Инкубатор, или Необыкновенные приключения Юрки Гагарина - Александр Никишин

— «Московский комсомолец», что ли? — спросил мордастый, хотя Пётр Борисович мог поклясться, что он и слова не произнёс вслух. — Или «комсомолка»? Ты больше читай «жёлтую» прессу, мозги вообще набок съедут. Чушь полная, на постном масле для дураков! Я вам, мужики, расскажу, кому этот жеребец подражать собрался, — обратился он к генералам. — Чингисхану, у которого 5 жен и 500 любовниц, Моцарту, тот под звуки «Волшебной флейты» соблазнял учениц, Пабло Пикассо, который имел трёх внебрачных детей, а его последняя возлюбленная, которой было всего 17 лет, повесилась, когда он её бросил. Бедная, бедная Мария-Тереза! Чарли Чаплину, у которого было 11 детей и сотни любовниц, и который до самой смерти был неутомим, как кролик. Мао цзе Дуну, этому китаёзе, который каждый вечер имел новую наложницу-девственницу. Биллу Клинтону, президенту США. Тоже, тот ещё бляо-дун. Когда у него срывалось рандеву, кидал на пол радиотелефон и в бешенстве его топтал ногами. Принц Чарлз для него идеал, который перед свадьбой с Дианой провёл ночь у своей любовницы Камиллы Паркер-Боулз. Прикиньте, да? Нет, ну просто какой-то сексуальный маньяк, монстр! Завидуешь?

— Да, — сознался обалдевший искусствовед. — А как вы догадались?

— Не важно, — сказал Зэпп. — А почему не Александру Матросову, который дзот грудью закрыл, а? А-а. Я отвечу тебе. Потому что ты — дурак! Выстроил теорию всемирной неверности на примере десятка кобелей? Да если б миллиарды жили по их законам, человечество давно бы вымерло! Крупные самцы жрали бы мелких и забирали себе всех самок. А ты уши развесил: ген неверности, ген неверности! Лишь бы оправдать свою свинскую похоть!

И мысли читают! — молнией сверкнуло в голове Бугровского. Как рентгеном! Что же это за служба такая?

— Служба-дружба, вот ты неугомонный, етиомать! Что, где, когда и каким способом! Всё б тебе вопросы задавать. Наша служба, парень, и опасна, и трудна. Вник, Бугор Борисыч?

— Так точно, ваше превосходительство, вникаю!

— И на первый взгляд как будто не видна. А приглядишься и совсем охренеешь, — сказал мордастый и отпил из стакана. — Снег выпал и я выпил. Значит, говоришь, шпионил? За каким фигом? Излагай краткоподробно.

Это как, хотел спросить Бугровский, но побоялся.

— Никак нет, ваше превосходительство! — сказал, вытянувшись и руки по швам. — Не шпионил!

— Как это никак нет, когда никак да. Мои ребята тебя откуда притащили? Из палисадника, откуда ты вёл наблюдение за перемещением моих доблестных войск. Фиксировал, так сказать, укрепрайон, расположение частей, типы вооружения и всё такое прочее. А может быть, готовил покушение на меня самого. А ты знаешь, что полагается шпионам по закону военного времени? То-то, по глазам вижу, что знаешь. Не морковка, правильно, а расстрел на месте. Без суда и следствия. Где поймали, там и закопали. И надпись написали. Как говорится, экономия на доставке и кормёжке. Отвечать! Тебя партизаны подослали, свинья ты этакая?

4.

Бугровский от услышанного чуть ума не лишился: какой расстрел? Какие законы военного времени? Какая война и какие, к свиньям, партизаны в Останкино? Против кого они тут партизанят?

— Всё? — спросил мордастый. — У матросов нет вопросов? На какой отвечать, любознательный ты наш? Партизан полно, они на крыше. Эй, вы там, наверху, неуловимые, блин, мстители! Кокнули кучу моих ребят, между прочим, заслуженных-перезаслуженных, прошедших такой ад, что, мама дорогая, земля им мохом! Или пухом? Или маком? Отняли у нас оружие и теперь в нас же из него палят!

Он приложил ладонь к уху, спросил недобро щурясь:

— Не слышишь, что ли? Оглох от страха?

Стрельбы не было, но насмерть перепуганый всей этой историей Бугровский, согласно закивал:

— Так точно, конечно, слышу! На крыше! Тра-та-та! Партизаны, ваше превосходительство.

— Я, я, русише партизанен, — сказал Дикий Зэпп. Поднял пустой стакан, щёлкнул пальцами правой руки в перстнях, и подскочивший солдат быстро налил ему из большой бутыли. Выпив, он крякнул:

— Забористая, блин! Вторично задаю сакраментальный вопрос: не желаешь попробовать, Пётр Борисович? Перед смертью?

Бугровский, который пил только дорогой виски, по привычке отрицательно мотнул головой, но, вспомнив, где он и что с ним, быстро сказал другое и сам не понял, что:

— Так точно, жажду! Но только из ваших рук! Страсть как хоцца!

Мордастый посмотрел на него с плохо скрытым удивлением и протянул стакан. Содержимое пахло болотной тиной, и на неё же походило внешне.

