Адриан - Игорь Олегович Князький

век сей недобрый боги насылают на людей тяжкие заботы. И зло, и добро посылают они людям, но смешивают их так, что зла много больше, потому оно и царит повсюду, а добро — редкое дело. Нет среди рода людского почитания родителей, верности в дружбе, братской любви, гостеприимства. Царят клятвопреступление, насилие, в чести лишь гордыня и грубая сила. Не ценят современные люди добра и справедливости, воюют друг с другом, разрушая города. А всё потому, что боги Совести и Правосудия покинули людей, взлетели на Олимп, где обитают бессмертные боги, оставив людей без защиты от зла, с их тяжкими бедами.

Такую безрадостную картину ухудшения жизни людей в железном веке дал в своей поэме «Труды и дни» великий греческий поэт-рапсод Гесиод, живший на рубеже VIII–VII веков до Р. Х. Он участвовал в играх памяти царя Халкиды Амфидаманта и состязался с Гомером. Победителем в состязании стал Гесиод, так гласит предание. Предпочтение судьёй состязания, братом Амфидаманта царём Панедом, было отдано Гесиоду потому, что он повествовал о «земледелии и мире», а не о «войнах и побоищах». Правда, позднее греки сочли Панеда образцом слабоумия, заступившись, таким образом, за автора «Илиады» и «Одиссеи».

Характеристики «пяти веков» греками тем не менее забыты не были. И осуждение века текущего — «железного», и тоска по веку первому — «золотому» были спутниками людей всю античную эпоху. От греков знание о «пяти веках» усвоили и римляне. Более того, эти характеристики они употребляли по отношению и к современной им эпохе. Так, одна из сатир на правление преемника Августа императора Тиберия обвиняла нового правителя в том, что он положил конец золотому веку времён предшественника, утвердив на время своего царствования «железный век»: «Цезарь конец положил золотому Сатурнову веку — ныне, покуда он жив, веку железному быть!»[351]

На возрождение золотого века в правление Нерона возлагал надежды римский поэт I века Кальпурний Сикул:

Век золотой в безмятежном покое ко второму рождению

стремится;

Сбросив пыль скорби своей, благотворная сходит Фемида

на землю;

Блистательный век соответствует юному принцепсу[352]…

Как известно, в правление Нерона золотой век так и не наступил, пусть и первые его пять лет с лёгкой руки Траяна получили, в определении Аврелия Виктора, наименование «золотого пятилетия».

Теперь Адриан недвусмысленно давал всем понять, что искомый «век золотой», некогда Гесиодом воспетый, это не что иное, как его наступившее правление. Адриан хотел казаться своим подданным «восстановителем земного шара» и его «обогатителем»[353]. Вся энергия нового императора была направлена на «мир, справедливость, равенство и мягкосердечие»[354]. Отныне вся Империя должна была ощутить его «отеческую заботу»[355]. Для этого правящий цезарь не должен был постоянно пребывать в своём дворце на Палатине и полагаться лишь на доклады, которые ему шлют легаты, проконсулы, пропреторы, прокураторы. Новый август хотел сам убедиться, увидеть своими глазами, что провинции Империи процветают, население живёт благополучно, постоянно ощущая императорскую о себе заботу. Потому Адриан просто обязан был объездить все земли своей державы, чтобы принимать решения на местах после лично увиденного и услышанного от местного населения, а не по чужим сообщениям, которые могли искажать действительную картину жизни Империи.

К путешествиям Адриан привык. Вспомним: в юности он посетил родину своих предков Беттику в Испании, нёс службу в Мёзии, в Верхней Германии, жил в Греции, воевал в Дакии, наместничал в Паннонии, был легатом в Антиохии… Так что Империю он совсем неплохо представлял себе. Но тогда он не был за неё в ответе… Потому после трёх лет пребывания на Палатине принцепс отправился в своё первое большое путешествие.

О том, как Адриан посещал имперские провинции, оставили достаточно подробные обзоры римские авторы.

Дион Кассий: «Адриан объезжал одну провинцию за другой, посещая различные области и города и инспектируя все гарнизоны и крепости; при этом одни из них он переместил в более подходящие места, другие упразднил, а третьи основал заново. Он лично осматривал и вникал буквально во всё, включая не только обычные принадлежности военных лагерей (я имею в виду оружие, машины, рвы и палисады), но также и частные дела и нужды каждого отдельного воина, как тех, кто служил рядовыми, так и их начальников — их образ жизни, жилые помещения, привычки; и многое он изменил, исправил там, где произошли отступления от обычных порядков и проявилась склонность к излишней роскоши. Он упражнял воинов во всех видах боя, награждая одних и браня других, и учил их всему, что необходимо делать. И для того, чтобы они должным образом исполняли свои обязанности, имея перед глазами его собственный пример, он неизменно следовал строгому образу поведения, любой переход совершая либо пешим, либо верхом, и не было случая, чтобы он сел в колесницу или четырёхколёсную повозку. Ни в зной, ни в стужу он не надевал головного убора, но и среди германских снегов, и под палящим египетским небом шёл с непокрытой головой. Говоря в целом, примером своим и наставлениями всё войско по всей державе он настолько хорошо обучил и дисциплинировал, что и поныне установленные им тогда порядки являются для воинов законом службы. Именно этим в первую очередь и объясняется то, что большую часть своего правления он жил в мире с чужеземными народами, ибо они, видя его боевую готовность и не только не подвергаясь нападению, но ещё и получая деньги, не предпринимали никаких враждебных действий. В самом деле, его войска имели настолько прекрасную выучку, что всадник из числа так называемых батавов переплыл через Истр с оружием. Видя это, варвары испытывали страх перед римлянами и, сосредоточившись на собственных делах, обращались к Адриану как к третейскому судье в своих междоусобных спорах.

Объезжая города, он также строил театры и устраивал игры, но во время этих поездок обходился без императорской пышности, ибо за пределами Рима он всегда её чурался»[356].

Элий Спартиан: «Отправившись после этого (пребывания в Риме в 118–121 годах. — И. К.) в Галлию, он облегчил положение всех общин, даровав им разные льготы. Оттуда он перешёл в Германию. Любя больше мир, чем войну, он тем не менее упражнял воинов, как будто война была неминуемой, действуя на них примерами собственной выносливости. Сам среди их манипулов он исполнял обязанности начальника, с удовольствием питаясь на глазах у всех обычной лагерной пищей, то есть салом, творогом и поской по примеру Сципиона Эмилиана, Метелла и своего приёмного отца Траяна. Многих он наградил, некоторым дал почётные звания для того, чтобы они могли легче переносить его суровые требования. И действительно, он сумел восстановить поколебленную после