Тройное Дно - Леонид Могилев

— Я хотел бы стать владельцем индивидуальной ячейки в вашем хранилище.

Девочка, само благодушие и миролюбие, ноги от ушей, головка умная, ушки на макушке, в сережках, где серебряные капельки, не фальшивые, ведь серебро по нашим временам — это недорого, зовет управляющего, и появляется молодой человек, совершенно идеальный, и вот уже коридор и подвал, сзади два мордоворота, но человекоподобные, в костюмах с иголочки, пистолеты под полами пиджаков, сзади, да и зачем они, когда глазки камер сопровождают всю компанию до той самой комнаты, где хранятся тайны.

Открывается тяжелая дверь, мягко плывет на грузных и массивных петлях. Первым приглашают войти Зверева. Затем входит управляющий.

— Загадаете число?

— Нет. Положусь на вас.

— Тогда вот эта. Девяносто семь.

— Что, столько желающих отдать вам свои маленькие тайны на сохранение?

— Что вы, гораздо больше. Просто эта ячейка свободна.

— Хорошо. Пусть девяносто восемь.

— Девяносто семь. Мы дадим вам нечто вроде бирки. Но без вас, естественно, никто не сможет ничего взять из вашего сейфа.

— А если я, скажем, украл бриллиантовое колье жены президента?

— Вы не похожи на грабителя. Поверьте, мы различаем людей с первого взгляда.

— Вы физиономист, психолог?

— Я банкир. А это слово заключает в себе все.

— Но ведь банки иногда…

— Но вы же выбрали именно наш банк. Стало быть, мы делим ответственность, не так ли?

— Вы совершенно правы.

По иронии судьбы денег у Зверева хватило на аренду ровно одной банковской ячейки.

Зверев остался с чревом ячейки один на один. Молодой повелитель судеб отвернулся, позвякивая ключиками, и Зверев положил то, что хотел, внутрь, набрал код, захлопнул дверцу, вставил элегантный ключик в скважину замка, повернул против часовой стрелки. Против…

Снег не думал пока таять, а может быть, это уже надолго, до весны.

* * *

Дома ему появляться было нельзя. Коллеги по борьбе с организованной преступностью тут же захотят если не поговорить, то просто пообщаться и обменяться знаками внимания. На выражение глаз поглядеть. Но вот в общественный туалет ему никто не мог запретить зайти. Не так давно это было одно из главных достижений демократии, сладкая сказка, поначалу так поражавшая обывателя, где цветы и едва ли не павлины в клетках, чистота и дезодоранты. Теперь это просто туалеты с рулончиком, кассой, за которой или женщина цветущего возраста, или мужик под два метра. А в остальном все как и прежде, во времена КПСС и «холодной войны». Иллюзион закончился.

Зверев заплатил тысячу рублей, измятых почти до непристойности, и получил доступ к индивидуальной кабинке.

Он снял куртку, сел на потешный трон и стал прощупывать швы и полости. Пуховик, надежный и пристойный на ощупь, не содержал никаких инородных тел. Зверев повесил его на обломанный крюк на двери, снял пиджак. То, что он принял за предмет своих поисков, оказалось старым, еще советским рублем, круглым и массивным, провалившимся под рваную подкладку и потом зашитым. Зверев сжал монетку так, что она врезалась в подушечки пальцев, проникла внутрь, растворилась, исчезла. Когда он разжал пальцы, красный, почти кровавый след долго не проходил. Он и обувь снял, просмотрел на предмет свежих швов и вторжений. Все как бы чисто. Рубашка и трусы проверялись легко. Оставались пистолет и служебное удостоверение.

С первым проблем не было никаких, но все же, действуя по принципу «дурака», он вынул обойму, отщелкал на ладонь патроны, вложил их назад, вернул обойму на положенное место, утопил, защелкнул.

Удостоверение в прозрачном пластике, недавно выписанное взамен старого, подержал на ладони, взвесил, положил снова в карман. Потом вынул вновь, осмотрел. На обороте, с тыльной стороны, должна была быть царапина, и сроку ей было девять месяцев. Именно тогда, думая обо всем понемногу, и в частности о том, не бросить ли эту дурную работу, которая забрала у него все и ничего не сулила теперь, кроме пули в обозримом будущем, он положил на «корочки» картечину, вещдок, подарок доброжелателей, подушечкой большого пальца вдавил ее, перекатил сантиметра на полтора. При определенном стечении обстоятельств она прошила бы и пластик, и картон, и бумагу, и одежду, и то, что под ней. На этот раз не получилось.

Зверев не продавался. Таких, как он, было много. Но не у всех была такая голова. И не у всех имелось шестое чувство. Чувство это из простой интуиции, из зачатка, из чревовещательной железы для баловства и трактовки сновидений развилось до нового органа, который совсем не у многих имеет место быть. Про это знали друзья, знали враги и начальники. И потому Зверева до последнего мига не снимали с безнадежно-безумного дела, и потому Хозяин вывозил его в логово. И потому он сидел сейчас в сортире и мял свою одежду.

