Последний поезд - Василий Гавриленко

— Берегите собак, — увещевал хозяин, застегивая ремень на шее последнего пса. Снегирь ловко орудовал левой рукой, помогая себе обрубком правой. — Других нам не найти.

— Не волнуйся, — беззаботно отозвалась Марина. — Чуть что, мы способны постоять и за себя, и за собак. Разве только шальная пуля…

— Чур тебя. Сплюнь!

Марина сплюнула на снег. Поверх комбинезона она надела пуховик с надписью на спине: «Полиция», на голову водрузила шапку-ушанку. В правой руке — длинная погонщицкая палка.

Я чувствовал себя неуютно в новой одежде: пальто жало под мышками, джинсы терли в области паха. Зато гриндера словно специально пошиты под мою ногу.

Собаки рвались, подергивая ремни. Трудно поверить, что они смогут сдвинуть сани, если мы с Мариной усядемся в них.

— Пшли! — крикнул Снегирь, ударив по загривку вожака упряжки, пегого пса с обвисшими, порванными ушами.

Ветер рванулся навстречу.

Красная площадь осталась позади, упряжка понеслась вдоль поросшего кустарником берега реки. Зеленая вода неподвижна, лишь кое-где плыли по течению снежные островки. Посреди широкой дороги замерли проржавелые машины. Казалось, что скрипение полозьев и ровное дыхание собак разносится на многие километры вокруг.

— Взгляни, Андрей, — окликнула Марина.

Справа от упряжки виднелись белые развалины.

— Храм Христа Спасителя. Здесь проходили церковные службы. В книге сказано: Храм был разрушен, затем всем миром восстановлен.

— Как это — всем миром?

— Значит, каждый дал, сколько смог.

Направляемые Мариной собаки свернули в переулок. От развалин домов рябило в глазах. Джунгли еще не пришли сюда — упрямо и бесповоротно — но кое-где их наступление уже заметно.

Луна скрылась за тучей, стало темно. Я думал, Марина остановит упряжку, но не тут-то было: собаки не сбавили скорости. Мы въехали на мост, полный мертвых автомобилей, — река внизу струилась черной лентой.

— Тпру!

Упряжка замедлила ход.

С моста виден густой лес, выросший вдоль речного берега.

— Парк Горького — одно из самых опасных мест в Пустоши, — сообщила Марина. Голос ее звучал настороженно. — Андрей, держи пистолет наготове.

Мы свернули с моста в тонкую кишку переулка. Снова выглянула луна, снег заблестел. Полуразвалившиеся здания возникали перед упряжкой, как будто вырастая из-под земли. Мне начинало казаться, что собаки сбились с пути.

Вдруг Марина крикнула:

— Стой!

Упряжка замерла. Псы дышали тяжело, роняя на снег слюну.

— Приехали.

Я увидел желтую ленту железной дороги, платформу с покореженной табличкой: «Москва — товарная». До боли захотелось взобраться на невысокую насыпь и по шпалам — прочь из этого города, в Джунгли.

— Андрей, скорее. Кажется, будет метель.

Марина была права — небо заволакивали тучи; усиливался ветер.

— Здесь раньше был рынок, — перекрикивая ветер, сообщила Марина. — Кое-что сохранилось.

— Рынок сохранился?

— Кое-что из барахла.

Я взял вожака за ошейник, дернул. Упряжка последовала за мной, таща сани.

Это было длинное приземистое сооружение из шероховатых, соединенных между собой металлических листов. Крыши не было, ворот тоже. Вместе с собаками мы вошли внутрь. Лучше бы мы этого не делали… Посреди склада горел костер (и как только мы не заметили, не почуяли дым). У огня, сгорбившись, сидели трое.

— Мародеры, — шепнула Марина.

Я сжал в кармане рукоять пистолета.

Мародеры поднялись нам навстречу. Двое, крупные, с одинаковыми квадратными подбородками, с близко посаженными свиными глазками (близнецы?), с выражением сытой невозмутимости на физиономиях, одетые в одинаковые тулупы и большие валенки. Третий — коротышка, горбоносый, тщедушный, в желтом пальто похожий на цыпленка.

— Кто вы такие? — крикнул «цыпленок». Голос у него оказался неожиданно низким, словно украденным у другого человека. — Уёбывайте отсюда! Это моя территория.

— Что значит твоя территория? — внешне спокойно ответила Марина. — С каких пор Район Второго Кольца поделен?

Коротышка сплюнул на снег.

— С тех пор, как я сюда пришел.

— Ты? — Марина пожала плечами. — Я тебя впервые вижу.

«Цыпленок» умолк, глядя по-волчьи. Его сподручные переминались с ноги на ногу.

— Ну, не будем ссориться, — коротышка вдруг сменил гнев на милость.

Замер, разглядывая меня.

