Учебник рисования - Максим Кантор

Глава сорок пятая

ЖИВОПИСЬ

I

Повествование подошло к концу, пришла пора Павлу Рихтеру сознаться в своем авторстве. С упорством средневекового хрониста я фиксировал события последних лет, прилежно описывал характеры и страсти, старался не ограничиваться описанием собственных мыслей. То, что случилось со мной, с временем, с нашей страной, требовало понимания и описания — я постарался рассказать об этом, как умею. Некоторые вещи я представлял хорошо, другие приходилось додумывать, я старался рассказать про то, что случилось со всеми, про общую беду, и пусть простят мне те, чье горе я не сумел описать должным образом, за чью беду я не смог ответить так, как следовало.

Происшедшее должно быть описано, я знал это твердо, однако описаний не появлялось. Могло случиться так, что события забудутся, причины, их породившие, сотрутся в памяти, история умеет чисто заметать следы. Допустить это было невозможно. Хранителем памяти и ответственным за время может стать любой: то, что основной род моих занятий — живопись, не казалось мне препятствием для работы. Я начал писать эту хронику потому, что не отделяю занятий рисованием от занятий литературных: цель у того и другого — одна, более того, происхождение этих занятий родственно. В основе рисования, как и основе бытия вообще, лежит слово. В начале было Слово, говорит Завет. В дальнейшем из единого цельного слова образовались философия, искусства и ремесла, оно оказалось расщепленным на разные направления деятельности, но общий смысл деятельности, эйдос — пребудет неделимым. Чем бы ни являлось изначальное библейское Слово — делом, силой или мыслью, — за ним общее животворящее начало. В числе прочего это определяет возможность понимания всякой деятельности исходя из общего смысла. Всякая деятельность может быть осознана и должна быть описана. Если что-то неясно (в какой бы сфере бытия это ни происходило), следует найти для этого явления простые слова. Слишком часто действительность прибегает к обману, объявляя профессиональные манипуляции политиков, историков, художников, экономистов недоступными простому пониманию и обыкновенным словам. Многое из того, что случается с так называемыми простыми людьми, объявлено лежащим вне сферы их понимания. Примириться с этим нельзя: все явления мира принадлежат к единой сфере понимания — к единому общему смыслу, который может быть временно утрачен, но существовать не перестает никогда. Жизнь всякого человека, его ежедневное счастье и его достоинство зависят от того, насколько общий смысл бытия ясен. Пестрая и разнообразная профессиональная деятельность создает видимость сложности — нельзя поддаваться на обман. Связать воедино разрозненные явления необходимо — также необходимо уничтожить представление о некоторых аспектах человеческой деятельности как о привилегированных: ясными обязаны быть все. В конце концов, проверкой любых исторических проектов и профессиональных гипотез является жизнь отдельного человека — и если жизнь человека оказывается лишена смысла, значит, в профессиональной деятельности властителей дум произведен подлог. В этом случае необходимо вернуться к тому изначальному состоянию, когда все сферы деятельности поверены одним словом и несут равную ответственность перед бытием. Хроника событий, описывающая изменения и амбициозные проекты в разных сферах человеческой деятельности, призвана вернуть такое общее понимание. Я мог ошибиться в окончательном диагнозе происшедшего (я даже надеюсь на это), но в правильности метода я уверен. Часто я не мог отыскать нужных слов, но, если у меня не получилось сказать как надо, тому виной мое неумение, а вовсе не то, что данное явление неподвластно словам вообще.

Я связал свое повествование с историй искусств, равным образом оно могло опираться на экономическую и политическую историю, на историю литературы или металлургической промышленности. Исходя из любой точки бытия можно вести хронику. И лучшей отправной точкой для всякого рассказа является отдельная судьба. Смутные времена более других нуждаются в том, чтобы быть описанными, нуждаются они также и в том, чтобы разнообразная деятельность людей собиралась воедино для общего усилия, соединялась в один рассказ, как собирались некогда усилия скульпторов, музыкантов, каменотесов, философов, живописцев для того, чтобы построить собор. Одному хронисту не по силам произвести работу многих, я не обольщаюсь на свой счет. Однако то, что я делал, я считаю безусловно необходимым, другого пути для себя я не видел.

