Сирены - Эрик Ластбадер

— Я посылал письма этому Нигеру каждую неделю. Я писал: «Послушай меня, Марвин, будь осторожен. Это война белых, поэтому смотри, чтобы с тобой из-за нее ничего не случилось». Но Марвин отвечал мне: «Ты не понимаешь, Бэб. Я — американец, и ты — американец, тоже. Здесь нет ни нигеров, ни белых. Здесь есть только мы и наши враги». Бедный дурень. Потом он написал мне, что его взвод ночью попал в засаду. Он и еще один парень, оставшись в живых вдвоем из всего отряда, продолжали держаться. На следующее утро группа морских пехотинцев нашла их, прикрывавших тылы друг другу, а вокруг валялась куча трупов партизан. Марвин стал героем и должен был получить Серебряную Звезду.

— А потом случилось вот что. Уже сам возглавляя патруль, он нарвался на мину, и все, что от него осталось — голова и кусок груди, — отправили домой в сосновом ящике, обернутом в американский флаг, к которому была приколота Серебряная Звезда! На кой черт они мне нужны, а? — Блестящие точки появились в уголках его глаз. Он оттолкнул стакан от себя. — Не следовало мне пить эту гадость. Смотри, что вышло в результате! Проклятье!

Наклонившись через столик, Дайна взяла его ладони, похожие на лапы медведя, в свои и нежно погладила их, чувствуя тепло его кожи.

Он прочистил горло и, высвободив руки, убрал их со стола.

— Хватит об этом, мама.

— Так, так, так, Бэб. Вот это сюрприз.

Они оба одновременно повернули головы и увидели человека, стоявшего в узком проходе между столиками. Не будь они столь поглощены беседой, то наверняка заметили бы его в ту же секунду, как он вошел в ресторан. Во-первых, потому что он был одет во все серое с ног до головы, включая элегантные замшевые ботинки. На месте галстука у него красовался широкий шелковый платок. Однако еще более замечательной была внешность этого человека. Высокий и стройный он двигался с грациозностью животного, даже когда ему приходилось протискиваться в узкую щель между стульями. Длинные кисти рук его заканчивались короткими, на вид очень сильными пальцами. Тыльные стороны ладоней, испещренных множеством мелких пятнышек, заросли золотистыми волосками. Узкое лицо его, казавшееся еще более вытянутым из-за слегка прижатых продолговатых ушей и коротко подстриженных вьющихся рыжих волос было все усыпано веснушками. Широко расставленные, полуприкрытые тяжелыми веками, бледно-голубые глаза казались бесцветными в ярком свете. Хищный рот и острый, выступающий вперед подбородок придавали его лицу свирепое выражение.

На лице Бэба медленно расплылась улыбка. Подняв руку, он произнес:

— Дайна, перед тобой Аурелио Окасио. Алли, ты присядешь к нам?

— Если ты не возражаешь. Юная леди... — Окасио взял ее руку, собираясь поцеловать, однако, подержав ее навесу несколько мгновений, передумал. Этого времени было достаточно для Дайны, чтобы ощутить, как холодны его пальцы, пахнущие одеколоном. Он уселся рядом с девушкой, напротив Бэба, сделав знак двум темноволосым пуэрториканцам, которые тут же опустились за маленький столик на двоих, стоявший возле стены неподалеку от входа.

— Похоже, ты стал красть младенцев, Бэб, — сказал он, хрипло рассмеявшись. Потом налил себе бурбона и скорчил недовольную физиономию. — Господи, как ты можешь пить такое дерьмо. Неужто у них здесь нет рома?

— Его стоит искать немного восточней, — язвительно парировал Бэб.

— Охо-хо. Он все больше продвигается на запад вместе с нами. Бизнес процветает.

— Я вижу.

Окасио метнул быстрый взгляд на Дайну, и та заметила, что у него удлиненные глаза-щелочки, очень похожие на лисьи.

— Digame, amigo, не собираешься ли ты расширять свое предприятие?

— Ты имеешь в виду Дайну? — Бэб рассмеялся и глотнул из стакана. — Не дергайся понапрасну, Алли. Она всего лишь друг семьи.

— У тебя нет семьи, amigo.

— Ха-ха! Теперь есть. Что скажешь? Окасио поднес стакан к губам и долго пил, наблюдая за понижающимся уровнем жидкости в нем.

— Я скажу, что все в порядке, пока дело обстоит именно так. Просто не хочу, чтобы кто-то наступал мне на пятки... особенно ты, amigo, ведь у тебя такая тяжелая ступня! — сказав это, Окасио даже не улыбнулся, так что было непонятно шутит он или говорит без тени юмора.

— С каких пор я стал интересоваться подобными вещами? Я ничего не знаю и знать не хочу об этих делах.

— Время идет, amigo. Всем нам начинает хотеться большего, сам знаешь. Непомерные амбиции — начало краха для каждого из нас.

