Сумерки - Дмитрий Глуховский

Поражённый её упрямством, я несколько раз подходил к входной двери и глядел в глазок — на лестнице всё было тихо. Это было странно и непривычно: при жизни собака никогда не упускала возможности выйти на прогулку, даже если только что вернулась с улицы. И даже всего за несколько дней до того, как болезнь, от которой я по небрежности забыл её привить, свела её в могилу, она слабо била хвостом и силилась подняться на разъезжающихся лапах, когда при ней кто-то неосторожно произносил слово «гулять». И уж, разумеется, ни разу не было такого, чтобы она пренебрегала таким приглашением в моих снах.

Однажды знакомый охотник подарил мне рысью шкуру, добытую им недавно где-то на Дальнем Востоке. Шкура эта пробыла у меня дома ровно два часа: при её виде, или, скорее, запахе, у моей собаки случился такой приступ паники, что я не решился больше мучить бедное животное. Обычно уравновешенная и молчаливая, она замерла на пороге комнаты, где я бросил охотничий трофей, и принялась лаять, что было сил. Она не смолкла ни на секунду в течение всех этих двух часов, пока полностью не осипла, и при этом её колотила такая дрожь, будто она попала под электрический ток. Сеттер, как я уже говорил, охотничья порода, но я никогда надолго из города не уезжал, и диких зверей ей видеть не приходилось; однако памятью, оставленной в наследство тысячами поколений сеттеров, она безошибочно узнала рысь по запаху. Шкуру пришлось с извинениями вернуть, а с собакой — ещё довольно долго налаживать отношения: после такого фокуса с моей стороны она относилась ко мне с понятным недоверием.

Всё это я рассказываю к тому, что вернувшись во сне от входной двери на кухню, я застал картину очень похожую на то давнее происшествие: собака застыла, вжавшись в угол, шерсть на загривке встала дыбом, лапы тряслись, а пасть открывалась и закрывалась, издавая только еле слышное повизгивание. Взгляд её был прикован к пустому пространству неподалёку от того места, где стоял я. Она должна была видеть нечто такое, что мне с моими глазами было недоступно… Хищника куда более страшного, чем сибирская рысь, такого, что он смог напугать её и после смерти… И только когда я обернулся к собаке, мне почудилось, будто боковым зрением я зацепил какую-то смутную полупрозрачную тень, медленно подбирающуюся всё ближе и ближе… Тут собака, наконец, сумела залаять, и наваждение рассеялось, словно сгусток тумана, разорванный порывом ветра.

Я очнулся и сел, глядя сквозь ночной полумрак в коридор, на то самое место, куда мгновения назад смотрела моя собака. И ещё несколько долгих секунд меня не отпускало ощущение, что там действительно кто-то есть, и оттуда он, или оно, так же пристально смотрит в мою сторону, но есть одно отличие: я слеп, а оно меня видит…

Сон этот неприятно поразил меня и долго ещё не шёл из головы. Во-первых, я не ожидал такого бесцеремонного вторжения индейских духов в мою святую святых, такого наглого посягательства на мою тайную отдушину. Во-вторых, участие в этом нелепом кошмаре моей собаки странным образом придавало ему достоверности, показывало серьёзность положения. Впервые за всё это время она вплавь пересекла Лету, чтобы предупредить меня об опасности, и я не имел права оставаться глухим к её предостережениям.

* * *

— Дмитрий Алексеевич, вы дома? У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… — приглушённый стальной дверью, донёсся с лестницы голос соседки — той самой, выговаривавшей мне на днях за хулиганские надписи рядом с моей дверью.

Осторожно, на ощупь, я приподнялся и, полусогнутый, вытянув перед собой руки, словно надеясь оградиться ими от подстерегающих меня бестелесных чудовищ, двинулся вперёд. Хоть одна живая душа в этом царстве мрака! Ничего мне не хотелось сейчас больше, чем просто увидеть, да пусть хотя бы услышать рядом с собой обычного человека, из плоти и костей, перекинуться с ним парой слов, обсудить происшедшее, просто почувствовать, что я не одинок, что всё это творится не только со мной…

— Иду-иду! Чёртово электричество, ничего не видно, — я чуть снова не потерял равновесие, пребольно ударившись плечом о дверной косяк.

Тапки мерзко скрипели, в крошку растирая по паркету отвалившуюся от потолка штукатурку. Глаза слишком медленно привыкали к темноте, очертания предметов проявлялись неспешно, как контуры будущей фотографии на погружённом в раствор негативе.

