Журнал «День и ночь» 2009 №4 - Николай Шамсутдинов

В пять утра Денис спал крепко. Он отвернулся к стене и ровно дышал. Я сказала себе, что запомню его таким: беззащитным и настоящим.

На ум опять пришёл этот странный стишок, который написал Жорж Рибемон-Дессень:

Птица поёт в моей головеИ мне повторяет, что я люблю,И мне повторяет, что я любим,Птица с мотивом нуднымЯ убью её завтра утром…

VIII

И пришла волоокая осень. Ухмыльнулась пасмурно, натворив чёрт знает каких вывертов, словно шкодливая девчонка. Растрепала кроны деревьев, накидала цветастой листвы на метёные тротуары. Развела слякотную грязь. Спрятала солнце в тучах, будто монету в нестираный передник засунула. И заплакала, сама не зная чему расстроившись. Зарядив сезонные дожди, повысила влажность.

Город нахохлился, ожидая потопа, загрустили жители. Депрессия и птичий грипп собрали положенный урожай.

По прошествии каждого дня засыпаю всё хуже и хуже. Бывает, подолгу лежу на своей кровати и смотрю, как за окном густеет ночь. Если дождь прекращается, а на небе в некоторых местах рвутся тучи, то можно увидеть вымытые звёзды или обглодыш луны. Но это редко. Обычно дождливая темень шумно заглатывает город, полощет его несколько часов подряд, пока ленивое утро не выползает из-за соседних домов. Серо и неприятно. Занимаюсь самовнушением: это осень, это всего лишь на три месяца, скоро выпадет снег, будет светлей. Пока не очень помогает. Антон советует завести собаку, хотя бы маленькую. Я боюсь, что она сдохнет от голода и невнимания…

Неспокойный метрополитен переполнен бдительными милиционерами и объявлениями предупреждающего характера, мол, уважаемые жители и гости столицы, если вам известны организаторы или участники терактов, сообщите немедленно по телефону такому-то, в противном случае дело принимает подсудный характер, статья с номером за укрывательство.

Все идут мимо.

Когда мне удаётся заснуть, я вижу один и тот же сон. Хмурый день. Пустая набережная. На парапете балансирует девушка. Ветер треплет полы её пальто и лохматит длинные волосы. А она с упорством эквилибристки, раскинув руки, ловит равновесие.

Я стараюсь заглянуть ей в лицо, и всякий раз то ли смотрю не в том ракурсе, то ли она успевает увернуться от взгляда. Я чувствую холод осени, но мне хорошо от того, как девушка балансирует. Грязные листья кружатся по тротуару. Сквозь небесные плеши прорывается солнце. Внизу, за гранитом, шумно течёт река…

Думается, что происходящее странно и не к месту. Наверное, потому что сон этот всякий раз кончается одинаково. Я об этом знаю заранее. Пропадает река, день, небо. Остаёмся только мы: девушка, я, мост, чернота и ветер.

Слишком сильный толчок, она не успевает поставить нужную ногу, взмахнув руками, словно от неожиданного удара в лицо, падает спиной в черноту. Я кричу, подбегаю к опустевшему парапету, мгла, как пролитые чернила, съедает пространство.

Просыпаясь, а я всегда просыпаюсь в слезах, размышляю о том, кто эта девушка и почему, хоть я и знаю финал, никогда не предупреждаю её заранее.

Три недели назад Денис уехал в Грозный снимать документальный фильм о наших и бывших. Сказал, что «паркетная журналистика» и откровенная заказуха ему надоели, он чувствует в себе силы для большего, шанс упускать неправильно. Я же до сих пор не могу представить, как Денис с его аккуратностью будет неделями ходить в одной одежде и работать в полевых условиях.

Ещё хочется верить, что в этом и следующем месяце репортёров не станут брать как военнопленных.

Каждый день я смотрю новости третьего канала, иногда во весь экран показывают зелёную карту с крестиками и красными треугольниками. Голос Дениса сквозь помехи поясняет обозначения. Я успокаиваюсь.

У Антона поселилась девушка. Никогда бы не подумала, что в его квартире появится хорошенькая молодая женщина. Она уже натащила к нему ярких тряпок и никчёмных безделушек. Всё время хлопает своими большими глазами и лепечет про то, что надо сменить советские шторы Анны Ильиничны на «весёленькую» органзу.

От неё пахнет приторными диоровскими духами и мятной жвачкой. Её длинные тёмные волосы всегда расчёсаны на несколько раз. Думается, так она и проводит своё ничем не занятое время.

