные здания центра города, шёл мимо низеньких домиков полудеревенского вида, и случилось так, что на его пути попалась какая-то шебутная махалля, где шумно праздновали победу любимой команды над вечным соперником. Лисицына не узнали и радушно предложили присоединиться к веселью. Он хотел было уйти, но не успел опомниться, как в одной руке обнаружил пиалу с мутным от анисового масла араком, а в другой — дымящийся веер учпанджи. Если точнее, то этот кулинарный шедевр следовало бы назвать «тортпанджа», ведь местный кабобчи, виртуоз мангала, насаживал длинные полоски баранины и курдючного сала не на привычные три шампура, а на четыре. Опять четвёрка! Владимир со стоном опрокинул в себя арак и злобно рванул зубами живое воплощение ненавистной цифры. Сорвался.