Потаённое окно, потаённый сад - Стивен Кинг

Но он позволил этой шутке зайти так далеко. Рассказ был опубликован, и в мире существовала по крайней мере еще дюжина людей, которые знали, что это был не его рассказ, — в том числе и сам Кинтнер. И если кому-нибудь из них попадется в руки „Осиновый лист“…

Сам Рейни никому ничего не сказал — разумеется. Он просто ждал, слабея от страха. Все лето и начало весны он ел и спал очень мало; он похудел, и под глазами у него появились темные круги. От каждого телефонного звонка сердце его стучало, как отбойный молоток, он приближался к аппарату на дрожащих ногах и с холодным потом на лбу, уверенный в том, что это звонит Кинтнер, и первые слова, которые он сейчас услышит, будут: Ты украл мой рассказ, и с этим нужно что-то делать. Пожалуй, я начну с того, что расскажу всем, какой ты вор.

Самым невероятным было именно это: Морт прекрасно все понимал. Он прекрасно понимал, что означает такой поступок для молодого писателя, мечтающего сделать себе имя в литературе. Все равно что играть в русскую рулетку с противотанковым ружьем. И все-таки… Все-таки…

Осень догорала, ничего не происходило, и он постепенно начал успокаиваться. Вышел в свет следующий номер „Осинового листа“. Предыдущий номер стал реже попадаться в киосках и на библиотечных столах — его похоронили в куче других журналов или перевели на пленку. Хотя по-прежнему в любой момент могло произойти что-то непредвиденное, — и Морт мрачно полагал, что теперь ему предстоит прожить в ожидании катастрофы всю оставшуюся жизнь. Но как это и случается чаще всего, с глаз долой — из сердца вон.

Затем, в ноябре того же года, пришло письмо из „Осинового листа“.

Морт держал его в руках, глядя на свое имя на конверте, и дрожал мелкой дрожью. Его глаза наполнились какой-то жидкостью, слишком горячей и едкой для того, чтобы быть похожей на слезы, и конверт сначала удвоил вес в его руке, а затем утроил.

Поймали. Меня поймали. Они хотят, чтобы я ответил на письмо, которое им прислал Кинтнер… Или Перкинс… Или один из студентов класса… Меня поймали.

Он подумал о самоубийстве — очень спокойно и деловито. У его матери было снотворное. Морт мог бы воспользоваться им. Примирившись с этой мыслью, он вскрыл конверт и медленно вытянул канцелярский лист. Он долго держал его сложенным и думал, не сжечь ли не глядя. Морт не был уверен в том, что сможет прочесть свой смертный приговор. Он боялся сойти с ума.

Давай, черт побери! Разворачивай бумагу и читай. Последнее, что ты еще можешь сделать, это хотя бы узнать о последствиях. Ты не можешь избежать их. Но, ради Бога, стоит хотя бы взглянуть, что они пишут.

И развернул письмо.

Дорогой Морт Рейни!

Ваш рассказ „Глаз вороны“ был необычайно хорошо принят читателями. Прошу простить, что так долго не сообщали вам об этом, честно говоря, мы ожидали получить сообщение от вас. Столько лет вы так терпеливо предлагали нам свои работы, что ваше молчание теперь, когда вам наконец удалось „сделать это“, несколько озадачивает. Если публикация вашего рассказа чем-то вам не понравилась — шрифтом, дизайном, расположением и т, д., - мы надеемся, что вы сообщите об этом. И, кстати, как насчет другого рассказа?

С уважением. Чарли, Чарльз Палмер, помощник главного редактора.

Морт перечитал это письмо дважды, а затем разразился лошадиным смехом, от которого задрожали стены, — к счастью, дома никого не было. Он слышал выражение „живот надорвать от смеха“ и теперь испытал это на себе — он чувствовал, что если не остановится, у него действительно надорвется живот и кишки расползутся по полу. Он уже собирался отравиться, а в журнале хотят знать, понравился ли ему шрифт, которым был напечатан его рассказ! Морт ожидал узнать, что его карьера — не начавшись — уже безнадежно загублена, а они хотели новых рассказов! Новых рассказов!!

Он засмеялся — скорее, завыл — и вскоре его смех превратился в истерический плач. Затем сел на софу, еще раз перечитал письмо Чарльза Пал-мера и плакал до тех пор, пока снова не засмеялся. Наконец Морт встал, прошел в комнату, лег на кушетку, подложил под себя подушки так, как ему нравилось, и заснул.

Эта история сошла ему с рук. Так все и кончилось. И он больше никогда не делал ничего даже отдаленно похожего. Все случилось почти тысячу лет назад, и непонятно, почему теперь это снова всплыло в его памяти и преследует его?

Он не знал, он просто хотел прекратить думать об этом.

— И немедленно, — произнес он в пустой комнате и быстро подошел к кофеварке, стараясь не обращать внимания на головную боль.

Ты знаешь, почему ты вспомнил об этом.

— Заткнись. — Он сказал это довольно дружелюбно, даже весело… но, взяв кофеварку, заметил, что руки у него дрожат.

Невозможно вечно скрывать свои грехи. Ты, наверное, болен, Морт.

— Заткнись, я же предупредил тебя, — сказал он веселым, дружелюбным тоном.

Ты, должно быть, очень болен. Похоже, что у тебя нервный со…

— Заткнись! — закричал он.

И со всей силы швырнул кофеварку о стену. Она перелетела через кухонную стойку в комнату, несколько раз перевернулась в воздухе, врезалась в стеклянную стену, разбилась вдребезги и замертво упала на пол. Он посмотрел на стеклянную стену и увидел длинную серебристую трещину, которая начиналась там, куда попала кофеварка, и зигзагом тянулась к потолку. Морту казалось, что такая же трещина образовалась у него в голове.

Но противный голос действительно заткнулся.

С трудом передвигая ноги, он прошел в ванную, взял будильник и вернулся в гостиную. На ходу поставил будильник на половину одиннадцатого. В половине одиннадцатого он должен пойти на почту, получить свою посылку, и тогда весь этот кошмар останется позади.

А пока надо поспать.

И желательно на кушетке, где ему всегда спалось лучше всего.

— У меня нет нервного срыва, — прошептал он своему тоненькому голоску, но тот и не собирался спорить.

Морт решил, что голосок испугался. „Вот и хорошо, — подумал он, — так ему и надо“, — потому что этот голосок пугал его.

Он всматривался в серебристую трещину на стеклянной стене и вдруг вспомнил о том, как позвал горничную мотеля и попросил у нее служебный ключ. Вспомнил о том, как темно было в комнате и как он стоял в дверях, дожидаясь, пока привыкнет к темноте. Вспомнил их голые плечи. Вспомнил их испуганные глаза. Вспомнил, как закричал. Он не помнил, что именно — и так и не посмел потом спросить об этом у Эми, — но, судя по выражению их глаз, он кричал что-то очень гадкое.

Если когда-нибудь у меня и мог быть нервный срыв, подумал он, разглядывая мерцающую трещину то это случилось бы именно тогда. Черт побери! Это письмо из „Осинового листа“ не идет ни в какое сравнение с тем мгновением, когда он открыл дверь номера в мотеле и увидел свою жену с другим мужчиной, лощеным торговцем недвижимостью из какого-то дурацкого городишки в Теннесси…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});