Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

Вынужденные снять осаду Карт-Хадашта предводители мятежников со своими почти пятьюдесятью тысячами воинов были в конце концов загнаны в горы и засушливые местности. Несмотря на почти двойное превосходство в силах, они тем не менее в страхе перед полководческим даром Гамилькара не решились дать ему еще одно сражение и предпочли уходить все дальше и дальше на юго-восток. Великому пуну удалось помешать Спендию, Авдариду и Зарзасу соединиться с Матосом, по-прежнему удерживающим Гиппон, Утику и Тунет.

— Завтра на рассвете я отправляюсь к Гамилькару. Хочу доставить ему снаряжение и деньги, а заодно рассказать кое-что о Ганноне. — Антигон с такой силой поставил на стол тяжелый серебряный кубок, что его содержимое чуть не выплеснулось на лица Гадзрубала и Тзуниро.

— Что именно? — нетерпеливо спросил Гадзрубал.

— Да так… Ходят разные слухи. — Антигон подергал себя за мочку правого уха.

— А вдруг нам будет интересно? — хихикнула Тзуниро. — Расскажи, источник всех моих радостей.

— Да нет, не стоит, — отмахнулся Антигон. — Лучше сообщи мне последние новости об Ионе, Гадзрубал.

— Их не так много. Она по-прежнему ни на шаг не отходит от этого египетского мистика. Кажется, на Мелите[114] устраиваются оргии, во время которых такие, как она, воссоединяются якобы с неким веществом, — Лицо Гадзрубала оставалось спокойным, но в голосе звучала неприкрытая горечь, — Вероятно, скоро они переберутся в Дельфы или создадут серапеум[115] в Пелузии[116]. В сущности, это просто обыкновенный публичный дом.

— Сапанибал все еще любит тебя? — севшим от волнения голосом спросила Тзуниро.

Гадзрубал вздрогнул, покраснел и смущенно отвел глаза в сторону. Ему явно не хотелось отвечать на этот вопрос.

Только через семь мучительно долгих дней они добрались до лагеря Гамилькара. Караван медленно поднимался по вздымавшимся все круче скалам. Ехавший впереди Антигон вдруг почувствовал отвратительный запах, исходящий из-за хмурого зубчатого утеса.

— Что это? — Антигон с отвращением заткнул нос.

— Там гниют на солнце трупы слонов, — один из пунов брезгливо поморщился, — и навалены целые горы мусора, собачьего и человечьего дерьма. А вообще взгляни на небо, владелец «Песчаного банка».

Высоко над гребнем кружилось черными точками множество стервятников. Время от времени один из них камнем падал в ущелье.

В разбитом за склоном хребта лагере дышалось уже гораздо легче. По выбитым в склоне ступеням они в сопровождении нескольких нумидийцев поднялись наверх и прошли мимо сторожевого поста.

— Пойдем скорее отсюда, Тигго. — Волевое и решительное лицо Гамилькара, казалось, навсегда исказила гримаса отвращения. — В шатре не так воняет.

Возле кожаной палатки с опущенными войлоками он приказал двоим рабам выполнять все пожелания Антигона и отправился принимать доставленный караваном груз.

Антигон уже хотел было растянуться на простом грубом покрывале, но тут один из рабов — авгил с шапкой густых волос и вымазанным охрой лицом — принес ему кружку слегка разбавленного вина.

— Воды совсем мало, господин, — Он с сожалением пожал плечами. — Нам строжайше запрещено мыться.

Вскоре рев ослов заглушил обычный лагерный шум, который для привычного уха подобен плеску волн и воспринимается им только при очень большом желании. Немного отдохнув, Антигон вышел из шатра и медленно побрел мимо сотен воинов, старательно моловших зерно. Хлеб здесь пекли в наспех сложенных из больших камней печах. Раньше солдаты, после завершения осады Карт-Хадашта неотступно следовавшие за мятежниками, ели просто вымоченное в воде и вине зерно.

Прямо за валом другие воины снимали с ослов огромные кувшины и бурдюки и таскали их к вырытым в каменистой земле ямам неподалеку от западных ворот. В них вода оставалась холодной даже в самую лютую жару. Один из караульных сообщил Антигону, что для доставки ее сюда требовался целый день.

— Мухи — наши злейшие враги, — измученным голосом сказал вернувшийся только поздно ночью Гамилькар. Он тяжело опустился на сиденье и начал снимать панцирь. Стратег делил со своими воинами все тяготы походной жизни и не позволял себе мыться. Поэтому от него также исходил стойкий запах застарелого пота.

