Саломея. Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд

– Господи, – сказал Виктор. – И все это только потому, что у вас насморк и нет пропуска в лепрозорий? Или, может быть, семейные неурядицы?..

– Не притворяйтесь дураком, – сказал Павор. – Почему вы не хотите задуматься над вещами, которые вам отлично известны? Из-за чего извращаются самые светлые идеи? Из-за тупости серой массы. Из-за чего войны, хаос, безобразия? Из-за тупости серой массы, которая выдвигает правительства, ее достойные. Из-за чего Золотой Век так же безнадежно далек от нас, как и во время оно? Из-за косности и невежества серой массы. В принципе Гитлер был прав, подсознательно прав, он чувствовал, что на земле слишком много лишнего. Но он был порождением серой массы и все испортил. Глупо было затевать уничтожение по расовому признаку. И кроме того, у него не было настоящих средств уничтожения.

– А по какому признаку собираетесь уничтожать вы? – спросил Виктор.

– По признаку незаметности, – ответил Павор. – Если человек сер, незаметен – значит, его надо уничтожить.

– А кто будет определять, заметный это человек или нет?

– Бросьте, это детали. Я вам излагаю принцип, а кто, что и как – это детали.

– А чего это ради вы связались с бургомистром? – спросил Виктор, которому Павор надоел.

– То есть?

– На кой черт вам понадобился этот судебный процесс? Мельчите, Павор! И ведь всегда так с вами, со сверхчеловеками. Собираетесь перепахать мир, меньше чем на три миллиарда трупов не согласны, а тем временем то беспокоитесь о чинах, то от триппера лечитесь, то за малую корысть помогаете сомнительным людям обделывать темные делишки.

– Вы все-таки полегче, – сказал Павор. Видно было, что он здорово взбесился. – Вы же сами пьяница и бездельник…

– Во всяком случае, я не затеваю дутых политических процессов и не берусь переделывать мир.

– О да, – сказал Павор. – Вы даже на это не способны, Банев. Вы ведь всего-навсего богема, то есть, короче говоря, подонок, дешевый фрондер и дерьмо. Вы сами не знаете, чего вы хотите, и делаете только то, чего хотят от вас. Потакаете желаниям таких же подонков, как вы, и воображаете поэтому, что вы потрясатель основ и свободный художник. А вы просто поганый рифмач, из тех, которые расписывают общественные сортиры.

– Все это правильно, – согласился Виктор. – Жалко только, что вы не сказали этого раньше. Понадобилось вас обидеть, чтобы вы это сказали. Вот и получается, что вы – гаденькая и мелкая личность, Павор. Всего лишь один из многих. И если начнут уничтожать, то вас уничтожат первого. По принципу незаметности. Философствующий санитарный инспектор? В печку его!

Интересно, как мы выглядим со стороны, подумал он. Павор отвратителен. Ну и улыбочка! Что это с ним сегодня? А Квадрига спит, что ему ссоры, серая масса и вся эта философия… А Голем развалился, как в театре, рюмочка в пальцах, рука за спинкой кресла, ждет, кто кому и чем врежет. Что-то Павор долго молчит… Аргументы подбирает, что ли?

– Ну хорошо, – сказал наконец Павор. – Поговорили – и будет.

Улыбочка у него исчезла, глаза снова сделались как у штурмбаннфюрера. Он бросил на стол кредитку, допил коньяк и, не прощаясь, ушел. Виктор почувствовал приятное разочарование.

– Все-таки для писателя вы отвратительно плохо разбираетесь в людях, – сказал Голем.

– Это не мое дело, – легко сказал Виктор. – Пусть в людях разбираются психологи и департамент безопасности. Мое дело – улавливать тенденции повышенным чутьем художника… А к чему вы мне это говорите? Опять «Виктуар, перестаньте бренчать»?

– Я вас предупреждал: не трогайте Павора.

– Какого черта, – сказал Виктор. – Во-первых, я его не трогал. Это он меня трогал. А во-вторых, он свинья. Вы знаете, что он помогает бургомистру упечь вас под суд?

– Догадываюсь.

– Вас это не волнует?

– Нет. Руки у них коротки. То есть у бургомистра коротки и у суда.

– А у Павора?

– А у Павора руки длинные, – сказал Голем. – И поэтому перестаньте при нем бренчать. Вы же видите, что я при нем не бренчу.

– Интересно, при ком вы бренчите, – проворчал Виктор.

– При вас я иногда бренчу. У меня к вам слабость. Налейте мне коньяку.

– Прошу. – Виктор налил. – Может, разбудим Квадригу? Что он, в самом деле, даже не защитил меня от Павора?

– Нет, не надо его будить. Давайте поговорим. Зачем вы впутываетесь в эти дела? Кто вас просил угонять грузовик?

– Мне так захотелось, – сказал Виктор. – Свинство – задерживать книги. И потом, меня расстроил бургомистр. Он покусился на мою свободу. Каждый раз, когда покушаются на мою свободу, я начинаю хулиганить… Кстати, Голем, а может генерал Пферд заступиться за меня перед бургомистром?

– Чихал он на вас вместе с бургомистром, – сказал Голем. – У него своих забот хватает.

