Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

Его багровое морщинистое лицо — какое огромное! — было совсем близко. Он так и не произнес ни звука.

Да и к чему слова, если твой револьвер нацелен прямо в рот молодой жене?

А яму они рыли из-за повальных налетов-обысков. Такие налеты проходили когда раз в месяц, когда раз в неделю, а последнее время чуть ли не ежедневно. Обычно талибы что-то конфисковывали да щедро раздавали пинки и подзатыльники. Но можно было нарваться и на публичную порку.

— Осторожно, — прошептала Мариам, опускаясь на колени. Они прятали в яму завернутый в полиэтилен телевизор. — В самый раз будет.

Они закидали яму землей и притоптали.

— Теперь порядок. — Мариам вытерла руки о подол.

Они условились, что, когда проверки прекратятся (через месяц-другой, а хоть бы и через полгода, не вечно же они продлятся, в конце концов), телевизор вернется в дом.

Во сне Лейла видела, как они с Мариам опять роют яму за сараем. Только на этот раз они закапывали Азизу. Пленка, в которую девочка была завернута, вся запотела от ее дыхания, она сжимала и разжимала кулаки, за прозрачным пластиком белели обезумевшие глаза. Азиза беззвучно молила о пощаде. А Лейла говорила: Это ненадолго, девочка моя. Совсем ненадолго. Вот закончатся проверки, и мама с Халой Мариам тебя выроют. Обещаю. Тогда и наиграемся. Во что только захочешь. Лейла скинула вниз полную лопату земли и проснулась.

Но она четко слышала, как комья с шорохом ударились о пленку. И во рту у нее был неприятный привкус, словно она наелась земли.

15

Мариам

В 2000 году засуха продолжилась. Это был страшный год.

В Гильменде, Заболе, Кандагаре[52] целые деревни с овцами, козами и коровами снимались с обжитых мест и пускались на поиски воды и зеленых пастбищ. Когда люди не находили ничего и скотина издыхала, они подавались в Кабул. На склонах горы Карт-и-Ариана возникло целое поселение, по пятнадцать-двадцать человек в хижине.

Гремел фильм «Титаник». Мариам и Азиза устраивали целые шутливые потасовки из-за него. Азиза хотела быть только Джеком.

— Да тише ты, Азиза-джо!

— Джек! Ну-ка, скажи, как меня зовут, Хала Мариам? Меня зовут Джек!

— Отца разбудишь. Вот рассердится-то.

— Все равно, я — Джек! А ты — Роза.

Поверженная на обе лопатки Мариам соглашалась на Розу.

— Только тебе, Джек, суждено умереть молодым, — пыхтела она. — А я доживу до глубокой старости.

— Но я геройски погибну, — весело возражала Азиза, — а ты, Роза, всю свою долгую, жалкую жизнь будешь по мне тосковать. — И, встав с Мариам, объявляла: — А теперь поцелуемся!

Мариам мотала головой из стороны в сторону, а Азиза, в восторге от собственного возмутительного поведения, чмокала ее в губы.

На пороге комнаты появлялся Залмай:

— А я кто буду?

— А ты будешь айсберг!

Весь Кабул млел от «Титаника». Пиратские копии фильма проносили через границу с Пакистаном, припрятав в самых укромных местах. Комендантский час — двери закрываются, свет вырубается, звук приглушен, — и люди садятся перед телевизором и проливают слезы над судьбой Джека и Розы, да и всех пассажиров обреченного судна. Если электричество не отключали, Мариам, Лейла и дети тоже не отрывали глаз от экрана. Уже раз двенадцать они извлекали телевизор из укрывища и ночью, при занавешенных окнах, водружали на стол.

Пересохшее русло реки Кабул обратилось в базар. Очень скоро на толкучке стали продавать с тележек ковры «Титаник», скатерти «Титаник», появился дезодорант «Титаник», зубная паста «Титаник», пакора[53] «Титаник» и даже бурки «Титаник». Какой-то особо смекалистый нищий назвал «Титаником» себя самого.

Родился град Титаник.

— Это песня, — говорили люди.

— Нет, это море. Это роскошь. Это корабль.

— Это секс, — шептали люди.

— Это Лео, — застенчиво говорила Азиза. — Это все про Лео.

— Всем нужен Джек, — сказала Лейла Мариам. — Джек придет и всех спасет. Только его уж не вернешь. Джек умер.

Тем же летом торговец тканями задремал с непотушенной сигаретой. Он пережил пожар, но огонь уничтожил склад, лавку с поношенной одеждой, мебельный магазин и пекарню.

Рашиду потом сказали, что если бы ветер дул с запада, а не с востока, его мастерская, может, и уцелела бы. Она ведь находилась в угловой части здания.

Они продали все.

