Электрические тела - Колин Харрисон

– Тому историку?

– Да.

– Мы пожертвовали те книги, которые он просил?

– Да.

Президент посмотрел на меня:

– Поразительный тип. Двадцать лет назад я купил в Лондоне редкую книгу о парижских куртизанках восемнадцатого века – и он меня разыскал.

– Вот письмо с отказом мистеру Хитту, – тихо продолжила миссис Марш.

Она стояла рядом с Президентом в своей отбеленной блузке, от нее пахло мылом.

– Этот парень, – пояснил Президент, – ведет шоу на некоммерческом телевидении, сплошные разговоры. Я не могу в нем участвовать. Он для меня слишком умен. – Он снова вернулся к разложенным перед ним письмам. – А это – президенту университета?

– Да.

– Здесь? – спросил он.

– Да. – Он подписался там, куда она показала. Она управляла его жизнью. – Машина уже внизу, – сказала она.

– Я забыл, что мне надо уходить, Джек. Почему бы вам не поехать со мной до вертолетной площадки? – Он взял свой портфель. – Я буду рад компании.

– Куда вы направляетесь? – дружелюбно спросил я.

– Я буду говорить речь в колледже моей внучки.

– Какая тема?

– Еще не прочел, что мне приготовили. Глобализация, меняющаяся экономика Америки, как обычно, знаете ли. Сиюминутная мудрость. Хорошо испеченная.

Мы спустились на лифте в гараж. Президент молчал.

– Вы понимаете мою задачу? – решился я спросить. – Почему мне нужно с вами поговорить?

Он смотрел, как мелькают красные цифры с обозначением этажей.

– Нет, не думаю.

– Мне поручили представить вам некую тему. Мы начали разговор тем вечером.

– Не помню, – сказал он.

Возможно, он действительно не помнил. В тот вечер он чертовски много выпил – и, возможно, продолжил пить после моего отъезда. Его машина уже ждала у лифта со включенным двигателем, и мы сели в нее лицом друг к другу. Через минуту мы уже ползли среди машин в сторону Ист-Сайда.

– Как вы, конечно, знаете, – начал я, – в мире появилось много новых потенциальных рынков. Некоторые из этих рынков уже широко открыты, другие – нет. Несколько других международных компаний имеют хорошие дополнительные рынки. Я имею в виду – дополняющие наши.

– Мы об этом говорили?

– Да.

– Не помню.

– На самом деле вы начали говорить, что...

Веки Президента опустились, и я не знал, не пытается ли он ввести меня в заблуждение.

– Я ничего не говорил о терроре? – спросил он спокойно. – Чего-то в этом роде?

Машина проползла мимо Третьей авеню и остановилась на светофоре. Мы смотрели на женщин, которым ветер раздувал юбки и приклеивал их к ногам. Я обожаю у женщин эту лощинку внизу живота. Президент тоже разглядывал женщин. Я решил действовать.

– Мне нужно поговорить с вами о предполагаемом слиянии нашей компании с «Фолкман-Сакурой», – сказал я. – Вот почему меня направили к вам. Вы это знаете. Но по-моему, вы не хотите об этом говорить...

– Знаете, – прервал меня Президент, – я кое-что сегодня понял. Я понял, что неопределенность тоже подчиняется физическим законам. – Он придерживал меня, как боксер, который входит в клинч, чтобы противник не мог наносить сильные удары. – Неопределенность – назовем это риском – переходит от одного организма к другому. Это – основа страхования, но у нее есть... есть некая трудноуловимая пластичность. Мы можем переносить риск от одного человека к другому, мы управляем другими людьми так, чтобы они взяли на себя наш риск... – Он разглядывал пешеходов на тротуаре. – Мы...

– Я прошу, чтобы вы уделили мне час, – не отступал я. – Максимум полтора. На этой неделе. Я приведу вам мои аргументы. Мне поручили сделать это.

– Нет, – холодно возразил он. – Вам надо делать то, что я вам скажу. Говорить, если потребуется. Молчать, если потребуется.

Разозленный и пристыженный, я отвернулся к окну. Машина ползла к Ист-Ривер. Мы подъехали к вертолетной площадке, Президент ждал, когда его багаж занесут в вертолет. Он достал сигарету и сунул ее в рот. Вертолетные двигатели завыли. Его холодные голубые глаза встретились с моими.

– Вам нравится так меня дергать? – выпалил я.

– Нет, – ответил он. – Это очень неприятно. Но ваш мистер Моррисон пытается, как вы выражаетесь, дергать меня. - Он пригнулся за открытой дверцей машины и прикурил сигарету. – Я бы предпочел сказать «трахать». Это было бы более правильным выражением. Мистер Моррисон хочет трахнуть меня. Это гораздо важнее, вам не кажется?