— Бренд наш. Называется «Бурда». Модна в этом сезоне, поэтому мы её зовем «Бурда-моден». Хошь, не хошь, а выпить надо, как говорили ваши предки. Давай, давай, горе заливай! Не фиг принюхиваться, Карацупа, блин, пограничный пес. Пей, пей, увидишь чертей! Не выпьешь до дна — обидишь. Сразу тебе кирдык. Давай, дуй!

Протянул стакан и запел, подражая цыганскому хору:

— Выпьем за Петрушу, Петрушу дорогого, мир ещё не видел гадкого такого! Разрешаю крикнуть что-нибудь геройское на прощание. Как в кино. Например: «Да здравствует первое мая!», к примеру. Или: «Долой тиранов!». Можешь, кстати, сплясать из вредности. «Яблочко», танго, «лезгинку». На выбор!

Бугровского от запаха непонятной жидкости мутило, а к горлу подкатывалась тошнота. Превозмог себя и ахнул стакан внутрь. Непонятная дрянь обожгла внутренности, острой пикой ткнулась в желудок и едва не оторвала голову. Ноги подкосились и он, ойкнув, сел на землю.

— Ну вот, где пью, там и лью. Не фиг падать, вставай, вставай, постели заправляй! В пионерлагере не был? В детстве, я не про педофилов! Утренняя побудка горном. Ну чё, Борисыч, сразу по второй? Чтоб, как говорит наш известный оружейник Михаил Тимофеевич Калашников, дай Бог, ему долгих лет жизни, между первой и второй пуля не пролетела.

— Премного вам благодарен, — сказал Бугровский, проклиная и эту пытку бурдой, и Катьку, из-за которой оказался в этом пыльном дворе рядом с волейбольной площадкой, где стоят прижавшись тесно друг к другу несчастные жильцы дома № 48, поднятые из теплых кроватей. Сидел бы сейчас на Сицилии в окружении прекрасных украинских девочек по вызову, пил бы вино, расслаблялся и получал удовольствие. Проклинал он и непонятного типа в фуражке — из каких он спецслужб, чёрт бы его побрал! — За ваше здоровье и за здоровье господ офицеров я выпью ещё и ещё.

— Ты за нас не переживай, тем более, за наше здоровье. Мы живучи и могучи, как крысы. Молодёжь, не задушишь, не убьёшь! Нам лоюбое дело по плечо, понял, ботаник? Ты лучше о себе подумай, вахлак. Перед своей скоропостижной кончиной.

Бугровский снова бухнулся на колени:

— Ваше превосходительство, не погубите!

— А чего «не погубите»? Тебя если пожалеть, то и других жалеть придётся, — он кивнул на площадку, где толпился обалдевший от неожиданного пробуждения, ничего не понимающий народ. — Всю эту сонную массу. А чем ты лучше? Девку кокнул, на бабушках бабло делал, жене изменял направо и налево, непотребства творил, налоговые органы за нос водил. Чего тебя жалеть-то? Бандит ты, одним словом, самый настоящий, хуже, чем кущевские, мать их, на весь мир прославились. Вас таких на Руси миллионы, хоть пруд вами пруди! И что, каждого я должен обнять, как жену чужую и поцеловать в лобик: спасибо, что ты есть? Да шли бы вы! Лучше, чтоб вас таких вообще не рожали. Или душили в утробе. Вы ж враги народа, тянете Россию на дно ради своей жлобской похоти! Двести девчонок взяли силой, это ж надо!

Глава 25

Кошмар в Останкино-2

1.

Семёнову ежедневно докладывали о том, что происходит в Зоне. Говоря современным языком, проводили мониторинг. Он требовал самую подробную информацию обо всём, что хоть мало-мальски могло пролить свет на судьбы десяти пропавших без вести жильцов дома № 48. Его информаторы шныряли в толпах журналистов, слушая, о чём те говорят, какие слухи мусолятся, пытаясь из огромного массива информации вычленить существенное и нужное для расследования.

Прокуратура, например, был в курсе того, с какими трудностями столкнулась пресса, получающая от властей дозированную информацию. Злые журналисты, пытаясь расположить к себе стоявших в оцеплении военных, действовали не мытьем, так катаньем. Совали им пачки сигарет, предлагали «кока-колу» и бутерброды с сёмгой за разрешение сфотографировать любую мало-мальски существенную деталь.

Предлагали зачастую даже неплохие деньги, но никто их не брал. Не по той причине, что тут работали одни ангелы, просто нечего было сообщить. Секретную информацию давать — опасно, а за несекретную никто платить не собирался. Тут же, как во времена Холодной войны, на Западе запел антироссийский хор политологов и газетчиков, давно отправленных в утиль. Дружно пошли склонять советский тоталитаризм, который, по мнению Запада, просто мимикрировал под демократию, но никуда не исчез. Бывшие антисоветчики, пребывающие в почтенном возрасте и в маразме, вдруг оказались востребованными создавшейся реальностью. Стали подбрасывать дровишки в огонь, вспоминая события прошлых, еще советских времен: в 1985-м грохнул Чернобыль, но русские попытались скрыть этот факт от мировой общественности. И лишь когда ядовитое облако пришло в Европу, сообщили об аварии реактора.