Там, где течет молоко и мед (сборник) - Елена Минкина-Тайчер

Боже, как я ревела. Как я умоляла врачей срочно избавить меня от ребенка, от этого ненужного нежеланного ребенка. Но они только улыбались и качали головой.

Вечером явилось все твое семейство, включая Дуду в форме полицейского. Нелепый дикарский обычай приходить такой оравой в больницу!

Сначала зашли мужчины, они ужасно веселились. Дуду пожимал тебе руку, Шмулик одобрительно хлопал по плечу и называл снайпером, отец беспрерывно шутил и придумывал имена, одно смешнее другого. Потом явились невестки, Хана сразу заявила, что будет девочка, именно с девочками ее так тошнило. Правда, у нее была двойня, а может, и у меня теперь двойня? Мазаль восторженно ахала и рассказывала, как удобно растить погодков, у нее даже сохранилась специальная коляска, которую она мне обязательно отдаст.

Хорошо хоть твоей матери не было. Мне кажется, она единственная меня всегда понимала. Понимала, но не прощала.

Я все-таки пыталась узнать насчет аборта, но в вашей дикарской стране нужно было идти на какую-то специальную комиссию.

«Никаких шансов, – сказал врач, – никаких шансов, что замужней женщине из нормальной семьи разрешат аборт. Можно, конечно, частным образом…»

Ты отказался наотрез. Ты сказал, что я просто больна и не понимаю, о чем говорю. Что скоро мне полегчает, и я сама буду смеяться над этой чушью. Как можно уничтожить собственного ребенка?!

После родов он прислал мне поздравление. Вежливое поздравление на красивой открытке с толстым румяным младенцем. На совершенно грамотном иврите. Но почерк все-таки выдавал, у него был неправильный наклон вправо.

Эяль, я не нарочно затеяла переезд в Америку. Я искала выход, я честно искала выход. Надеялась, что будет большая страна, новые люди. И английский язык, наконец, чтобы можно было читать, а не разбирать каждое слово, как ребус. Я надеялась, что найду себя в новой работе, мне так нравилось учиться. И еще я не хотела растить детей для армии. Для войны. Я все понимаю, и про антисемитизм, и про патриотизм. Я хорошо помню, как мальчишки во дворе коверкали нашу фамилию, как я прятала волосы под пальто и мечтала стать бесцветной девочкой. Бесцветной девочкой с тоненькими белыми косичками, как моя подружка Света Лысова.

Но мой патриотизм не распространяется на детей. Я не готова потерять своих детей даже во спасение всего еврейского народа. Достаточно, что я потеряла собственную жизнь.

Эяль, прости меня. Ты добрый друг, талантливый ученый, прекрасный отец. Мне не на что жаловаться. Но я не живу, разве ты не видишь, я просто не живу. Помнишь, ты подарил мне новое белье на Хануку? Такой чудесный комплект, весь из настоящего кружева, наверное, стоил кучу денег? Он до сих пор валяется в ящике. Мне незачем его надевать, понимаешь. Незачем. Прости…

Ты можешь отменить Италию, ты можешь ехать хоть на день, хоть на месяц, мне совершенно все равно. Думаю, родители будут очень рады, особенно мама. Пожалуй, она единственная, кого я могла бы полюбить в твоей семье. Но она не простит мне тебя. Никогда не простит.

Ицик Шварц

Спишь, Фейгеле? Ну спи, спи, девочка. Длинный день выдался у нас сегодня.

Знаешь, я верил, что они приедут. Все трое. Все наши сыновья. И главное, Мазаль меня удивила, примчалась под самую ночь. Да еще с такой корзиной цветов.

Какие они красавцы, наши мальчики. И какие удачные достойные люди. Никто не упрекнет.

Если подумать, я прожил хорошую жизнь. Конечно, повидал горя, но кто же прошел по миру без горя.

Я потерял родителей, но дети всегда теряют родителей, рано или поздно. Лишь бы только родители не теряли детей!

Я стар и немощен, но никогда не был одиноким, и уже не буду безумен.

Я не стал богатым, но никогда не просил подаяния и ухожу без долгов.

Я тяжело трудился, но увидел своих детей взрослыми и самостоятельными людьми.

К тому же я успел вдоволь порадоваться внукам и навсегда останусь в их памяти.

Но главное, Господь избавил меня от разлуки с тобой, Фейгеле, и за это я прощаю ему все обиды.

Ну вот и хватит, поговорили.

А согласись, я здорово все организовал. Ты так и не догадалась.

Ты знаешь, я совсем не испугался, когда в первый раз позвонила доктор Розенблит, старый человек, так или иначе, готов к смерти. Такое везение, что ты в тот день уехала к Хане.

Я всегда говорил, что наша доктор мудрая женщина, она не стала скрывать диагноз. Лейкемия, вот как называется твоя болезнь. Такое красивое слово, похоже на женское имя, я сразу нашел в интернете.