Мне стало страшно.

– Один час, – сказал я. – Всего один час, вы и я, без миссис Марш.

– Вы произвели на нее очень плохое впечатление.

– Один час.

Президент посмотрел на свою сигарету и глубоко затянулся, щурясь от дыма, который он резко выпустил после затяжки. Он сказал:

– Вам уже назначено. Во вторник вечером, в шесть. А тем временем я бы сказал, что понял, почему вас направили ко мне, а вам, мой перепуганный друг, следовало бы сообразить, почему ко мне направили вас.

Итак, вот как все происходило. В течение двух недель Моррисон натравил меня на «Фолкман-Сакуру», чьи представители, пересмотрев все бродвейские шоу и поев в лучших ресторанах – и, несомненно, воспользовавшись услугами лучших фирм, предоставляющих девушек по вызову, – начали серьезные переговоры, а Президент позволил Моррисону натравить меня на него, а я сам натравил себя на Гектора Салсинеса, который, как это ни странно, пока не воспользовался полученным от Ахмеда телефоном. А тем временем его красивая жена, расставшись с ним, привыкала к жизни в моем бруклинском особняке.

Поводов для беспокойства было множество. Но погода стояла прекрасная, «Метс» неплохо играли, и, что самое важное, деревья на улице покрылись листвой. Долорес и Мария быстро освоились на новом месте и, казалось, забыли о проблемах, которые привели их к моим дверям. Я начал спотыкаться о мелкие игрушки, разбросанные по всему дому, и обнаружил, что днем Мария брала некоторые мои вещи и перекладывала их: я обнаружил свои лучшие кожаные полуботинки на плюшевом мишке, а мои накрахмаленные рубашки были вынуты из комода и разложены на моей кровати, словно игральные карты. Долорес тоже переставляла вещи: тостер на кухне оказался подключен к другой розетке, вилки, ложки и ножи были в кои-то веки разделены. Я ничего не говорил, и она приняла мое молчание за одобрение. С каждым днем она казалась все спокойнее, счастливее. Усталая бледность окончательно исчезла с ее лица, синяк пропал, она немного прибавила в весе, что было особенно заметно по ее груди и бедрам и увеличивало ее привлекательность. Трудно было не пялиться на нее. Конечно, я постоянно думал о том, как бы с ней переспать, но заставлял себя помнить слова, сказанные ею в первый вечер у меня дома. И было мгновенье, когда я понял, насколько положение взрывоопасно. Мария помогала ставить тарелки на обеденный стол – и взяла с кухонного столика не три, а четыре. Она аккуратно расставила их и сказала:

– Может, если я поставлю здесь тарелку, папа придет.

Она с надеждой посмотрела на мать, но Долорес только ответила:

– Мария, мы с тобой уже об этом говорили.

Больше ничего сказано не было. Мы не смотрели друг на друга. Мария не заплакала. У меня за нее болело сердце.

Но то был единственный печальный миг среди бурной деятельности, из которой возникал новый семейный уклад. Долорес спросила меня, нельзя ли ей взять на себя покупки, поскольку у нее нет дел, только прогулки с Марией в парке. Так что я дал ей свою кредитную карточку, и вскоре на кухне появились запасы новых продуктов из ближайшего супермаркета, разительно отличавшихся от скучных покупок, которые обычно делал я. Она теперь готовила самые разнообразные блюда: тостонес, рохас (красные бобы) и нечто, названное ею «мофонго», пуэрто-риканское блюдо, состоящее из жареных бананов, фасоли и свинины, залитых куриным бульоном. В доме запахло по-другому, приятнее. Каждое утро в шесть тридцать по лестнице топали ножки Марии.

– Джек, вставай! – радостно приказывала она.

Она дожидалась меня в спальне, пока я принимал душ и одевался в ванной, а затем я просил ее выбрать мне галстук. А потом я бережно относил ее вниз. И пока по радио в кухне звучала сальса и маримба, я ел упругие ямайкские тосты с хлопьями или яичницу, которую Долорес по-прежнему мне готовила. Лиз умерла так давно, что я забыл, что такое семейная жизнь: звук воды, льющейся в дальней комнате, дверь, закрывающаяся на другом этаже, необходимость выносить мусор чаще одного раза в неделю. Плата за электричество выросла в три раза, потому что холодильник открывали и закрывали чаще, телевизор включали днем, Долорес пользовалась на кухне блендером, а Мария включала свет, забывая потом его выключить. Плата за газ тоже выросла: плитой и горячей водой в ванной стали пользоваться чаще. Мне все это страшно нравилось. Куда все это приведет – я не знал. Но я был счастлив – таким счастливым я не был уже давно.