Сперва я собирался рассказать о себе и о своей работе, но быстро увидел, что моя история есть лишь фрагмент и следствие истории большой, и невозможно описать частность, не описав всего.

Рисование — есть ни что иное, как искусство видеть. Общество, культивируя изобразительное искусство, развивает свою способность видеть, то есть узнавать, понимать, высказывать суждения, оставлять свидетельство своего знания в зримых образах. Изменения, случившиеся с изобразительным искусством христианского мира, стали для меня свидетельством изменений, случившихся с обществом в целом. То, что изменения произошли, отрицать трудно.

Историю минувших десятилетий я связал с историей так называемого авангарда, явления, властно представившего новую систему образов для изобразительного искусства. Знаки и заклинания потеснили прежние образы, а потом — вытеснили совсем. Можно было бы определить авангард как разрушительную силу, произведшую в христианской культуре Запада радикальный переворот. Однако следует признать, что авангард — явление, имманентное западной культуре, а культура христианская имеет исторически гораздо меньше оснований для цветущей жизни и торжества. Можно лишь удивляться тому, что хрупкие и не особенно властные христианские образы — иконы и картины — могли в течение нескольких столетий владеть умами. Власть и сила более пристали величественным образам героев античных мифов, вавилонским царям, германским, славянским и скандинавским богам. Яркие и напористые произведения современного искусства Запада гораздо ближе к дохристианским традициям, нежели к иконописи. Существенно также и то, что само антропоморфное изображение, то есть образ, оказалось современному искусству не нужно. В то же время искусство, дизайн, философия, идеология, юриспруденция, функционирующие внутри современных демократических обществ, провозгласили главной ценностью — именно человеческую личность и ее интересы. Мне показалось странным, что интересы личности программно отстаиваются, но портрета этой личности искусство не дает.

Я понимаю движение авангарда как безличную подавляющую силу, которая персонифицирует себя в шаманах и вождях, употребляя привычные для культуры понятия «личность» и «индивидуальность» для характеристики этих шаманов. Языческое начало проявило себя сильно и властно и обозначило свое усилие как гимн индивидуальной свободе. Таким образом, базовые для христианской культуры определения оказались лишены того смысла, какой в них некогда вкладывали. Бытование и развитие западной культуры попало в зависимость от произведенной подмены. Всякая дальнейшая деятельность, направленная на торжество личного начала, неизбежно вела к противоположному результату — к власти толпы и презрению к судьбе отдельного человека. Равным образом авангард утвердил иное понимание слова «свобода», связав его с властью и правом, изъяв из его содержания сострадание и жертву. Возможно, такое изменение вектора способствовало развитию общества. Можно, однако, сказать, что подобное понимание свободы превратило исторические усилия по обретению таковой в череду преступлений. То, что преступления против людей совершались и совершаются во имя свободы и ради торжества личности — является безобразным парадоксом, гримасой истории. Можно относиться к случившемуся с научной беспристрастностью, я предпочел вынести суждение — и не раскаиваюсь в нем. Я квалифицирую деятельность авангарда как антигуманистическую и случившееся с миром под влиянием этого властного движения рассматриваю, как возвращение к языческим основам бытия. Я полагаю, что строительство мировых империй с неизбежностью связано с язычеством и материалом для такого строительства являются воля и насилие, страсть и власть, но ни в коем случае не любовь и не свобода. Авангард, по определению неспособный к производству духовных ценностей, исказил представление о ценностях. Авангард, рекрутировавший в свои ряды посредственностей, объявил их великими, а величие духовное отменил. Цивилизация, авангардом которой стало язычество, подменила собой гуманистическую культуру, постепенно изменила культурные ценности, заменив их на прямо противоположные. Таким образом, всякая политическая деятельность, направленная на торжество западной культуры, перестала быть гуманистической.