Человечество: История. Религия. Культура. Древний Рим - Константин Владиславович Рыжов

и неоднократно останавливался в Афинах. Вскоре он сделался одним из самых известных риторов и софистов своего времени. Достигнув известности и благосостояния, Лукиан вернулся на Восток и стал выступать с публичными чтениями в греческих и малоазийских городах. От этого времени дошли несколько его риторических упражнений и декламаций, составленных по всем правилам софистического искусства. Они блещут мастерством живого, легкого повествования, рельефными деталями, образным стилем.

Но в сорокалетнем возрасте Лукиан, по собственному его свидетельству, почувствовал отвращение к риторике. Ему надоели обычные темы риторических упражнений – обвинение тиранам и панегирики героям. В его творчестве стала расширяться сатирическая струя. От составления речей он переходит к написанию комических диалогов. Здесь он сразу пошел своим особым путем, слив в единый жанр философский диалог и аттическую комедию. В «Дважды обвиняемом» Лукиан иронически изобразил обвинения, какие мог бы выдвинуть против него классический диалог, прославленный Платоном. «До сих пор мое внимание было обращено на возвышенное, – жалуется Диалог, – я размышлял о богах, о природе, о круговращении вселенной и витал где-то высоко над облаками… А Сириец (то есть, собственно Лукиан) стащил меня оттуда, когда я уже направил полет к своду мироздания…, он сломал мне крылья и заставил меня жить так же, как живет толпа. Он снял с меня трагическую и трезвую маску, и надел не меня вместо нее другую, комическую и сатирическую, почти смешную…»

Первыми диалогами Лукиана были «Прометей, или Кавказ», «Разговоры богов», «Морские разговоры», «Разговоры гетер». Из них «Разговоры богов» – одно из самых известных произведений Лукиана – объединяет двадцать шесть небольших диалогических сценок, представляющих в своей совокупности всю «скандальную хронику» Олимпа. Тут и распоряжения, которые отдает Зевс своему наперснику Гермесу по поводу той или иной земной красавицы, которую он собирается соблазнить, и забавное объяснение с похищенным Ганимедом, и препирательства с ревнивой Герой, фактически точный, но полный бесконечной иронии рассказ о рождении Афины из головы Зевса, еще одна сцена в том же духе предает насмешки Посейдона, узнавшего, что Зевс только что родил из своего бедра Диониса, жалобы Аполлона на свои любовные неудачи, известный рассказ о том, как Гефест ловко поймал в ловушку свою жену Афродиту, изменявшую ему с Аресом, изображение знаменитого суда Париса и т. д. и т. п. При этом Лукиан берет традиционные мифологические ситуации, зафиксированные в поэзии и трагедии и, ничего не меняя и не преувеличивая в соотношении отдельных фигур, достигает карикатурного эффекта самим фактом перенесения мифологического сюжета в бытовую, обыденную сферу. Миф оказывается нелепым и противоречивым, боги – мелочными, ничтожными и безнравственными небесными обывателями, чье существование сплошь заполнено бесконечными любовными шашнями, сплетнями и взаимными попреками.

Из «РАЗГОВОРОВ БОГОВ»

VIII. Гефест и Зевс

Гефест. Что мне прикажешь делать, Зевс? Я пришел по твоему приказанию, захватив с собой топор, хорошо наточенный, – если понадобится, он камень разрубит одним ударом.

Зевс. Прекрасно, Гефест: ударь меня по голове и разруби ее пополам.

Гефест. Ты, кажется, хочешь убедиться, в своем ли я уме? Прикажи мне сделать что-нибудь другое, если тебе нужно.

Зевс. Мне нужно именно это – чтобы ты разрубил мне череп. Если ты не послушаешься, тебе придется, уже не в первый раз, почувствовать мой гнев. Нужно бить изо всех сил, немедля! У меня невыносимые родовые муки в мозгу.

Гефест. Смотри, Зевс, не вышло бы несчастия: мой топор остер – без крови дело не обойдется, – и он не будет такой хорошей повивальной бабкой, как Илифия.

Зевс. Ударяй смело, Гефест; я знаю, что мне нужно.

Гефест. Что же, ударю, не моя воля; что мне делать, когда ты приказываешь? Что это такое? Дева в полном вооружении! Тяжелая штука сидела у тебя в голове, Зевс, не удивительно, что ты был в дурном расположении духа: носить под черепом такую большую дочь, да еще в полном вооружении, – это не шутка! Что же, у тебя военный лагерь вместо головы? А она уже скачет и пляшет военный танец, потрясает щитом, поднимает копье и вся сияет божественным вдохновением. Но главное, она настоящая красавица и в несколько мгновений сделалась уже взрослой. Только глаза у нее какие-то серовато-голубые, – но это хорошо идет к шлему. Зевс, в награду за мою помощь при родах, позволь мне на ней женится.

Зевс. Это невозможно, Гефест: она пожелает вечно оставаться девой. А что касается меня, то я ничего против этого не имею…

ХХ. Суд Париса

Парис. …Кто ты? Откуда пришел к нам? Что это с тобой за женщины?..

Гермес. Это не женщины, Парис: ты видишь перед собой Геру, Афину и Афродиту; а я – Гермес, и послал меня к тебе Зевс… Зевс поручает тебе быть судьей в споре богинь о том, которая из них самая красивая…

Парис. …Владыка мой Гермес, как же я, смертный человек и необразованный, могу быть судьей такого необыкновенного зрелища, слишком высокого для бедного пастуха? Это быстрее сумел бы рассудить человек тонкий, образованный. А я что? Которая из двух коз красивее или которая из двух телок – это я мог бы разобрать, как следует…

Гермес. Не знаю; только должен тебе сказать, что исполнить волю Зевса ты обязан непременно…

Парис. Попробуем; что ж поделать! Но, прежде всего я хотел бы знать, достаточно ли будет осмотреть их так, как они сейчас стоят, или же для большей точности исследования лучше, чтобы они разделись.

Гермес. Это зависит от тебя как судьи; распоряжайся, как тебе угодно.

Парис. Как мне угодно? Я хотел бы осмотреть их нагими.

Гермес. Разденьтесь, богини; а ты смотри внимательно. Я уже отвернулся.

Гера. Прекрасно, Парис; я первая разденусь, чтобы ты мог убедиться, что у меня не только белые руки и не вся моя гордость в том, что я – волоокая, но что я повсюду одинаково прекрасна.

Парис. Разденься и ты, Афродита.

Афина. Не вели ей раздеваться, Парис, пока она не снимет своего пояса: она волшебница и с помощью этого пояса может тебя околдовать. И затем, ей бы не следовало выступать со всеми своими украшениями и с лицом накрашенным, словно у какой-нибудь гетеры, но ей следует открыто показать свою настоящую красоту.

Парис. Относительно пояса она права: сними его.

Афродита. Отчего же ты, Афина, не снимаешь шлема и не показываешь себя с обнаженной головой, но трясешь своим султаном и пугаешь судью? Ты, может быть, боишься, что твои серовато-голубые глаза не произведут никакого впечатления без того строгого вида, который придает им шлем?

Афина. Ну вот тебе, я сняла шлем.

Афродита. А я вот сняла пояс.

Парис. О, Зевс-чудотворец! Что