За стеной из диких роз (СИ) - "Lett Lex"

Бал так и оставался мечтой Аннабелль. Она вспоминала неземные, прекрасные создания, танцевавшие в центре зала, и была уверена, что именно среди них скрывается это воспеваемое в романах волшебство первого танца и взгляда из-под ресниц. Она готова была приложить всё своё упорство, возросшее вдали от приличного общества, чтобы оказаться в этой обители чудес. Каждое лето она ездила в гости к тётушке, прилежно училась, чтобы стать чем-то средним между её тенью и любимым питомцем. Она смеялась по щелчку, улыбалась по привычке, шутила, когда её просили сказать что-нибудь умное. Это продолжалось три года, во дворце Аннабелль называли «летней розой», но на её долю не выпало ничего, что можно было бы назвать интересным, кроме, разве что, перчаток и вееров, которые ей отдавали другие придворные дамы, вкладывая в них записки «на удачу». Она увидела всё, что могла увидеть за кулисами придворной жизни, и теперь только желание исполнить мечту и оказаться на балу удерживало её от побега.

А потом Иветта уехала. Отправила им письмо в надушенном конверте. Аромат духов стоял в гостиной ещё с неделю даже после того, как письмо сожгли. В её украшенном петлями и завитками буквах невозможно было разобраться и семейство решило, что уехала Иветта всё-таки по делам, оставляя племяннице своё место при дворе. Об этом девушке сообщили в отдельном письме, пришедшем двумя днями позже. Она была не готова покидать так надолго дорогие места, тем более, когда во всей стране было неспокойно: народ голодал, а во дворцах по-прежнему танцевали и пировали, многие предвещали восстания и революцию. После разразившейся несколько лет назад эпидемии настал голод, а вслед за ними широкими шагами прошлась нищета, люди не могли позволить себе купить хлеб и некоторые, совершенно отчаявшиеся, выходили требовать его у более богатых господ.

— Поезжай, — сказала Мария. — В столице всегда безопаснее. Может, на балу ты встретишь хорошего мужа, — она улыбнулась и покрепче сжала ладонь Мориса.

Слова прозвучали настойчиво, но всё так же добродушно. Мария сожалела о каждом произнесённом слове, но боялась, что может пожалеть ещё больше, если слова останутся несказанными. Аннабелль покинула отчий дом, не догадываясь о том, что ей не удастся вернуться. Она писала письма и приглашала родителей приехать, держала всегда готовую для них гостевую комнату, но те охотнее звали дочь обратно в фамильное гнездо. Но чтобы долететь туда, ей нужно было сбросить с себя бремя балов, охот, бесед и игр. Она всё искала, кому бы отдать свои обязанности на пару недель, чтобы уехать повидаться с семьёй.

Но вдруг случилась взбесившаяся толпа, заполнившая улицы, и на неделю город погрузился в совершенный хаос: абсолютная тишина сменялась негодующим рёвом, оглушавшим даже сквозь крепкие стены дворца. Была пальба солдат, разгонявших мятежников, потом солдаты стреляли друг в друга ― некоторые из них присоединились к восставшим. Дворец был оцеплен, стоявшие у ворот палачи пропускали только слуг, бежавших из замка. Правители сами приказывали придворным переодеваться и покидать дворец. Не всем удавалось выйти на свободу, даже прибегнув к хитрости; пытавшихся бежать казнили на месте, а толпа, подобно стае коршунов, глумилась над телом. Аннабелль до последнего оставалась во дворце, повторяя, что Иветта поступила бы на её месте так же. Тем же вечером слуги вытащили её спящую из дворца и, сказав караульным у дворцовых ворот, что девушка больна, отнесли её в город.

Через несколько дней казнили короля, потом королеву. Аннабелль не хотела смотреть на это, но не могла оторвать взгляд от сверкающего ножа гильотины, точно надеясь на чудо, что не случится того, чего все ждут. Вот-вот нож рассыплется, растает под лучами солнца, все простят друг друга и разойдутся, но нет. Рассветные лучи отражались в окнах, лужах, красных пятнах на эшафоте. Новый день наступил, убив предыдущий.

