Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ничто не предвещало Рудольфу Шетцингу какой-то особенной судьбы, отличной от славных традиций его рода. Отпрыск знатного и древнего германского рода, потомок двадцати поколений офицеров-пруссаков от кавалерии, рубившихся с французами, русскими и всеми прочими соседями, ближними и давними с неизменной храбростью, честью и верой в бога. Рожденный и воспитанный в непоколебимой уверенности и вере, он не мыслил иной стези и иного конца кроме долгой и славной жизни полной сражений за Германию и ее дух. Или не долгой... Но непременно славной и непременно военной.
Лишь в одном Рудольф осмелился пойти против семьи - вместо кавалерии он выбрал новомодное увлечение летательными аппаратами, "аэропланами". Таковая измена традициям была подсказана нестойкой душе, несомненно, самим нечистым, но Рудольф все же он сумел доказать отцу, что "аэропланы" - это конечно же не кавалерия, но полезно почти так же как пехота, и тот скрепя сердце решил, что паршивая овца в стаде лучше чем напрочь отломленная ветвь семейного древа.
Шетцинг мечтал о войне и подвигах, но как оказалось, собственно о войне он не знал ничего. Романтика воздушных боев закончилась, когда его подбитый штурмовик врезался в бруствер, и пилот, крича от безумной боли в перебитой ноге, выполз из загоревшейся кабины, он узнал, что такое настоящая война.
Он видел, как ложились цепи пехоты под шквальным огнем "адских косильщиков" и ураганом артиллерийского огня. Он видел небо, исчерченное дымными следами горящих самолетов. Он видел, как снаряды разбивали корпуса танков как жестяные коробки. Он слышал душераздирающие крики раненых и умирающих, сливающихся в один ужасающий многоголосый стон, единое проклятие, посылаемое небу тысячами глоток. Он слышал хрип отравленных газами. Он чувствовал смрад плоти опаленной адским пламенем огнеметов. Он должен был умереть и умер бы, если бы залегший рядом пехотинец не принял на себя осколки рванувшего рядом заряда бомбомета.
Так Рудольф понял, что такое война. И на нем прервалась славная плеяда офицеров из рода Шетцингов.
Он вышел из госпиталя через полгода, истощенный, голодный, едва передвигающий ноги после лечения сложного двойного перелома и "испанки", едва не добившей израненного больного. Шетцинг стоял у госпитальных ворот, опираясь на кое-как сколоченный костыль, оборванный, щурясь на сумрачное солнце, дрожа от зимнего морозца, прокусывающего насквозь легкую шинель. Вокруг сновали люди, разных возрастов, разных занятий, но все как один - одинаково изможденные, с печатью нужды и невзгод на злых лицах. Начинался Голод Двадцатого Года. У многих на шее висели таблички со словами: "Ищу любую работу" или "Готов на все". Безногий нищий сидел в сугробе и безнадежно просил милостыню. Оборванная проститутка хриплым надсадным голосом без стеснения, среди бела дня предлагала себя. Она презрительно скользнула взглядом по сгорбленной фигуре Шетцинга - наверное, его кредитоспособность не внушала ей доверия.
Слева на небольшой импровизированной трибуне выступал уличный оратор, невысокий, с узкой полоской усов, невзрачный внешне, но живой и яркий как огонь, с голосом подобным иерихонской трубе. Он вещал о предательстве грязных евреев и их приспешников, о происках гнусных французов, об унижении и ограблении страны. О необходимости жестокой кровавой мести, страшном возмездии, неизбежном и неотвратимом. Его слова прожигали душу, заставляя плакать собравшихся вокруг от унижения и стыда, сжимая их пальцы в бессильные кулаки. Пока бессильные.
Справа говорил другой оратор. Уже немолодой, в потертой рабочей блузе, он медленно подбирал слова, нанизывая их как бусины разного размера на непослушную взлохмаченную нить. Он говорил о бедствиях и мире. О самонадеянной глупости и нерасчетливой самоуверенности. О далекой стране на востоке, которая начинает жить совершенно иным порядком и законом. О новом пути. Слова цеплялись друг за друга, сталкивались. Этого человека слушали гораздо меньше, от небольшой группки собравшейся вокруг него то и дело отделялись, переходя к усатому. Видя это, рабочий все больше терялся и путался, растерянно комкая в широких ладонях мятую кепку.
Рудольф слушал долго. А затем решительно похромал к усатому. Толпа почтительно расступалась перед героем войны. Даже сам оратор склонил голову и протянул красивым жестом обе руки, предлагая герою занять место рядом с собой.
И Шетцинг сломал костыль о его голову.
По крайней мере, так говорилось в его официальном жизнеописании. Так же этот выдающийся момент был увековечен в великой киноленте "Титаны", с триумфом прошедшей в обеих странах. Сталин, которому доводилось общаться с военными, ранеными и больными, сильно сомневался, что человек, у которого была сломана нога, поправлявшийся на скудных больничных харчах и едва не добитый гриппом смог бы хотя бы поднять костыль, не то, что сломать его о кого-нибудь.