Он надорвал прозрачную облатку. Удостоверение было как бы тем же самым. За исключением одной мелочи. Конфигурация царапины на пластике была такой же. Но все же они ошиблись. Он вдавливал картечину всерьез, в сердцах. А здесь просто повторена конфигурация царапины. Где же им было взять точно такую же картечину? Только в сейфе его, Юрия Ивановича Зверева. Но это уже совершенно невозможно. Делали на совесть. Не учли только того, что он тогда долго рассматривал вмятину, представлял, как будет входить в его сердце точно такой же кусочек стали. Он запомнил его предметно, объемно и надолго. А значит, ничего не делается в этом мире напрасно.

Ручку двери дергали уже два раза. Возможно, просто страждущие, возможно, те, кто отвечал перед Хозяином за него. Подождут.

Толстая корочка удостоверения разошлась по торцу надвое, раскрылась. Вот она, платка, батарейка аккумуляторная, мощная и тяжелая, почти такая же, как в наручных часах, только потоньше, таблетка генератора сигналов. Он подержал на ладони устройство, покачал головой, порадовался за мудрецов от спецтехники. Хотел выбросить в унитаз, но передумал, так как ощутил кураж и озорство.

Катушечку скотча он купил после двадцати минут поиска. Забегаловку ближайшую нашел вскоре.

— Мне водки. Самый большой фужер.

— Вот только такие. Триста пятьдесят грамм. Если осилите, дадим еще. Кушать что?

— Сосиски есть?

— Сколько?

— Шесть штук. И горчицы.

— Горчицы нет. Кетчуп хотите?

— Хотим. И хлеба побольше. Хлеб подогрейте.

Топтун с ним работал высокого класса. Он в помещение не вошел. Зверев ждал его долго, почти час. Снаружи не было видно, что происходит внутри, и, естественно, на улице уже давно нарастало беспокойство и даже некоторая истерия. Наконец он вошел, замерзший и озабоченный. Не такой, как все остальные «ходоки». Зашел, выпил, закусил. Свобода выбора и передвижения. Тот, кого ждал Зверев, с завистью посмотрел на его трапезу, заказал кофе и пирожок с капустой.

— Послушай, друг!

— Что, простите?

— Не выпьешь со мной?

— Извините, не могу. Много работы.

— Друг. Я лишнего взял. Мне не осилить. Выпей, согрейся.

Тоскливо-озабоченный взгляд, часы, потолок, опять часы.

— Нет, не могу, а впрочем…

Водку Зверева он пить не решился. Взял пятьдесят граммов, встал рядом.

— Друг. Сосиску. Я вижу, у тебя с финансами не все в порядке.

— Нет. Все в порядке. Давно сидите?

— А вот недавно. Еще фужера три махану и пойду.

— Куда, если не секрет?

Зверев наклонился к собеседнику:

— Хозяину позвонить…

— Ваше дело. Хотите — хозяину, хотите — хозяйке.

Пастух и охотник чувствовал себя неуютно. Зверев явно не вписывался в общепринятые рамки поведения.

— Вы не брезгуйте. Выпейте из моего бокала.

— Да мне нельзя больше. Мне дело делать.

— В офисе или на свежем воздухе, по зову сердца или по потребности?

— Всяко. Смотря с какой стороны. Возьму, пожалуй, еще полтинничек.

— И то дело.

Они стояли рядом у стойки, плечом к плечу. Он прилепил платку скотчем под мышку пальто своего озабоченного доброжелателя, так что и снаружи не сразу увидишь и сам не заметишь.

Пришлось вернуться все же в центр города, почти на Невский. Проходные дворы одного из домов он знал по недавней операции. Брали бригаду братков, готовились педантично, и Зверев сам выезжал. А уж синька с планом квартала сидела у него в голове мертво. Там он и оставил своего «нового товарища» и его друга. В скверике у ЖЭКа, через который проскочил на Лиговку и тут же удачно поймал частника. После долго петлял по городу, садился в метро и выходил. Проверялся в других дворах. Чисто. Теперь можно было подумать, как жить дальше.

Человек-невидимка

Зверев поднял доску, под которой Гражина прятала ключи. Ключей там больше не было. Другие доски сидели крепко, не отрывались. Поискав в традиционных местах, употребляемых обычно для этих целей, не обнаружил ключей и там. Можно было, конечно, просто сорвать несерьезный замок, но, поразмыслив немного, Зверев решил этого не делать, тем более что, как он помнил, далее была дверь с врезным замком. Обойдя вокруг дома, попробовал на прочность окна, но не нашел лазейки и там. Плотно пригнано, крепко сделано. Стоило попытаться проникнуть в дом через чердак… Наверняка соседи Гражины уже положили на него глаз и сейчас осторожно прикидывали, что он намерен предпринять. И тогда он спокойно и уверенно прошел к ближайшему дому, постучал. Послышались шаги за дверью, она осторожно приоткрылась. Женщина лет шестидесяти, опрятно одетая, различалась за дверью, завозился у нее в ногах, заворчал толстый незлобный пес.