Феномен - Александр Шепиловский

Чтобы заглушить страх перед неизбежностью смерти, я заставлял себя жить воспоминаниями. Передо мной проплывали созданные воображением лица давно умерших друзей. Какое удовольствие было ездить на аварийке по заявкам «запах газа в квартире», шутить или ругаться с абонентами в зависимости от того, у кого какое настроение. Славные были люди, хоть встречались и вредные, ругались, жалобами грозились, но все равно люди по-своему хорошие. Даже моя сварливая соседка в общем-то была замечательной женщиной. В добром расположении духа она приносила мне, по знакомству, сардельки из столовой. Себе-то, конечно, бесплатно брала. И все-таки спасибо ей! Как давно это было!

Я опять и опять впадал в забытье. Солнце и звезды крутились вокруг меня, а я, как пуп вселенной, в центре. Организм обезвожен, но мук жажды больше не чувствовал, как замерзающий не чувствует холода. Мерещилась всякая всячина — какие-то кошки, свиньи, и будто бегемот рядом летит, а на нем сидит начальник аварийной службы Горенков, хороший начальник, человечный. И я ничуть не удивился когда передо мной возникло лицо молодого мужчины, усатого, с крупным орлиным носом, а взгляд острый и пронзительный. Я отмахнулся от него, как от видения. А он улыбнулся, что-то сказал и прицепил к моему поясу ремень. Из большого ранца на спине незнакомца вырвались огненные струи и я ощутил тяжесть. А может, это вовсе и не человек? Откуда бы ему здесь взяться? В нашей экспедиции человека с таким большим изогнутым носом не было. Не пришелец ли? Но, как бы то ни было, мы летели со все возрастающим ускорением. Воображение мое заработало: вот он посадит меня сейчас на летающую тарелку и умчит куда-нибудь к звезде Бетельгейзе. Время от времени огненная струя исчезала, и мы летели по инерции, значит, мне давался отдых от перегрузок, затем опять включался ранцевый двигатель. Я искал глазами корабль, но его не было. Зато все явственнее выделялась яркая звезда. И вот она уже не звезда, а … да, да, он самый, астероид Бакан. Скоро мы повисли над его поверхностью, прямо над станцией. Меня ждали, меня встречали. Чуть ли не вся экспедиция, не дожидаясь, когда мы опустимся, заякорившись фалами, ринулась навстречу. Первым нас достиг кулинар из четвертой группы. Улыбаясь, он что-то жестикулировал руками. Его оттеснили. Лежа на боку, подплыл Владимир, поднес к моему шлему кулак и угрожающе покачал им, а лицо самого так и сияло от счастья. Стреляя пистолетом, задом поплыл Добрыня и долго чертыхался, пока не повернулся ко мне лицом. Он показал большой палец и неуклюже обнял меня. Я вертел головой, ища Юлию. Много девушек приветствовало меня, но Юлии среди них не было.

В районе станции творился бедлам: при спуске страхующие фалы у многих людей перепутались, они разбирались в узлах и с хохотом распутывались. Один лишь Владимир не смеялся, он неистовал, ему не терпелось поговорить со мной, может, даже задать взбучку, а его фал угодил в самую гущу переплетений.

Перед входом в шлюзовую камеру я увидел Юлию, и ноги сами остановились. Она подошла ко мне вплотную, губы ее шевельнулись, а в глазах застыли слезы радости. Слезы! Она провела ладонью по моему шлему, будто погладила по щеке. Я был слаб, но сладкая истома разлилась по телу, я обмяк и шевельнулся, наверное, самой дурацкой улыбкой. Сзади меня вежливо подтолкнули и я нырнул в камеру. Добрыня и Шамиль-Хасан помогли снять скафандр. Юля протянула бокал с холодной родниковой водой, взятой с земли. Ох и вкусной была водичка. Я жадно пил и не мог остановиться. Съел поджаренный сухарик с кусочком телятины, и опять за питье.

