«Будь проклят Сталинград!» Вермахт в аду - Вигант Вюстер

Я шел налегке. Все, что у меня осталось, — пустой ранец, плащ-палатка, подобранное по дороге одеяло, котелок и планшет. У меня была банка мясных консервов и сумка с окаменевшими сухарями из неприкосновенного запаса («дважды прожаренные» — их можно есть, только будучи очень голодным).

Мой желудок был полон после вчерашнего обжорства и русского хлеба. Идти в кожаных сапогах было легко, и я оставался в голове колонны. Во время короткого привала я стянул штаны, чтобы оправиться. Я был в ужасе — подштанники были полны высохшей крови. В суматохе последнего боя я, должно быть, не заметил, как в меня попал осколок. Нажав на правую ягодицу, я пришел к выводу, что ранение несерьезное и я вряд ли потерял сколько-нибудь крови. Когда я нажал на рану, она не болела, и кровь уже не текла. «И снова мне повезло», — подумал я.

В бесконечной колонне пленных многие могли лишь тащиться вперед. Только здесь я понял, насколько жалкими и изможденными выглядели солдаты боевых частей. Я все еще доедал жир, набранный в отпуске. Как бы то ни было, я голодал на шесть недель меньше и, как артиллерист, был в лучших условиях, чем беспомощные пехотинцы под открытым небом в степи. Теперь я видел вокруг себя полумертвые от голода фигуры, которые едва набирали сил на ходьбу. В гротескных лохмотьях, замотанные, как мумии, так что были видны только глаза, масса солдат ковыляла в колонне под ледяным ветром степи.

Все больше и больше солдат, измученных маршем, отставали и падали. Немногочисленный русский конвой постепенно перестал орать Buistro и Davai , которыми подгонял нас раньше. Они сами уныло брели в снегу. В хвосте полностью измученные пленные стали падать. Сначала их несли их благородные и сильные товарищи, но скоро сильные ослабели так, что не могли нести такую ношу. Даже моя сила иссякала, и меня измучила ходьба по снегу. Тот, кто оставался один, отставал, падал и оставался в снегу. Мороз избавлял их от этого испытания.

Раненым товарищам было опаснее всего. Кулаками и прикладами винтовок русские ненадолго подняли некоторых на ноги, потом раздались первые выстрелы. Тогда по колонне пленных пронесся крик. Были громкие протесты, ругательства и требования остановиться, чтобы мы могли передохнуть. За этим последовали удары, жестокие попытки заставить нас двигаться и стрельба поверх голов. Человеческая воля к жизни заставила слабых слепо подгонять себя, чтобы не быть застреленным охраной. Более частые выстрелы и более редкие крики протеста показывали, насколько эта масса отупела от усталости. Каждый сосредоточился на себе и продолжал устало идти вперед — шаг за шагом.

Я был, конечно, возмущен и огорчен тем, что конвоиры пристреливали беспомощных упавших солдат и оставляли их лежать. Но я смог додуматься до более четкой мысли: а что еще они могли сделать? Тот, кто потерял сознание и упал, скоро в любом случае замерзнет до смерти. Транспорта не было. У русских у самих были проблемы с транспортом во время наступления на запад, и их руководство мало задумывалось о массах пленных, шагавших от линии фронта.

Во время нашего наступления в 41-м мы тоже не были готовы к огромному числу русских пленных. А наши конвоиры тоже стреляли по пленным? Я не знал. Я никогда не имел дела с русскими военнопленными. С другой стороны, наверное, было более гуманно положить конец страданиям с помощью пули. Кто знает, что творилось в головах конвоиров, когда они наводили стволы винтовок на беспомощных людей, скорчившихся на земле? Сострадание для солдата — роскошь, которую в нашей безжалостной профессии редко получается себе позволить.

Поскольку нас конвоировали солдаты фронтовых частей, у меня не было чувства, что над нами будут издеваться, бить или систематически расстреливать. Эти солдаты выполняли приказ без лишних эмоций.

Несмотря на все рациональные объяснения, гнев на победителей не исчезал. Русские должны были суметь подготовиться к приему большого количества пленных, взятых в Сталинграде. Им должно было быть известно, что пленные находятся в отчаянно плохом состоянии здоровья. Особенно им стоило принять меры по отношению к раненым, наполнявшим городские подвалы, а не оставлять их на произвол судьбы, проигрывающих битву со смертью. Явно, несмотря на медоточивые призывы сдаться, об этом никто не подумал. Единственное, что для них что-то значило, был распад «фашистской» 6-й германской армии.

Медленно темнело. В отдалении я увидел сигнальные ракеты и вспышки разрывов снарядов. Кто там еще сражался? Были ли ракеты русским салютом или это германские войска шли спасти нас?

— Нас спасут! — сказал кто-то.

— Если наши подойдут, русские сначала убьют нас, — сказал другой.

Эти замечания, следы последней надежды, становились все более абсурдными.

Навстречу шли колонны грузовиков, все с зажженными фарами, почти как в мирное время. Грозными тенями по обочинам ледяной дороги стояли русские Т-34. Небольшие костры под брюхами сохраняли двигатели в тепле, готовыми к движению. Русские явно понимали, что такое мороз и как иметь с ним дело.

Нас наконец загнали в большой овраг, уже полный людей. Мы стояли и мерзли, ожидая, что будет дальше. Как всегда в неясных ситуациях, кругами ходили слухи: что будут раздавать еду, или что больных и раненых погрузят на грузовики, или что нас отправляют до реки Дон, где погрузят на поезд. Было много предположений, но ничего не произошло.

Русские часовые ходили по гребню лощины. Они тоже мерзли. Я смертельно устал, так что я позаимствовал яму в снегу, засунул ноги, обутые в кожаные сапоги, в практически пустой ранец и свернулся там под одеялом и плащ-палаткой. Заснул я мгновенно. Когда я проснулся, уже светало. Я окоченел и с трудом поднялся на ноги. Парализованный холодом, я хлопал руками по бокам и потопал ногами. Я успешно пережил ночь. Было много шума, но не было еды, не было даже воды. Многие сосали снег, но это было рискованно.

Хорваты из австрийской дивизии держались вместе. Они могли общаться с часовыми на родном языке и пытались добиться себе каких-то привилегий.

У австрийцев была та же идея — «мы сформируем красно-бело-красную колонну [цвета австрийского флага]», выкрикивал на густом венском диалекте старый ротмистр. Его фамилия была Бек. «Что нам до нацистов, которые захватили Австрию и навязали нам их форму и их войну?» Он продолжал крутиться вокруг этих двух фраз. Тембр его голоса становился все более невыносим. Вокруг него быстро собралась кучка оппортунистов, предпочитавших свастике красно-бело-красное. Несколько неавстрийцев тоже было двинулись к ним, но у них не было австрийского говора, и их завернули со словами «идите к своему Гитлеру, убирайтесь отсюда, грязные нацисты. Пошли вон в свой рейх».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});