– А вы ему скажите – пусть заступится. А не то я напишу разгромную статью против вашего лепрозория, как вы кровь христианских младенцев используете для лечения очковой болезни. Вы думаете, я не знаю, зачем мокрецы приваживают детишек? Они, во-первых, сосут из них кровь, а во-вторых, растлевают. Опозорю вас перед всем миром. Кровосос и растлитель под маской врача. – Виктор чокнулся с Големом и выпил. – Между прочим, я говорю серьезно. Бургомистр принуждает меня написать именно такую статью. Вам, конечно, это тоже известно.

– Нет, – сказал Голем. – Но это не существенно.

– Я вижу, вам все не существенно, – сказал Виктор. – Весь город против вас – не существенно. Вас отдают под суд – не существенно. Санинспектор Павор раздражен вашим поведением – не существенно. Модный писатель Банев тоже раздражен и готовит гневное перо – опять же не существенно. Может быть, генерал Пферд – это псевдоним господина президента?.. Кстати, этот всемогущий генерал знает, что вы – коммунист?

– А почему раздражен писатель Банев? – спокойно спросил Голем. – Только не орите так, Тэдди оборачивается.

– Тэдди – наш человек, – возразил Виктор. – Впрочем, он тоже раздражен: его заели мыши. – Он насупил брови и закурил сигарету. – Погодите, что это вы меня спрашивали… А, да. Я раздражен потому, что вы не пустили меня в лепрозорий. Все-таки я совершил благородный поступок. Пусть даже глупый, но ведь все благородные поступки глупы. И еще раньше я носил мокреца на спине.

– И дрался за него, – добавил Голем.

– Вот именно. Дрался.

– С фашистами, – сказал Голем.

– Именно с фашистами.

– А у вас пропуск есть? – спросил Голем.

– Пропуск… Вот Павора вы тоже не пускаете, и он на глазах превратился в демофоба.

– Да, Павору здесь не везет, – сказал Голем. – Вообще он способный работник, но здесь у него ничего не получается. Я все жду, когда он начнет делать глупости. Кажется, уже начинает.

Доктор Р. Квадрига поднял взлохмаченную голову и сказал:

– Крепко. Вот пойду, и там посмотрим. Дух вон. – Голова его снова со стуком упала на стол.

– А все-таки, Голем, – сказал Виктор, понизив голос. – Это правда, что вы – коммунист?

– Мне помнится, компартия у нас запрещена, – заметил Голем.

– Господи, – сказал Виктор. – А какая партия у нас разрешена? Я же не о партии спрашиваю, а о вас…

– Я, как видите, разрешен, – сказал Голем.

– В общем, как хотите, – сказал Виктор. – Мне-то все равно. Но бургомистр… Впрочем, на бургомистра вам наплевать. А вот если дознается генерал Пферд…

– Но мы же ему не скажем, – доверительно шепнул Голем. – Зачем генералу вдаваться в такие мелочи? Знает он, что есть лепрозорий, а в лепрозории – какой-то Голем, мокрецы какие-то, ну и ладно.

– Странный генерал, – задумчиво сказал Виктор. – Генерал от лепрозория. Между прочим, с мокрецами у него, наверное, скоро будут неприятности. Я это чувствую повышенным чутьем художника. В нашем городе прямо-таки свет клином сошелся на мокрецах.

– Если бы только в городе, – сказал Голем.

– А в чем дело? Это же просто больные люди, и даже, кажется, не заразные.

– Не хитрите, Виктор. Вы прекрасно знаете, что это не просто больные люди. Они даже заразны не совсем просто.

– То есть?

– То есть Тэдди вот, например, заразиться от них не может. И бургомистр не может, не говоря уже о полицмейстере. А кто-нибудь другой – может.

– Вы, например.

Голем взял бутылку, с удовольствием посмотрел ее на свет и разлил коньяк.

– Я тоже не могу. Уже.

– А я?

– Не знаю. Вообще это – только моя гипотеза. Не обращайте внимания.

– Не обращаю, – грустно сказал Виктор. – А чем они еще необыкновенны?

– Чем они необыкновенны… – повторил Голем. – Вы могли сами заметить, Виктор, что все люди делятся на три большие группы. Вернее, на две большие и одну маленькую… Есть люди, которые не могут жить без прошлого, они целиком в прошлом, более или менее отдаленном. Они живут традициями, обычаями, заветами, они черпают в прошлом радость и пример. Скажем, господин президент. Что бы он делал, если бы у нас не было нашего великого прошлого? На что бы он ссылался и откуда бы он взялся вообще?.. Потом, есть люди, которые живут настоящим и знать не желают будущего и прошлого. Вот вы, например. Все представления о прошлом вам испортил господин президент, в какое бы прошлое вы ни заглянули, везде вам видится все тот же господин президент. Что же до будущего, то вы не имеете о нем ни малейшего представления и, по-моему, боитесь иметь… И, наконец, есть люди, которые живут будущим. В заметных количествах они появились недавно. От прошлого они совершенно справедливо не ждут ничего хорошего, а настоящее для них – это только материал для построения будущего, сырье… Да они, собственно, и живут-то уже в будущем… на островках будущего, которые возникли вокруг них в настоящем… – Голем, как-то странно улыбаясь, поднял глаза к потолку. – Они умны, – проговорил он с нежностью. – Они чертовски умны – в отличие от большинства людей. Они все как на подбор талантливы, Виктор. У них странные желания и полностью отсутствуют желания обыкновенные.