Дальше были недели, наполненные страхом, в охваченном огнём городе. Люди точно сошли с ума и, пролив кровь однажды, уже не могли остановиться, находя всё новых жертв, которых обвиняли в неравенстве. Город напоминал лабиринт, из которого не было выхода: на одной улице повстанцы строили баррикады, на другой — сражались с солдатами. И Аннабелль металась в этом безумии, проходя мимо окровавленных тел, ещё живых людей, даже в бреду восхвалявших идею; ей казалось, что их стекленеющие глаза направлены на неё одну, не занявшую ничью сторону, не способную помочь никому из них. Она ночевала на улицах, в домах повстанцев, в казармах с солдатами среди спасённых ими аристократов. Большинство бывших графов и виконтов, лишившись всего, быстро превратились в обычных людей. Они не беспокоились о том, что кто-то другой ночевал в их покоях, они успокаивали женщин и детей и искали способ покинуть город. С одной из таких семей Аннабелль навсегда уехала из столицы. Им потребовалась неделя, чтобы дойти от сердца города до окраин. Там они распрощались.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Аннабелль вернулась в родные места, надеясь, что там, как и всегда, она сможет найти спасение от всего, что бы ни происходило в мире. В поместье Шабо всегда было спокойно и если и был остров забвения от всех потрясений, то он скрывался за облаками деревьев. Однако дом был пуст. Добрейшей души старуха сообщила, что господа уехали искать свою дочь в столице сразу, как только до них дошли вести о захвате дворца. Два дня девушка провела, ожидая их возвращения, а после, не выдержав, сама отправилась обратно в охваченную безумством столицу. Но долго искать не пришлось. На обочине дороги ей встретился экипаж с фамильными инициалами. Не было никого, кроме кучера, а внутри — письмо со словами прощания и извинениями за то, что не приехали раньше.

Анна скиталась, ища спасения от разразившейся по всей стране войны, пряталась в глуши, защищённой безразличием в ней живущих. Все деревни, стоянки, ночлежки появлялись перед взором, напоминая о себе и её бродяжьей жизни, к которой не готовило ни беззаботное детство, пропитанное сказками и романами о приключениях, ни, тем более, жизнь при дворе. Последний год пролетел перед глазами, напоминая о каждой случившейся с девушкой мелочи, будто спрашивая: «Такой жизни ты хотела?».

Вдруг бесконечная череда образов прервалась. Анна увидела перед собой множество лиц, задумчивых и любопытных, на всех них лежала тень беспокойства, некоторые не скрывали слёз жалости, а девушка, глядя на них, не понимала, спит ли она до сих пор или же незаметно вернулась к реальности. Среди окружавших её лиц выделялось одно, не тронутое белизной пудры, обрамлённое густыми чёрными волосами, в синих глазах сверкали весёлые огоньки. Она склонилась к Анне, оттеснив всех, и негромко произнесла: «Сегодня ты опоздала, но я всё ещё жду тебя». Аннабелль резко подалась вперёд и села, развеяв нависший над ней образ, видимый только ей. Придворные от неожиданности отступили на шаг, а спустя мгновение вновь хлынули к софе, на которой лежала девушка.

— Мы так беспокоились!

— Пришли, а Вы тут…

— На нас напали?

Лавина вопросов погребла под собой девушку. Сперва Аннабелль, медленно приходя в себя, отвечала на вопросы придворных, но чем больше они получали ответов, тем больше спрашивали. Вскоре девушка не выдержала:

— Где Клод? — ответом были удивлённые взгляды. — То есть… где я могу найти Его Высочество? — перевела она.

— Там, — ответили сразу несколько человек, указывая на дверь. — Он ранен, но мадам не пускает врача, потому что не доверяет ему, — они все заговорили одновременно, просто ради того, чтобы говорить и иметь слушателя, не пытались друг друга перекричать или попросить замолчать; они лишь избавлялись от накопившихся слов. Анне стало ужасно жалко их. Она поднялась с софы и, ещё нетвёрдо стоя на ногах, пошла вперёд, к двери, в сторону которой боязливо смотрели придворные. Фиал с белым дымом висел у неё на поясе и звенел при каждом шаге, ударяясь о цепочку шатлена.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

У дверей скопились почти все придворные, кроме тех, кто был занят сочувствием Аннабелль, пока та лежала без сознания. Увидев девушку, они расступились, словно перед призраком, и пропустили её вперёд. В соседней комнате, небольшом кабинете, не загромождённом большим количеством книг и мебели, в глубоком кресле, вытянувшись во весь свой немаленький рост, лежал Клод. Его куртка была отброшена в сторону и свет ламп заливал его лицо, теперь казавшееся ещё ужаснее. Оно было покрыто пятнами крови, пшеничного цвета волосы, спадавшие на лоб, слиплись и приобрели буроватый цвет из-за ран на лбу, висках, скальпе. На рубашке алели три больших пятна, правый рукав был полностью пропитан кровью. Придворные стояли и смотрели на это со скорбными лицами, в которых читалась надежда на чудо, в то время как возле кресел развернулась настоящая борьба.