Сперва ушли вещи Мариам, потом Лейлы. Продали детские вещи Азизы, ее немногочисленные игрушки, которые Рашид в свое время купил после долгих упрашиваний. Уплыли часы Рашида, его старый транзисторный приемник, его ботинки, галстуки и обручальное кольцо. В деньги были обращены диван, стол, ковер и стулья. Когда Рашид продал телевизор, Залмай устроил целый скандал.

После пожара Рашид целыми днями торчал дома, награждал тумаками Мариам, шлепал Азизу, швырялся чем ни попадя, придирался к Лейле (и одевается-то она не так, и пахнет не так, и зубы у нее желтеют).

— Да что с тобой сталось? Я женился на пери, а теперь передо мной какая-то карга. Ты стала совсем как Мариам.

Он устроился было в кебабную у площади Хаджи Якуб, но с этой работы его скоро выгнали из-за скандала с посетителем. Клиент пожаловался, что ему грубо швырнули хлеб. Рашид вскипел и обозвал гостя «узбекской обезьяной». Клиент, недолго думая, выхватил револьвер. В руках у Рашида оказался шампур. Рашид потом уверял, что он, как полагается, принес к столу шампур с кебабами, больше ничего, но у Мариам на этот счет были большие сомнения.

— Самое время опять залечь в постель, — съязвила Лейла.

— Не зли его, — встрепенулась Мариам.

— Предупреждаю тебя, женщина, — прорычал Рашид.

— Или покурить.

— Клянусь Господом…

— Горбатого могила исправит.

И тут он на нее набросился.

Удар. Еще удар. В грудь, в голову, в живот. Лейла отлетела к стене. Азиза и Залмай с криком схватили Рашида за рубашку, стараясь оттащить от матери. Какое там. Он повалил Лейлу и принялся бить ногами. Мариам кинулась на землю, прямо ему под ноги. Тут крепко досталось и ей.

Изо рта у Рашида текли слюни, глаза сверкали злобой, и он бил. Бил. Бил.

Бил, пока не выдохся.

— Клянусь, Лейла, ты меня доведешь, — прохрипел он, задыхаясь. — Однажды я тебя убью.

Хлопнул калиткой и был таков.

Когда все деньги вышли, явился голод. Мариам сама удивлялась, как скоро борьба с голодом стала основным содержанием их жизни.

Пустой белый рис без соуса и мяса сделался редким лакомством. А вот сидеть без обеда и ужина приходилось постоянно. Ну разве Рашид принесет баночку сардин, пару ломтей черствого хлеба, по вкусу напоминающего опилки, или притащит мешок ворованных яблок (а ведь за воровство отрубали руку!). А то прихватит в бакалейной лавке жестянку равиоли, которые они потом делили на пятерых (львиная доля доставалась Залмаю). Ели они и сырую репу с солью, и увядшие листья салата, и почерневшие бананы.

Призрак голодной смерти встал во весь рост. До Мариам дошли слухи, что одна вдова, живущая по соседству, щедро посыпала хлеб крысиным ядом и накормила семерых своих детей. Про себя вдова тоже не забыла.

Азиза сделалась кожа да кости, щеки у нее ввалились, ноги стали как палочки, а лицо приобрело оттенок слабо заваренного чая. Залмай постоянно пребывал в каком-то полусне, капризничал, но засыпал редко и ненадолго. У Мариам перед глазами плавали белые точки, кружилась голова, звенело в ушах. Ей вспоминались слова муллы Фатхуллы, которые тот часто повторял, когда начинался Рамадан: «Даже укушенный змеей обретет сон, но голодный — нет».

— Мои дети умрут, — в отчаянии сказала Лейла. — Прямо у меня на глазах.

— Не умрут, — решительно произнесла Мариам. — Я не позволю. Все будет хорошо, Лейла-джо. Уж я знаю, что делать.

Душным днем Мариам надела свою бурку и вместе с Рашидом двинулась к гостинице «Интерконтиненталь». Автобус был для них непозволительной роскошью, и Мариам очень устала, пока взбиралась по крутому склону. Дважды ей становилось дурно, и приходилось останавливаться и пережидать.

У входа в отель Рашид обнялся с одним из швейцаров в темно-красном костюме и фуражке, и между мужчинами завязался дружеский разговор — Рашид придерживал приятеля за локоток. Потом он махнул рукой Мариам, и оба посмотрели в ее сторону.

Лицо этого швейцара показалось Мариам знакомым.

Человек в фуражке вошел в гостиницу, а Рашид и Мариам остались ждать. С этой точки открывался прекрасный вид на Политехнический институт, на старый район Хаир-Хана и на шоссе в Мазари-Шариф. К югу расположились корпуса хлебозавода «Сило», давно заброшенного, с испещренными следами от пуль и осколков стенами. Поодаль зияли пустыми оконными проемами развалины дворца Даруламан — когда-то в незапамятные времена они с Рашидом ездили туда на пикник. Сейчас Мариам казалось, что все это было не с ней.