Мусорные хроники - Александр Титов

разгонять.» — так и читалось в его глазах.

Но я решил ещё раз попытаться достучаться до умов людей и донести до них хоть какое-то зерно здравого смысла.

— Я не возьму с вас денег за переселение! — кричал я им.

А в ответ слышал гнев. Мои слова искажались, ещё когда я их только начинал произносить. Те, кто находился в первых рядах, понимали всё по-своему и доносили до стоявших сзади абсолютную ложь:

— Он возьмёт за переселение всё, что у нас есть!

— Я проведу электрический свет, и больше не надо будет жечь костры в бочках, — твердил я им.

— Он потушит весь свет, чтобы мы не видели, какое убожество получится! — доносилось до дальних рядов.

— Вы сами выберете себе квартиры! — орал я в отчаянии.

И слышал с другого края толпы:

— Он поселит нас в коробках, а рабам подарит квартиры.

И наконец, мне это надоело. Буря, к которой я вышел на разговор лицом к лицу, осталась глуха и неукротима. Любые попытки донести до них хоть одну фразу становились бессмысленной тратой слов, а я лишь надрывал глотку и удивлялся, как мало от этого толку.

Я развернулся к Шаману и сквозь зубы приказал:

— Заставь их успокоиться.

И ушёл, не дожидаясь результата. Плевать мне уже было, погибнет там кто или побоями отделаются. Иное понимать они отказались, а я не собирался больше с ними нянчиться.

Но странное дело. Вроде и сделал я всё, что смог, и обозлился на людей так, что крови захотелось, но отчего-то на душе всё равно было мерзко от истошных воплей, что доносились с улицы. Постепенно зародилось у меня сомнение, будто я сделал слишком мало или говорил недостаточно громко. Может, тогда бы я смог докричаться до них, и не пришлось бы применять силу? И сомнение это слишком быстро завладело мной, вытеснив все возможные оправдания.

Я вернулся в зал с отвратительным настроением и бросился в кресло, как подкошенный. Кулаки сжимались до побелевших костяшек, а зубы непрестанно скрежетали. Я закрыл глаза ладонью и погрузился в размышления, надеясь найти утешение на дне этой черноты.

Самым мерзким было то, что я не делал ничего такого, против чего стоило восставать. Ни кричащей несправедливости, ни вопиющего беспредела. Как же этого они понять-то не могут?! Словно прописная истина оказалась написана на иностранном языке, да и ещё и задом наперёд.

Уйдя глубоко в свои мысли, я не сразу сообразил, что в зал вошла Шанти. Прежде чем понять это, я глянул на неё волком и выхватил пистолет.

— Тише, тише, это я, — ласково сказала она, замерев на полушаге.

— Прости. Я просто… — я опустил пистолет, бездумно посмотрел на него и откинул в сторону. — Надоело это всё. Две недели только и пытаюсь им донести, что делается это всё для них.

Шанти приняла мою слабость и лёгкой изящной поступью приблизилась. Как всегда в вызывающем наряде, где тесно сплетались мрачность и откровенность, вызов кислотных линий и застенчивость невинных рисунков на чёрной ткани.

— А ты правда это для них делаешь? — спросила она. Так просто, совсем невесомо пустила стрелу в самую слабую точку моего проекта. Может, и сама этого не поняла?..

Всё она понимала, просто знала ко мне подход.

— Нет. Для себя. Я не хочу быть правителем трущоб. И для тебя. Чтобы ты увидела, как можно жить даже на Свалке.

— И ты думаешь, они не догадываются, что ты с ними не до конца честен? Люди понимают всё куда лучше, чем ты думаешь, но иногда не так, как ты считаешь правильным.

Она подошла совсем близко и села на подлокотник. Положила руки мне на плечи.

— Какая разница? Им будет только лучше, если я всё сделаю, как хочу, — продолжал я упорствовать.

— Тогда просто подожди. Когда-нибудь они признают твою правоту, а пока надо просто набраться терпения. Не стоит принимать это так близко к сердцу.

— Ты слышала, как они кричат? Они же ненавидят меня за то, что я их гадюшник посмел разворошить.

— Слышала.

— И что, мне надо беруши вставить? Или на улицу не высовываться?

— Есть более приятный способ.

Шанти стянула с меня куртку и начала массировать плечи. Тонкими касаниями скользила по натянутым, как канаты, мышцам, и те расслаблялись. Не от усилий, которых она почти и не прилагала. От тепла её, проникающего под кожу.

— Да, это точно приятнее. Но через час всё вернётся, — произнёс я шепотом, зажмурив глаза.

— Ты такой напряжённый. Массаж тут действительно не поможет.

И она поцеловала меня в шею. Совсем легко прикоснулась губами, но дрожь, будто разряд тока, пробежала по всему моему телу.

Я развернулся и заглянул в омут её злато-карих глаз.

— Ты уверена? Если ты ещё не готова, я не настаиваю. Не хочу, чтобы для тебя это… — проговорил я, ощущая, как сердце стремится наружу, а в штанах становится всё теснее.

Она слушала меня, закусив губу, улыбаясь одними уголками губ, а потом поцеловала на полуслове. И пламя вспыхнуло в груди. Смешались и размазались краски вокруг, исчезли звуки. Я видел только Шанти и чувствовал лишь её страсть. Нестерпимо жгучую, заставляющую срывать с неё одежду на ощупь и бросать, не выбирая направления. Я не мог оторваться от губ её ни на секунду, даже когда мы рухнули на пол и закрутились в борьбе за место сверху.

Я большего счастья не испытывал никогда. Вкус Шанти и сдавленный её вздох, изгиб спины и крик восторга, белые груди, покрытая испариной шелковистая кожа. И глаза… сколько желания в них было. Словно перед жаждущим в пустыне вдруг разлилась полноводная река.

Мы упали без сил и долго смотрели в одну точку, пытаясь отдышаться. А потом поняли в один момент, что всё ещё слишком голодны, и слились воедино вновь.

Глава 31

Дни пустились вскачь с головокружительной скоростью. Я изредка интересовался происходящим, всё больше проводя время в объятиях Шанти. Изголодавшись по женскому теплу, я с жадностью впитывал его и не мог насытиться. Заучил её тело наизусть, нашёл все самые чувствительные точки, но и этого мне было мало. Мы не покидали друг друга даже в редкие перерывы на еду или ванну. Казалось, все минуты, проведённые врозь — это непростительные ошибки, которых нельзя допускать, и мы исполняли это правило со всей ответственностью.

А в городе тем временем строительство шло полным ходом. Было заложено ещё два фундамента, а первое здание постепенно выросло до второго этажа. Красоты пока видно не было, а вот пыли и шуму