Ворвался Владимир, затряс меня, завертел, закрутил и долго не мог успокоиться.

— Слава всевышнему! Живой, целехонький. Ну, рассказывай, Санек!

— Никаких разговоров, — появилась откуда-то женщина-врач.

— Все свободны, — появился другой врач, мужчина. — Ты можешь сам идти, Саша? Тогда, пожалуйста.

Слово врача — закон. Владимиру оставалось только скорчить гримасу недовольства.

Меня прослушали, измерили давление крови, взяли несколько анализов, после чего я ответил на вопросы теста для проверки, не помутился ли мой рассудок.

— Норма, — сделал заключение врач и заговорчески тихо шепнул. — Расскажи нам.

— Что рассказать? — не понял я.

— Как ты ухитрился сбежать в космос и затеряться там?

— Расскажи, пожалуйста, — попросила и женщина-врач. На лице ее было любопытство. — Может ты нарочно, а? В двадцатом веке были любители острых ощущений. Ты не из них? Случай с тобой исключительно редкий. За всю историю космонавтики ты второй человек, потерявшийся в одиночестве в космосе. Очень любопытно узнать, почему?

Как ни стыдно было мне за свое головотяпство, я уважил врачей и все честно рассказал.

— Неслыханное упущение, — спокойным, но ледяным голосом сказал мужчина. — Вопиющая безответственность! — он возмущался не тем, что я забыл закрепиться фалом и не подзарядил пистолет, а тем, что рация сломалась.

— Глафира, — сказал он женщине, — немедленно даем космограмму в центральный ОРЕХ, а то камешек надавил, и рация хрустнула, как сухая веточка. А ты, Александр, вероятно будешь наказан. Ты не наш пациент.

Интересно, как меня могут наказать? Выговор с занесением в личное дело не влепят, премиальных не лишат, в должности не понизят. И даже в разнорабочие не переведут, поскольку, по словам Владимира, это престижная работа. А вдруг вообще не допустят к работе? При мысли об этом я впервые почувствовал, что без работы нет смысла жить, несмотря на то, что мог бы отдыхать, путешествовать, знакомиться с обновленной планетой.

— Капсулу нашли? — спросил я.

— Еще вчера. В десяти метрах от станции на ровном месте. Сам Шамиль-Хасан запнулся об нее и выковырнул из грунта. Капсула от удара о поверхность астероида сильно нагрелась и почти вся вошла в грунт, только оплавленный уголочек торчал, который все принимали за камень.

Я обрадовался, поблагодарил врачей и направился в столовую, где меня ждала вся экспедиция. Я раньше никогда не выступал на собраниях, не то что бы стеснялся, но было как-то не по себе, когда на тебя смотрят много людей. А здесь ничего, никакого волнения и боязни, хоть и виноват, а ведь аудитория солидная, космонавты, ученые. Тревожило только одно — могут наказать. Выслушали меня не перебивая, без язвительных вопросов. Не ругали, не стыдили и не вразумляли. Говорили о том, что в двадцатом веке люди были не такими, как они, — менее дисциплинированными и более забывчивыми, менее собранными и более расхлябанными, поэтому меня, как детище того века, можно понять и простить. А мне стало обидно за своих современников. Я закричал, что это неправда, что мои современники, их предки, были людьми серьезными и ответственными, стремились построить такое общество, которое существует сейчас и что нельзя по мне судить обо всех. А в заключение я сказал, что меня надо драть, как сидорову козу. «Сидорова коза» всем понравилась, кто-то даже захлопал в ладоши. Никто не возразил, но и не поддержал меня. Владимир сказал, что главный виновник происшедшего он, поскольку, как лучший друг, не смог уследить за мной. Ильинична настаивала на своей виновности, потому что, как старшая группы, она за все в ответе. Юлия доказывала свою вину, Добрыня — свою. Шамиль-Хасан слушал «виновников» молча, потом встал и заявил, что он виноватее всех вместе взятых. В общем, получалось, что все плохие, а я один был хорошим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});