Под белой мантией - Федор Углов

Болезнь Борзенко прогрессировала. Вновь был приглашён на консультацию Александр Иванович Раков. Когда мы остались одни, он сказал:

— Злокачественный характер опухоли не вызывает сомнения. Однако важно знать гистологическую структуру, чтобы выбрать наиболее эффективный способ лечения. Конечно, можно взять кусочек для исследования, но не хочется тревожить опухоль, ибо после иссечения оставшаяся доля начинает расти быстро и легко метастазирует.

— А что, если удалить плотную лимфатическую железу из-под мышки и отправить её на гистологию?

— Именно это я и хотел предложить.

Опасения наши подтвердились — в железе уже оказался метастаз. Хирургическое вмешательство исключалось.

— Я полагаю, здесь целесообразна лучевая терапия. Не поможет — будем пробовать химию. — Александр Иванович вопросительно посмотрел на меня. — Лучше всего перевести Борзенко к нам, но боюсь, что наше учреждение подействует на него удручающе…

— Всё же самое главное — лечение. А что касается эмоций, то Сергей Александрович человек на редкость мужественный. Вы сами в этом убедитесь. Он всё оценит правильно. Ведь у вас и современная аппаратура, и прекрасные специалисты. Только очень прошу — ему необходимо создать благоприятную обстановку для работы. Это единственно верное противоядие, которое может поддержать душевные силы.

Александр Иванович заверил меня, что всё будет сделано.

…Борзенко резко изменился. Кожа приобрела серый, землистый оттенок. Одежда, ещё недавно так красиво облегавшая его стан, висела, как на вешалке. И лишь голубые глаза, излучавшие добро, да улыбка, детская, доверчивая, остались прежними. На него нельзя было смотреть без грусти.

Чтобы доставить Сергею Александровичу хоть какое-нибудь удовольствие, мы с женой пригласили его к нам на дачу в Комарове.

Сели в машину.

— Скажите, а Дорога жизни далеко? Я бы хотел на неё взглянуть, если можно.

— Конечно, можно. Поехали.

Знаменитая дорога, которая в дни блокады, как узкий кровеносный сосуд, питала тело громадного города, шла мимо перелесков, полей и болот. Справа от неё возвышались гранитные столбы, на каждом надпись: «Дорога жизни» и верста такая-то. В воспоминаниях вновь воскресли и муки голода, и первое пробуждение Ленинграда, когда он, словно перенёсший тяжёлую болезнь, стал постепенно оживать.

Вот и берег Ладожского озера — здесь было огромное скопление людей и грузов. В воздухе носились вражеские самолёты, сбрасывали бомбы, обстреливали из пулемётов.

Мы вышли из машины. Погуляли по берегу.

— Давно мечтал побывать тут, но как-то не доводилось, — сказал Борзенко. — Спасибо, что привезли меня сюда. Я хоть и не был на Ленинградском фронте, но живо помню всё, что тогда писалось, о чём говорили в связи с блокадой. Эта дорога — ещё один пример безграничной отваги советского человека, его преданности Родине…

Приехали на дачу. Дни стояли тёплые, солнечные. Мы часто ходили в сосновый лес. Он тоже хранил раны от былых боев: остатки блиндажей, окопов, даже целые дзоты, воронки от взрывов…

— Не скоро исчезнут эти следы войны, — вслух размышлял Сергей Александрович, — да это и неплохо. Надо, чтобы никогда но изгладились из памяти людей ужасы, которые принёс с собой фашизм. Тогда будут обречены на провал любые человеконенавистнические замыслы.

Вечерами сидели около камина. Я очень люблю наблюдать, как горят дрова. Глядишь на вспыхивающие огоньки или замирающее пламя, на постоянно меняющуюся картину, а у самого мысли Бог весть где.

Время от времени перемолвимся парой слов с Сергеем Александровичем и опять погружаемся в раздумье.

Ничто не запомнилось мне так отчётливо, как эти наши часы, проведённые у камина.

Сергей Александрович говорил всё меньше, всё больше молчал и думал.

Потом мы ужинали, а после ужина пошли гулять. То ли после невесёлых воспоминаний, то ли от лирической задушевной музыки, мой спутник загрустил, молчал всё больше, и тогда я решил рассказать ему о своём соседе — об Иване Абрамовиче Неручеве. Для начала спросил:

— Вы что-нибудь слышали о писателе Неручеве?

— Как же! — ответил Борзенко. — Знаю такого писателя, читал, и он мне очень нравится. В журнале «Молодая гвардия» печатался отрывок из его новой книги. По-моему, он пишет больше о разоблачении преступного мира, следствиях, судах и так далее.

— Не только, но в основном — да.

— Я заметил в авторе большие способности беллетриста, верность психологических описаний, — он хорошо изображает состояние героев, внутреннее. И ещё обратил внимание: он хорошо знает юридические дела.

— Как же ему не знать! Всю жизнь работал на этом поприще, он генерал-лейтенант юстиции в отставке. Ему ведь без малого восемьдесят.

— И он всё пишет?

— Если бы он только писал…

Как раз в это время мы проходили калитку дачи Неручева; я решил прогуляться с Борзенко до Финского залива, рассказать ему по дороге о Неручеве, а на обратном пути зайти к Ивану Абрамовичу.

Писатель поправлялся после недавней болезни, и мне, кроме всего прочего, надо было справиться о его здоровье. Болезнь протекала непросто, и он, можно сказать, вернулся с того света. Заболел он в моё отсутствие; я надолго уезжал за границу, а когда вернулся, мне позвонила дочь Ивана Абрамовича — Лариса Ивановна. Просит совета: как быть. Ивана Абрамовича уложили в ведомственную больницу с болями в области сердца. Прошло уже больше месяца, но ему нисколько не лучше. А главное, он всё время спит, а когда проснётся, плохо ориентируется в окружающей обстановке, говорит невнятно. Тут же ложится и вновь засыпает. Чем дальше, тем хуже.

Я спрашиваю: получает ли он какие-нибудь лекарства от бессонницы?

— Да, по три таблетки в день.

Я позвонил дежурному врачу больницы и попросил выяснить, что было назначено. Он взял историю болезни и прочитал, что больному более месяца назад невропатологом был назначен седуксен по одной таблетке на ночь в течение трёх дней. Затем по таблетке через день ещё две недели.

Я спросил доктора, почему больной до сих пор принимает снотворное. Оказалось, что, вопреки назначению невропатолога, лечащий врач велела больному принимать эти таблетки три раза в день, а так как в больнице их часто не бывает, то ему приносили из дома. Так продолжалось больше месяца. Разумеется, всё отменили, и Неручев решительно настоял на выписке. Однако состояние его оказалось тяжёлым. Психика не приходила к норме На этом фоне он, находясь в Доме творчества писателей Комарово, заболел тяжёлой пневмонией. Мне опять его дочь позвонила и сказала, что Иван Абрамович в тяжёлом состоянии. Когда я приехал в Комарово, он был очень плох. Температура 40°, пульс частит, верхняя часть (половина) правого лёгкого захвачена воспалительным процессом.