Бэб поставил стакан на скатерть перед собой.

— К чему ты клонишь, Алли?

— Гм, ну что ж. Смайлер говорит, будто ты собираешься поднять цены, начиная с новой партии товара...

— Это правда. Инфляция, дружище. Даже изгоям надо что-то есть.

— Уф, инфляция. Ты уверен, что в этом все дело? Бэб внимательно следил за выражением его лица.

— А может ты хочешь подзаработать деньжат, чтобы расширить свой бизнес? Бэб рассмеялся.

— Кто тебе сказал подобную чушь, Алли? Это же надо, как все меняется. Когда-то у тебя были самые надежные источники информации с улиц. Неужто они перестали работать на тебя в эти черные дни?

Окасио пожал плечами, словно боксер, который, пропустив искусно выполненную комбинацию ударов противника, готовится к ответу.

— Ты знаешь эти источники не хуже моего amigo. Los cochimllos! У этих бесчестных людей неудачные дни чередуются с удачными.

— Однако цены есть цены, — сказал Бэб, осушая стакан. — Я должен идти в ногу со временем.

Окасио также поставил свой стакан на стол.

— Не правда ли, — заметил он, поднимаясь со стула, — мы все рады, что этот маленький визит состоялся. Adios. — Он просигналил своим людям, и один из них открыл перед ним дверь. Все это время они просидели молча, не потревоженные никем, и ничего не ели и не пили.

Когда дверь закрылась, Бэб вытер рот и повернулся к Дайне.

— И он еще толкует о чести, называя своих людей свиньями. Он сам — вонючая свинья, этот спик.

— Ты не слишком любишь пуэрториканцев, а?

— Совсем нет, мама. Именно они принесли городу дурную славу. Загадили его по самые крыши! — Он улыбнулся. — О них можно сказать одну вещь с определенностью: они стоят еще ниже, чем мы, нигеры. — Запрокинув голову, он так зашелся от смеха, что многие из посетителей ресторана обернулись на шум.

* * *

Дайна сидела в «Ворхаусе», глядя в окно, за которым сгущались вечерние сумерки, в которых мерцали далекие огоньки, похожие на капли краски, разбрызганной по холсту, и потягивала «Бакарди», думая обо всем сразу и ни о чем. Она прислушивалась к неразборчивому гулу голосов, доносившемуся из главного обеденного зала ресторана, и тихому позвякиванию кусочков льда в стакане, и наблюдала за стоновящейся на якорь сорокафутовой яхтой, украшенной гирляндой разноцветных лампочек. Крыша вытянутой каюты и гладкий корпус судна белели в темноте двумя полосками, образующими некое подобие знака равенства из отсутствующего уравнения.

— Не возражаешь, если я присяду?

Дайна подняла глаза и у нее мелькнуло в голове: «О, господи! Только этого еще не хватало».

В двух шагах от ее столика стоял Джордж Алтавос. Судя по тому, что в руке у него был стакан, он вышел сюда из переполненного бара.

— Я видел, как ты появилась здесь. — Его голос звучал лишь чуть-чуть невнятно, однако Джордж вполне мог околачиваться в «Ворхаусе» уже несколько часов и быть достаточно пьяным. — Вначале я решил притвориться, что просто не заметил тебя. — Он издал резкий смешок. — Довольно забавно, не правда ли? Мы оба сидим в одной и той же дыре и напиваемся в одиночку, не обращая внимания друг на друга.

— Арми Арчерд был бы необычайно рад, пронюхав о такой сенсации.

— Ага. И Рубенс вышвырнул бы меня с площадки в два счета, — он попытался скрыть горечь, заключавшуюся в этой фразе.

Дайна взглянула на него.

— Почему бы тебе не выражаться ясней. Он открыл рот, собираясь сказать что-то в ответ, но вместо этого судорожным движением поднес к губам стакан.

После некоторой паузы Джордж произнес:

— Ты заблуждаешься, если думаешь, будто я считаю, что ты попала в картину прямиком из постели Рубенса.

— Я думаю о том, — раздельно и отчетливо сказала Дайна, — как ты обошелся со мной тогда во время съемок. Джордж поставил пустой стакан на ее столик.

— Сегодня нам удалось сделать немного. — Он провел пальцами по ободку стакана, и тот отозвался легким визгливым звуком. — Очень нервная обстановка. Все чувствовали себя неуютно, точно не в своей тарелке.

Это прозвучало как извинение, пусть и весьма туманное.

— Садись, — пригласила его Дайна.

В гриме или без него Джордж был замечательно красивым мужчиной, хотя он не обладал внешностью типичной для актера Голливуда. Его грубо очерченные черты вызывали образы звезд тридцатых и сороковых годов. На открытом овале лица выделялись темные, глубоко посаженные глаза, придававшие ему вечно сонное выражение. Во время съемок он одевал небольшой парик.