Но предпочитал держать свое мнение при себе. В конце концов, в его собственной биографии некоторые моменты были отражены с той же долей условности...
Так Шетцинг навсегда связал свою судьбу с красным движением Германии, в конце концов собрав воедино три социалистические партии страны. Рудольф был умен, образован, тщеславен, но не страдал самоуверенностью. Он знал, когда надо отступить, а когда бросить на карту все и сразу. Когда нужно использовать всю мощь авторитета, а когда терпеливо ждать и учиться.
"Девять пунктов" двадцать второго, мятеж правых в Баварии годом спустя, подъем крыла "мировых революционеров и триумфальный визит Троцкого в двадцать пятом, первая (но не последняя) советско-немецко-польская война. Поездка в СССР и личное знакомство со Сталиным, политическая антитроцкистская дискуссия "по обе стороны Рейна" двадцать седьмого. Председательство Совета Компартии ГДР на рубеже десятилетий...
И многое-многое другое. Шетцинг пережил все подъемы и падения немецких большевиков. Сейчас, спустя два с лишним десятилетия после начала политической карьеры в Партии, он и был Партией. Самым авторитетным, самым уважаемым, самым известным и самым прозорливым коммунистом страны.
- Здравствуй, Рудольф, - повторил Сталин. - Садись. Вина?
- Не откажусь, - усмехнулся немец.
- Я знаю, ты любишь коньяк, - заметил Сталин, передвигаясь по вагону с грацией горного кота, необычной для человека в его возрасте. - Но настоящее вино - это как первый луч солнца, как капля чистейшей воды на рассвете, как... - он поднял ладонь и возвел очи ввысь, - как поцелуй любимой женщины! Что перед этим ваши... коньяки.
Он наливал из простой бутылки без всяких этикеток и надписей, в простые граненые стаканы.
- Э, друг мой, ты не пил настоящего коньяка, - возразил Шетцинг, отпивая, впрочем, с видимым удовольствием. В подвалах нашей фамильной резиденции был такой напиток!.. Сейчас такого уже не достать.
- Спроси во Франции, - пошутил Сталин. - Я думаю, сейчас это будет немного... проще.
- О, да, немного.
Шетцинг покрутил стакан, поднял его на свет.
- Как тогда... Ты помнишь, - тихо сказал он.
- Да, - эхом отозвался Сталин. - Как тогда. То же вино. Те же стаканы. Только мы были другими.
- Молодым быть хорошо, - задумчиво проговорил немец.
- Говори за себя, - заметил Сталин, - это ты был молодой. А я нет.
- Да, ты уже тогда был хитрым и умным Дядюшкой Джозефом с трубкой, - снова усмехнулся Шетцинг.
Они допили в молчании. Шетцинг улыбался каким-то своим мыслям. Сталин с прищуром смотрел на него поверх граненого края стакана.
- Еще? - спросил Сталин.
- Нет, - решительно ответил Шетцинг, словно проводя черту, отрезающую добродушную беседу от строгого делового разговора.
- Как скажешь, - так же деловито сказал Сталин.
Они одновременно сели ровно, с жесткими спинами, склонились вперед. Немец сложил ладони домиком, грузин положил параллельно на стол. Их лица в момент преобразились, приобретя обезличенное, строгое выражение. Теперь они походили скорее на гроссмейстеров высочайшего уровня, готовых начать новую шахматную партию. Партию, в которой шахматной доской были страны и континенты, а фигурами - миллионы людей и многотысячные армии.
- Рудольф, это было очень странное предложение, - начал Сталин, осторожно, подбирая каждое слово, словно пробуя температуру воды самими кончиками пальцев. - Очень. Ты не мог бы объяснить его?
- Иосиф, я предлагаю совместными усилиями "затопить" Британию, - ответил Шетцинг так же осторожно и дипломатично. - Что же здесь странного? Есть простор для обсуждения, но не "странно"...
Сталин помолчал в глубокой задумчивости.
- Нет, так не пойдет, - сказал он, наконец. - Не стоило ехать в такую даль и с такими предосторожностями. Чтобы общаться как на конференции. Что за спешка? Зачем идти на высадку, если мы можем ударить по колониям? Народно-освободительное движение даст больше, чем рискованный приступ. Зачем быть таким нетерпеливым?
- Европейское турне Кирилла Петровича - Михаил Александрович Елисеев - Альтернативная история / Детективная фантастика
- Спасти СССР! «Попаданец в пенсне» - Валерий Белоусов - Альтернативная история
- Волонтер: Нарушая приказы - Александр Александр - Альтернативная история
- Памяти не предав - Станислав Сергеев - Альтернативная история
- 1919 - Игорь Николаев - Альтернативная история
- Достойны ли мы отцов и дедов-4 - Станислав Сергеев - Альтернативная история
- Одиссея Варяга - Александр Чернов - Альтернативная история
- «Мы одной крови». Десант из будущего - Юрий Валин - Альтернативная история
- «Мы одной крови». Десант из будущего - Юрий Валин - Альтернативная история
- Альтернатива маршала Тухачевского (СИ) - Владислав Толстой - Альтернативная история