— Дмитрий Алексеевич, вы дома?

— Дома! — крикнул я, выпутываясь из силка телефонного провода. — Сейчас открою, Серафима Антоновна!

— У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение?

— У всего дома вырубило, и не только у нашего! Балла четыре по Рихтеру, не меньше! — наугад брякнул я, шаря руками по дерматиновой обивке в поисках замка.

— Ужас какой! Дмитрий Алексеевич…

Попробуйте-ка найти выключатель в тёмной комнате, — какими привычными бы ни были все расстояния в вашем жилище, сколько десятков тысяч раз вы не щёлкали бы тумблером, зажигая или гася лампы, в кромешной тьме нащупать его удаётся не сразу. То же и с замком, будь он неладен…

— Дмитрий Алексеевич, вы дома? — тревожно переспросила из-за двери соседка.

— Да дома, дома! — раздражаясь то ли на неё — за внезапную её глухоту (а ведь сколько раз видел, как она подслушивала за соседями, прильнув ухом к чужой замочной скважине, увлёкшись настолько, что даже не замечала, как я поднимался по лестнице!) — то ли на себя, за свою неуклюжесть и неповоротливость, крикнул я.

— У вас тоже свет отключили?

Тревожно? Или точно с той же интонацией, что и в первый раз? Что за дьявол… Я затих и приник к обивке, вслушиваясь.

— Неужели землетрясение?

Это была не догадка, не предчувствие, не подозрение — просто в меня, будто в полый сосуд, залили некую густую леденящую жидкость. Состав её был — мгновенное осознание творящегося пополам с безотчётным желанием немедленно бежать, прятаться где придётся — в шкафу, за диваном, и, дрожа, надеяться, что опасность минует, не причинив мне серьёзного вреда.

— Ужас какой! Дмитрий Алексеевич…

Так и не успев повернуть замок, я отпрянул назад и начал отступать на кухню, слыша, как тот, кто притаился на лестнице, заново и заново заводит свою кошмарную пластинку.

— Дмитрий Алексеевич, вы дома? У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение?

Время замедляется… Снаружи доносится негромкий противный скрежет, как если бы наружную железную обшивку кто-то пытается поцарапать гвоздём. Потом звук этот делается сильнее, настойчивее.

— Ужас какой! Дмитррр… — надтреснутый голос соседки перерастает вдруг в звериный рык, и тут на дверь обрушивается удар такой силы, что она гудит как монастырский колокол, а с потолка снова сыпется штукатурка. Я валюсь на пол и на четвереньках ползу, поскальзываясь в пыли, на кухню, мечтая сделаться незаметным, крошечным, превратиться в таракана, чтобы забиться в щель за плинтусом — может, хоть там им не удастся меня достать…

— Дмитрий Алексеевич! — новый удар; стальное полотно стонет, скоро оно сдастся под этим нечеловеческим напором и вылетит из коробки, посыплются искры, полетит металлическая стружка, и эта тварь ворвётся в мой дом…

— Вы дома? — по железу словно молотит таран, так что уши закладывает от грохота, пол ходит ходуном; затем наступает секундное затишье, и я успеваю услышать собственный шёпот: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…», — а оно, верно, тем временем берёт короткий разбег, чтобы опять бросить свою гигантскую тушу на мою дверь.

— У вас тоже свет отключили? — и сразу, встык — рёв, какой неспособно издать ни одно из известных мне животных, — властный, разъярённый, оглушающий. От него перехватывает дыхание — не по-книжному, а взаправду — так, что не получается впустить в лёгкие воздух, колени и руки трясутся, как у припадочного, а внизу живота делается мокро и горячо.

— Неужели землетрясение?!

Тут подслеповато моргает лампочка, будто сама жмурясь от непривычки в своём свете, таком ярком после долгих минут, проведённых в сумраке, потом прокашливается приёмник и невнятно, сквозь помехи, как случайно пойманное в тылу противника родное «Совинформбюро», докладывает:

«…в некоторых районах отмечены перебои с электроснабжением. По последним данным, сила подземных толчков составила более пяти баллов по шкале Рихтера. В районах Одинцово, Строгино и Митино частично обрушились несколько панельных пятиэтажных зданий. Есть пострадавшие…»

Через стекло видно, как зажигаются окна соседних домов, их тёмные силуэты с горящими точками напоминают циклопическую перфокарту, сквозь которую кто-то светит огромным фонариком…