Когда я сказала Антону, что избранница его слишком глупая, он пожал плечами и ответил, будто сам всё знает. Но потом объяснил, что собаку при его профессии держать затруднительно и жалко. Красивая дурочка лучше: то полы помоет, то пельменей сварит. А от пса какой толк? Тоску твою понимает, да в глаза грустно заглядывает. Мол, хозяин, ты про мир этот не скорби, не печалься, всё равно не переделаешь, уж мой-то брат это на своей шкуре узнал. Лучше свари-ка ты щей да включи телевизор, ляжем бок о бок и перетерпим, переждём, перетоскуем вместе.

От такого участия порой ещё хуже делается. Другое с женщиной: бестолковая, половины не разберёт, наговорит несуразицы, опять же спать с ней тепло и приятно.

Дни становятся короче. От этого появляется больше бессвязных и долгих мыслей. Почти не хочется спать и с постели подниматься тоже.

Мыть подъезды оказалось трудней, чем думала. Плевки и окурки — это ещё ничего. Сначала веником. Потом тряпкой из мешковины. Напитавшись воды, она тяжелеет. Расплёскивает содержимое, пока наматываешь её на швабру. Возишь недолго, равномерно разгоняя по отшлифованному бетону нечистую влагу. Ступени принимают водицу, чернеют и кажутся чище, но как только начинают подсыхать, проявляются грязные разводы. К концу девятого этажа я проклинаю всех причастных к строительству высоток.

IX

В детстве меня спрашивали, кем хочет стать Майя, когда подрастёт. До шести честно отвечала: космонавтом. Ведь Юрий Гагарин — человек занятой, серьёзный, нарисованный на патриотических плакатах. Сам каждый день не может играть с Белкой и Стрелкой, ему в этом деле нужна помощница.

Но мама объяснила, что все давно и благополучно вернулись домой, а одна из космических собак даже принесла потомство, я расстроилась.

Когда в доме неизвестно откуда появился перекидной настенный календарь, заболела новым.

Я забыла имя изображённой на нём балерины. Но до сих пор помню её красиво изогнутый стан, плавные линии рук, сложенные кольцом (как сказала бы Неля Петровна, в пятой позиции). Тёмно-синий фон, белоснежная пачка, искусственные ресницы, длинной в две мизинечные фаланги, и кипенные цветы, вплетённые в волосы. Казалось, если смотреть, не отрываясь, она вот-вот поднимет свою маленькую голову и выпорхнет из квадрата календаря.

Мне хотелось быть похожей. Носить пуанты, танцевать, слышать аплодисменты и фотографироваться на календари. Быть может, это и к лучшему, когда мечты остаются мечтами.

Другое дело Саша.

Неля Петровна согласилась заниматься с ней отдельно. «У девочки есть способности, но она сильно отстала для своего возраста».

Поэтому три раза в неделю я водила её в балетную школу. Выйдя из метро, мы проходили по Ордынке несколько домов и сворачивали во двор. Шли до подъезда под чёрно-белой вывеской с витиеватой надписью «Терпсихора» и парой балетных танцовщиков справа от тоненького хвостика буквы «а». У входа Саша всегда серьёзнела. Мне даже, казалось, будто в ней что-то менялось, стоило ей переступить избитый школьный порог.

Я всегда переживала из-за её преждевременного взросления. Честно старалась дать больше, чем было у меня. Получилось или нет — вопрос другого порядка.

Несколько дней назад Саша спросила: «Майя, а ты меня любишь?» Вот так ни с того ни с сего. До этого она ходила в Большой. Я купила ей билет на «Золушку», потому что Неля Петровна советовала «как можно чаще водить девочку в театр и на балет». На второй у меня денег не хватило, но билетёрша, густо напудренная театральная старушка в очках с толстыми стёклами, обещала «присмотреть за ребёнком».

Я ждала Сашу возле фонтана, на одной из скамеек, с самого начала спектакля. Представляла, как она озирается в огромном светлом фойе. Стоит одна посреди толпы в своём выходном чёрном замшевом костюмчике: юбка, пиджак, белая блузка с накрахмаленным воротничком, колготки тоже белые, туфли на каблучке с большими пряжками, как у придворных пажей. Наверное, у неё перехватывает дыхание, ведь она впервые в таком большом и светлом здании. Может быть, Саша даже закроет глаза, но только ненадолго, для того, чтобы справиться с волнением и первыми впечатлениями. Театральная старушка на всякий случай придержит её, чтобы Саша, упаси боже, не упала. Должно быть, Сашку займёт ненадолго то, как потолочный свет отражается в начищенном до блеска полу. Старушка проследит за тем, чтобы она отдала одежду в гардероб и получила свой номер. А потом возьмёт её за руку. Старые женщины обязательно берут детей за руки, будто стараются продлить свою молодость, сохранив таким образом уходящее чувство жизни. И они пойдут в зал.