Записки научного работника - Аркадий Самуилович Дыкман

в большинстве резинотехнических изделий. Советский человек отобрал у природы монополию на производство важнейшего эластомера». И так далее.

Тогда же к нам в гости зачастили представители зарубежных фирм из Англии, Японии, Венесуэлы, Мексики, вроде бы желающих купить лицензию на технологию. Вы можете себе представить, как опьяняюще в те далекие времена звучало «продать лицензию в Японию», да еще с возможной командировкой сотрудников в Страну восходящего солнца, к тому же с суточными в иенах?!

Однако у изопренового процесса был ряд недостатков, как экономических, так и экологических. И хотя в те годы на экологию обращали мало внимания, было понятно, что продажа такой технологии за рубеж маловероятна, поскольку при ее использовании в водоемы ежегодно сбрасываются сотни тысяч тонн сточной воды, содержащей большое количество трудно разлагаемой органики и сульфата натрия. Проблемы нужно было как-то решать — ведь сбросы делали невозможным дальнейшее продвижение метода получения изопрена: шла последняя треть XX века, в ближайшем будущем такие процессы не прошли бы экологическую экспертизу — современный мир предъявлял все более жесткие требования к минимизации вредного влияния промышленности на окружающую среду.

Основным источником химически загрязненных сточных вод была первая стадия процесса, где в качестве катализатора использовался водный раствор серной кислоты. В начале 1970-х годов на Куйбышевском заводе синтетического каучука предприняли несколько попыток направить водный раствор серной кислоты обратно в процесс, то есть в рецикл. Однако попытки внедрить рецикловую технологию с использованием серной кислоты — сильного смолообразующего агента, к сожалению, всегда заканчивались забивками оборудования, хотя и проводились под руководством двух талантливых специалистов — главного инженера завода И. М. Белгородского и начальника цеха Э. А. Тульчинского.

В то время лабораторией, курировавшей первую стадию процесса синтеза изопрена, руководил Сергей Кириллович Огородников — когда-то любимый ученик М. С. Немцова. Это была очень колоритная и неординарная личность. Внешне он походил на актера Генри Фонду, сыгравшего в американской версии «Войны и мира» Пьера Безухова. Поговаривали, что Сергей Бондарчук предлагал Огородникову ту же роль в советской экранизации романа. Душа любой компании, человек с прекрасным чувством юмора, лишенный «лестничного» остроумия, по всей вероятности, неплохой педагог — под его руководством защитились, наверное, более десяти аспирантов. Потомственный дворянин, профессор в пятом поколении.

Останься Сергей Кириллович после окончания университета работать на кафедре, он достаточно быстро защитил бы кандидатскую и докторскую диссертации, стал профессором, на чьих лекциях присутствовал бы весь курс, так как он был прекрасным и глубоко эрудированным рассказчиком. Причем, мне кажется, он любил преподавательскую работу: мне случайно довелось наблюдать, как тщательно и не торопясь он помогал аспиранту шлифовать диссертацию, рассматривая вопросы, которые с большой вероятностью прозвучали бы на защите. Можно было только позавидовать — конечно, белой завистью — этому соискателю ученой степени. Ведь в отраслевом институте для научных руководителей диссертация ученика — обычно что-то уже сделанное и поэтому малоинтересное, а лидер научного коллектива должен быть всегда нацелен на новое, иначе — застой.

Но жизнь распорядилась иначе: Сергея Кирилловича распределили во ВНИИНефтехим, где, чтобы иметь имя и заслуженно занимать высокую должность, требовалось не только предлагать, но и реализовывать что-то новое. У Сергея Кирилловича в этой области не было особых успехов, да и, похоже, он не горел желанием трудиться в непростых производственных условиях.

В семидесятых проблема сброса стоков в Волгу стала очень актуальной: ежегодно в великую русскую реку с двух заводов в Тольятти и Волжском сбрасывали около миллиона двухсот тысяч тонн грязных сточных вод.

Для уменьшения их объема Сергей Кириллович предложил увеличить концентрацию формальдегида в сырье. Заводчане отвергли это предложение из-за возможных забивок оборудования при малейшем нарушении параметров процесса, которые часто случаются в производственных условиях. Я присутствовал на совещании по изопрену, которое ежегодно проводило наше министерство. Конечно, там был поставлен вопрос об уменьшении сброса сточных вод. С присущим ему артистизмом Сергей Кириллович сделал блестящий доклад на данную тему. Вывод был один: нужно срочно внедрять предлагаемую им технологию. Когда докладчику возмущенно напомнили, что оборудование может забиться твердым формальдегидом при незначительных колебаниях температуры, Сергей Кириллович, мило улыбаясь, ответил, что разрабатывает процессы для отечественной промышленности, которая умеет выдерживать заданные разработчиком режимы. Мол, не надо клеветать на наших производственников. Было очевидно, да Сергей Кириллович и сам это прекрасно понимал, что никто и никогда не станет внедрять его предложения, однако он тут оказался ни при чем. Ведь он разработал прекрасную технологию, а в том, что заводские ретрограды не хотят ее внедрять, его вины не было и быть не могло. В те годы к научным работникам не выдвигались, как сейчас, жесткие требования создавать то, что впоследствии непременно внедрят на производстве. Можно было вполне комфортно существовать, занимаясь исследованиями, не имеющими практической ценности.

В 1973 году в институте взорвалась бомба. Арон Лейбович Шапиро, заведующий лабораторией № 2, в своем годовом отчете о деятельности коллектива в разделе «разное» заявил, что его команда создала технологию для первой стадии процесса синтеза изопрена с рециклом загрязненных сточных вод — без сброса солей и органических соединений в Волгу, с использованием в качестве катализатора щавелевой кислоты (вместо серной). Как для Сергея Кирилловича Огородникова, так и для дирекции это стало неприятным сюрпризом. Вторая лаборатория никогда не занималась изопреновой тематикой. Областью научных интересов этого подразделения были процессы гидрирования и другая тематика, то есть имел место факт вторжения на чужую научную территорию. По тогдашним меркам, моветон. Когда доклад был закончен, я услышал, как за моей спиной один из завлабов сказал: «Кто бы мог подумать, что Арон — научный гангстер!» Наверное, так думали многие руководители лабораторий, потому что боялись конкуренции. А где гарантия, что завтра не появится еще один Арон (так многие за глаза звали Шапиро), не займется их тематикой и не сделает за год больше, чем выполнено их лабораторией за десять лет? Так ведь можно и место потерять!

Для большинства сотрудников было бы понятнее, если бы Арон Лейбович напросился на прием к Сергею Кирилловичу — все-таки Огородников возглавлял отделение, ему подчинялись все научно-исследовательские лаборатории института — и предложил заключить договор о творческом сотрудничестве, после чего они публично объявили бы новую идею общей и оформили несколько совместных авторских свидетельств, по-современному — патентов.

После такого предложения Сергей Кириллович, как интеллигентный человек и истинный дворянин, достал бы из сейфа (в те времена наличие спиртного на работе было чревато крупными неприятностями, поэтому обычно его хранили в сейфе вместе с документацией «для служебного пользования») бутылку самого лучшего по тем временам армянского коньяка, обязательно с кусочком лимона, обсыпанного сахарной пудрой, — ведь именно так