Правда, доктор настаивала на больнице. Химиотерапия, сказала она, нужна срочная химиотерапия.

Я и про это почитал, благо дочки Шмулика меня хорошо научили. Лучше не буду повторять. Старость и так достаточное оскорбление, еще не хватало тебе беспрерывной рвоты и вылезших волос.

И никакой надежды! Слышишь девочка, так и написано черным по белому: после 75 лет никакой надежды на излечение. А ведь тебе даже не 75, хотя никто никогда не мог назвать тебя старухой. Ты всегда была моей гордостью и украшением. Да, украшением, даже в этот последний месяц, когда силы совсем тебя оставили.

А ты знаешь, как я замучился изображать бессонницу? Как назло всю жизнь хорошо сплю! Я даже специально шуршал газетой и бросал тапки на пол, чтобы ты поверила.

Но 137 таблеток! Ни больше, ни меньше! Совсем не так просто было накопить. Последние два дня я только и делал, что размешивал их в бутылке. К счастью, они совсем не видны в темном вине. Но я на всякий случай еще добавил меду и варенья. Согласись, получилось даже вкусно, похоже на ликер. Я и бутылку сполоснул, чтобы кошка не лизнула, она – известная сластена.

Уверен, на двоих хватит. Там еще зависит от веса, но благо мы с тобой не большие толстяки.

Смертельно хочу спать. Как все просто. Только не успел сказать Додику, как я любил его. Но он и так поймет, мой мальчик. Он поймет.

Старик

Конечно, ничего хорошего от Старика ждать не приходилось, но все-таки есть предел любым выходкам! Что, теперь менять все планы на осень, отказаться от собственного отпуска?! И это после такого тяжелого бесконечного лета, сдвоенных дежурств, разборок с Йоландой, похорон матери, наконец! Прошел ровно месяц, только успели установить памятник, и пожалуйста – старик собрался за границу! Турист хренов!.. И еще самостоятельность проявляет: «Хорошо, можешь не рваться, я поеду один». Один, как же! Восемьдесят пять недавно стукнуло, ни черта не видит, не слышит, слуховой аппарат принципиально не носит, недавно чуть не попал под автобус – зацепился палкой за цветочный бордюр.

Нет, покажите мне нормального человека, который ездит с отцом в отпуск! Ты раньше где был, дорогой родитель, лет тридцать назад, когда я только и мечтал рвануть куда-нибудь подальше? Тогда я тебе почему-то был не нужен! Запретить – и всё, пусть сидит дома и не выпендривается. Да, ему запретишь, как же, закажет билет по телефону, вызовет такси… Потом сляжет в этой чертовой Венгрии, мотайся, вызволяй! Еще неизвестно, какие там больницы, Восточная Европа, что от них ожидать.

Машина разогрелась, как духовка, за два часа стояния на раскаленной улице. Кондиционер тянет неважно в последнее время, но совершенно некогда попасть в гараж. И почему они заканчивают в четыре? Уроды! Какой нормальный человек может успеть в рабочий день? От жары стало тяжело дышать и заломило в затылке. Нажал на газ, но тут же тормознул и развязал шнурок на правом ботинке – последнее лето стали отекать ноги.

Вот, оказывается, как устроена жизнь! Сначала тебе даются ловкие легкие ноги, которые запросто бегут в любую сторону, с горы и в гору, но ты не замечаешь и не ценишь, у тебя другие задачи в голове – экзамены, военные сборы, девчонки, университет, дежурства… И никто не предупредит, да ты и не поверишь, что они вдруг станут тяжелыми и чужими – с толстыми синими венами и отекшими лодыжками, в которые врезаются резинки носков. Это в мать, она смолоду страдала варикозным расширением вен, еще до родов, а в последние годы с трудом могла втиснуть ноги в широкие ортопедические туфли, еще специально ездил за этими туфлями на Кармель, там один румын держал хороший магазин.

Да, сначала все тебе дается даром – теплые, пахнущие пирогами объятия матери, крепкие плечи отца, на которых так классно сидеть и смотреть салют в День независимости, надежные, загорелые до черноты руки брата. Утром рама велосипеда влажная и холодная, но это не страшно, Михаэль привычно вытирает раму и сидение сухой тряпкой, подхватывает тебя за пояс, легко запрыгивает сам… Сидишь себе и снисходительно посматриваешь на приятелей, что плетутся по тротуару с тяжелыми школьными сумками. А потом спрыгиваешь у самых ворот, старательно не замечая их завистливых и уважительных взглядов. И как всегда тебя догонит веселый, уже немного погрубевший голос брата: «Шай, не забудь про тренировку, я заеду в пять!» Специально быстро отбегал, чтобы брат крикнул погромче. Но все ребята и так знали, что его взяли вторым вратарем в школьную сборную.