Пропавшая - Майкл Роботэм

– На какой стороне? Не вижу никакой стороны.

– Подпиши прошение.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза, пытаясь отделаться от чувства горечи. Чем больше я об этом думаю, тем больше злюсь. Я чувствую, как гнев наполняет меня, подобно пару в двигателе, приводящему в движение поршни.

Кэмпбелл убирает ручку обратно в ящик.

– Ты не оставил мне выбора. Я с сожалением сообщаю вам, что ваш договор с Лондонской полицией расторгнут. Было решено, что вы доставляете слишком много хлопот. Вам не позволят давать показания в статусе сотрудника полиции.

– Какие показания, о чем ты?

Кэмпбелл достает из ящика еще один листок. Это повестка в суд.

– Сегодня в десять утра адвокаты Говарда Уэйвелла прислали запрос о вызове вас для дачи показаний на слушание дела об его освобождении завтра в полдень. Они знают о требовании выкупа и о ДНК-тестах. Они собираются заявить, что, если старший офицер полиции одобрил передачу выкупа за Микаэлу Карлайл, мы должны поверить, что она еще жива.

– Откуда они узнали?

– Это я тебя должен спросить. Они требуют освобождения. Говард Уэйвелл может завтра выйти из тюрьмы.

Внезапно я понимаю. Мое увольнение должно смягчить потенциальный ущерб. На суде я предстану не офицером полиции, а изгоем.

В комнате воцаряется полная тишина. Кэмпбелл что-то говорит, но я его не слышу. В настоящий момент я либо опережаю на десять секунд реальный ход времени, либо на десять секунд отстаю от него. Где-то звонит телефон, к которому никто не собирается подходить.

23

Покачиваясь на старых пружинах переднего сиденья фургончика, я смотрю в лобовое стекло на сгущающуюся темноту. На щитке взад-вперед, словно танцуя, раскачивается фигурка Элвиса.

За рулем – Синоптик Пит, в шерстяной шапке с усами, как у моржа. Его челюсть постоянно движется, пережевывая здоровый комок жвачки, который он перед этим извлек, как мне показалось, откуда-то из уха.

За моей спиной в фургончике сидят четыре его партнера, называющие себя «исследователями города». Первый – это Барри, кокни, у него только два передних зуба и совсем нет волос. Он спорит с Энгусом, бывшим шахтером, о том, у кого из тяжеловесов-чемпионов самая слабая челюсть. Напротив них сидит Фил, который пытается присоединиться к их разговору, но из-за того, что он заикается, его слишком легко перебить. Самый тихий член команды – Крот – сидит на полу и проверяет веревки и лампы.

– Это последний рубеж, – обращается ко мне Пит. – Сорок тысяч миль труб, некоторым из них сотни лет – торжество инженерного искусства, сравнимое с Суэцким каналом, только о трубах никто не задумывается. Люди просто извергают из себя свою отраву и смывают ее…

– Но зачем их изучать?

Он разочарованно смотрит на меня.

– А разве Хиллари[89] спрашивали, зачем он взбирался на Эверест?

– Еще как.

– Ладно, ладно. Так вот, эти трубы – все равно что Эверест. Это последний рубеж. Сами увидите. Это другой мир. Спустись вниз на сотню футов – и вокруг так тихо, что слышно, как у тебя поры открываются и закрываются. И темнота – совершенно неестественная. Это не то, что здесь, наверху, когда, если подождешь, глаза привыкнут и смогут различать очертания. А там, внизу – чернее черного.

К нам подается Барри:

– Это словно затерянный город. Там есть реки, желоба, фундаменты, гроты, могилы, крипты, катакомбы, укрытия, о которых правительство не хочет распространяться. Это другой мир. Один слой покрывает другой, как горные породы. Когда умирает великая цивилизация: египетская, хеттская, римская – единственное, что сохраняется, – канализация и уборные. Через миллион лет археологи будут копаться в нашем окаменевшем дерьме, поверьте мне.

– И там столько всего лежит, – добавляет Энгус – Чего только мы не находим: драгоценности, вставные челюсти, очки, фонарики, золотые цепочки, слуховые аппараты, губные гармошки, ботинки…

– Однажды я видел взрослого п-п-поросенка, – вмешивается Фил. – Здоровый такой к-к-кабанчик.

– Счастливый, как свинья, лежащая в дерьме, а? – хихикает Энгус. Барри присоединяется к нему, но Синоптик Пит хочет вернуться к более возвышенному тону.

– Вы знаете, кто такие черпальщики?

– Нет.

– В восемнадцатом веке канализацию перекапывали, просеивая дерьмо, словно песок при поисках золота. Только подумайте! А еще были рабочие, которые чинили и чистили трубы. Они и сейчас есть. Иногда по ночам слышно, как они работают.