— Кожанка, гриндера… Недурные вещицы… Вы сектанты?

Молчание.

— Можете не отвечать. Вижу: сектанты. Ленинцы, сталинцы, возрожденцы?

— Не твое дело, — оборвала коротышку Марина. — Мы приехали за барахлом, и имеем на него такое же право, как и вы.

— Не мое де-ело, — протянул, словно зевая, мародер. — Кстати, отличная упряжка…

Я и моргнуть не успел — в левой руке коротышки появился пистолет.

— Пожалуй, я заберу ее, если вы не против, — он засмеялся. — А ты, кожанка, — обратился «цыпленок» ко мне, — держи руки по швам. Дернешься достать пушку — начиню свинцом.

Ветер завывал где-то в черной вышине, ему вторила одна из собак в упряжке, словно чуя: хозяева попали в беду.

— Глеб, — коротышка кивнул одному из близнецов. — Обшарь-ка их.

Тупо ухмыляясь, мародер направился ко мне. Сухой снег поскрипывал под его валенками.

Эти трое оставили Марину без внимания. Краем глаза я видел: девушка, держа руки за спиной, что-то делает с ошейником вожака стаи. Что она задумала?

С коротким рыком пес рванулся вперед, взрывая снег широкими когтистыми лапами. Мгновение — и он уже у костра мародеров. Этого времени оказалось достаточно: коротышке, чтобы всадить в собаку пулю, а мне — чтоб выхватить пистолет.

Не давая «цыпленку» повторно прицелиться, я выстрелил в него. Мародер упал в костер, желтое пальто вспыхнуло.

Собака визжала, перекатываясь по снегу, наконец, затихла. Марина подбежала к ней, присела рядом.

— Стоять! — заорал я бросившимся врассыпную близнецам.

Громилы замерли, озираясь и хлопая обледенелыми ресницами.

Я подошел к костру — пахнуло жженым волосом. Поднял со снега выпавший из руки убитого пистолет.

— Как его звать? — спросил, кивнув на труп.

— Шевченко, — отозвался один из близнецов. — Он гад.

— Гад? Зачем тогда вы с ним якшались?

Близнец не ответил.

— Забирайте его и валите отсюда.

Мародеры, кряхтя, подняли товарища. На обгорелой горбоносой роже сверкают белки глаз. Близнецы, волоча труп, исчезли за стеной начавшейся метели. Отойдут шагов на двести и швырнут в сугроб: на что им сдался мертвяк?

Я подошел к Марине, сидящей на корточках перед псом. Она подняла голову:

— Что теперь Снегирь скажет?

Животное, казалось, уснуло; лишь тонкая струйка запекшейся крови, легшая из уголка пасти на снег, говорила о том, что вожак упряжки мертв.

— Пора, Марина. Буря…

Я положил руку ей на плечо. Девушка кивнула и поднялась.

Ревел ветер, стальные стены склада скрежетали. Собаки без вожака повизгивали и жались друг к другу.

Пока я рыскал с фонарем по складу — как бы то ни было, а возвращаться с пустыми руками мы не имели права, — Марина высвободила из упряжки одну из собак и впрягла ее на место вожака. Сильный пес скулил, как щенок.

В дальнем углу склада я обнаружил деревянный ящик. Выходит, банда «цыпленка» не все здесь распотрошила — кое-что осталось. Я взял ящик, подковырнул крышку ножом и открыл. Он был наполнен черными пластиковыми пакетами.

— Что там?

Я оглянулся. Марина заслонилась рукой от фонаря.

— В глаза не свети. Что там, Андрей?

— Не знаю.

Я осторожно надрезал один из пакетов: сероватый мелкий порошок.

— Наркота?

— Вряд ли.

Я взял щепотку порошка, понюхал — полное отсутствие запаха. «А что, если…». Поднялся и направился к костру. Марина последовала за мной, но я махнул рукой: «Оставайся на месте».

Порошок, казалось, еще не коснулся языков огня, как раздался хлопок, достаточно сильный, чтоб назвать его взрывом. Огненный шар, возникший на месте костра, опалил мне брови.

Так я и думал: взрывчатка. И очень мощная: я бросил в огонь всего щепотку… Страшно подумать, что было б, кинь я туда целый пакет. Как очутился здесь смертоносный порошок? Привезли в Москву террористы и, по недосмотру складского начальства, поставили ящик сюда ни о чем не подозревающие рабочие? Бог весть… Не все ли равно, если мир бывших лежит в руинах?

— Что будем делать? — обратился я к Марине, все еще находящейся под воздействием огненного шара, на мгновение превратившего ночь в день.

— Пожалуй, возьмем. А там пусть Христо решает, что с этим делать.

С трудом взвалив на сани тяжеленный ящик, мы замерли над трупом собаки.