– А почему они работают по ночам?

– Тогда меньше дерьма плывет по трубам.

Лучше бы мне не спрашивать! Жена Рэя Мерфи упоминала, что он работал черпальщиком. Пит рассказывает мне, как бригады из шести человек во главе с бригадиром прочищают засоры, отводя грязь через шланг.

– Знаю, это кажется совершенно устаревшим, но у них есть и некоторые высокотехнологичные штучки. Например, такие лодочки – на воздушной подушке, на них установлены камеры, которые снимают коллекторы изнутри, проверяя, нет ли проблем. Их надо остерегаться. Не хотелось бы там застрять.

Фургончик резко останавливается, шурша по гравию на заброшенной парковке. Открывается задняя дверь, Крот выбирается первым и протягивает мне комбинезон и резиновые сапоги, доходящие почти до пояса. Затем дело доходит до страховки и резиновых перчаток. Тем временем Синоптик Пит раскрывает пластиковый портфель и достает складной алюминиевый штатив с флюгером наверху.

– Это переносная метеорологическая станция, – объясняет он. – Она определяет скорость ветра, температуру, относительную влажность воздуха, давление, солнечную радиацию и осадки. Данные передаются на компьютер. – Он открывает лэптоп и нажимает на клавишу. – Вот сейчас видна картина на четыре часа.

Крот дает мне в придачу к костюму каску и респиратор на случай необходимости. В последний раз скребет у себя под мышкой и вворачивается в сапоги.

– Есть открытые раны? Заклейте их водостойким пластырем, – говорит Барри, протягивая мне коробку. – От крысиной мочи можно подхватить болезнь Вейля[90]. Попадает через царапину и проникает в мозг. – Он проверяет мою страховку. – Сейчас я расскажу вам, что там может случиться: пожар, взрыв, удушье, отравление, инфекция и крысы, которые могут обглодать вас до костей. Никто не знает, что мы там, поэтому нельзя быть уверенным, что трубы вентилируются. Там могут оказаться метан, аммиак, сульфид водорода, углекислый газ, а также газы, названия которых я не знаю. Не прикасайтесь перчатками к глазам и ко рту. Держитесь поближе к Кроту. Никто не ориентируется под землей так, как он. – Барри прикрепляет к моему ремню газовый счетчик.

Синоптик Пит поднимает пальцы вверх, и Крот отодвигает в сторону крышку люка. Потом освещает фонариком маленькую круглую шахту, уходящую вниз. Энгус и Фил спускаются первыми, цепляясь за железные кольца. Я проскальзываю между Барри и Кротом.

Оказавшись внизу, я вынужден согнуться, поскольку труба меньше пяти футов высотой. В воздухе пахнет экскрементами и гнилой сыростью. По сторонам выгибаются кирпичные стены, исчезая внизу под мелким потоком. Наши искривленные тени падают на кирпич.

– Не забудь поставить крышку на место, – говорит Энгус, мочась на стену.

Крот смотрит на меня, блестя белками глаз. Он ничего не говорит, но я знаю, что он дает мне последний шанс вернуться.

Синоптик Пит закрывает крышку, запирая нас снаружи.

Внезапно я ощущаю беспокойство.

– А как он даст нам знать, если пойдет дождь? – спрашиваю я.

– Старым добрым способом, – отвечает Барри. – Поднимет крышку дюймов на шесть и отпустит ее. Мы услышим звук за мили.

Энгус хлопает меня по плечу:

– Ну, что скажете?

– Не так уж сильно здесь воняет.

Он смеется:

– Приходите сюда в субботу утром. По пятницам люди едят карри.

Крот уже направился вдоль потока. Барри идет за мной, сгорбившись больше всех, потому что его квадратная фигура со всех сторон стянута страховкой. Вокруг моих коленей бурлит вода, влажный кирпич кажется серебряным в свете фонарей.

– Мы называем их дерьмоктитами, – говорит Барри, указывая на некие подобия сталактитов, задевающие наши каски.

Несмотря на холод, я уже начал потеть. Еще сотня ярдов, и меня охватывает дрожь, которую я не в силах унять. Каждый звук здесь усиливается, и из-за этого я нервничаю. Пытаюсь как-то объяснить себе, каким образом то, что я делаю, может быть связано с Микки, но это удается мне все с большим трудом.

Одновременно я представляю себе Али: как она в больнице смотрит на свое искалеченное тело и думает о том, сможет ли ходить. Я все это затеял. Я позволил ей помогать мне, хотя она рисковала больше, чем я. Теперь я бреду через грязь и дерьмо, и это кажется заслуженным. Если посмотреть на то, в каком состоянии находятся моя жизнь, моя карьера и мои отношения с другими людьми, то сам собой напрашивается вывод, что здесь мне и место.