— Что там, за скалой? — Антигон устало прислонил голову к стенке шатра между двумя светильниками. По его лицу забегали тусклые пятна.

— Спендий… Авдарид… Зарзас, — называя каждое из этих имен, Гамилькар загибал пальцы, а закончив, медленно сжал ладонь в кулак.

— Я знаю, — Антигон настороженно посмотрел на него. — Но почему такая страшная вонь?

— Потому, что там, внизу, скопилось очень много людей.

Хитроумный план Гамилькара и Нараваса полностью удался. Выход из ущелья перекрыли слоны и тяжелая пехота, вход — еще и конница. Все места, откуда наемники могли попытаться выбраться, были загорожены доставленными на слонах тяжелыми, утыканными острыми, как у дикобраза, иглами решетками.

В общей сложности в западню попали пятьдесят тысяч ливийцев, иберов, кельтов, сикелиотов и италийцев. Вместе с ними там оказались еще примерно тысяча пленных, десять тысяч рабов, сотня лошадей и множество запряженных в повозки быков. На первое время им вполне хватало пищи и воды.

— Они даже вырыли колодец, — глухо произнес Гамилькар. — Но вряд ли от этого был толк. Воды в день хватано самое большее на сто−двести человек.

— И сколько это может продолжаться?

— Еще два-три дня. А так уже двадцать дней. Здесь же одни камни. Ни деревьев, ни кустов, ни травы. Сперва они съели все запасы, потом на пятый день начали забивать скот. Пришлось порубить повозки на дрова. Но вообще-то они спешили съесть мясо сырым, иначе оно быстро портилось. Здесь же такая жара.

— А потом?

— А ты не догадался? — Гамилькар насмешливо взглянул на Антигона и тут же стер с лица улыбку, завидев его расширенные от ужаса глаза…

— Неужели?..

— Именно. На тринадцатый день они, Тигго, убили и сожрали рабов. Естественно, в сыром виде. И вот уже два дня они бросают жребий, выясняя, кого из простых воинов… Нет, нет, вожди а этом не участвуют. Они пьют кровь, чуть разбавленную колодезной водой.

Антигону показалось, что его мягко, но сильно толкнули в грудь. Он чуть присел и ткнулся лицом в колени.

— Сам понимаешь, на войне творится великое множество всяких мерзостей, — жестко усмехнулся Гамилькар, — Но, расправившись с Гисконом и другими послами, они бросили вызов богам. Они попросту нагло оскорбили их. А теперь они вообще утратили всякое сходство с людьми. Они даже не звери. Они — сосуды, наполненные гадостью.

— Они даже сдаться не могут, — выдержав паузу, тихо сказал Антигон, — И даже если… если кто-то из них сумеет вернуться в родной город или селение, вряд ли он сможет почитать старших, любить женщин и чтить богов. Или я ошибаюсь?

Гамилькар шумно откашлялся:

— Понимаешь, Тигго, даже если они сложат оружие… Ну что мне делать с пятнадцатью тысячами наших злейших врагов в этом узком ущелье? Я не могу приказать своим воинам поить их и кормить. Неужели я должен буду выпустить в мир зло, чтобы оно и дальше отравляло его?

— Прежде всего ты должен выспаться, — Антигон перевернулся на живот и оперся подбородком на подставленные ладони.

— Ладно, попробую, — согласно кивнул Гамилькар.

После недолгого тревожного сна Антигон приподнял голову и обнаружил, что Гамилькара уже нет в шатре. Сквозь круглое отверстие мутными каплями сочился свет.

Антигон неохотно съел принесенный авгилом ломоть заплесневелого хлеба с куском соленой рыбы, выпил кружку воды и немного вина, от которого во рту сразу возник противный кислый привкус, и откинул полог.

Лагерь постепенно оживал. Все больше и больше воинов в полном боевом облачении поднималось по приставным лестницам и выбитым в камне ступеням на вершину скалы. Наездники, получив указания, вскакивали на коней и уносились прочь. На северном краю ущелья строились отряды тяжелой пехоты.

Антигон испытывал полнейшую апатию. Ничего из происходившего вокруг его не интересовало. Он остановился и равнодушно спросил у одного из военачальников:

— Что случилось?

— Спендий и остальные вожди подошли к выходу из ущелья. Похоже, они готовы начать переговоры.

Антигон часто задышал ртом, как пес в жаркий день, и побрел вслед за пун ом. «Даже через тысячу лет, — вяло размышлял он, — когда уже не будет Рима, Карт-Хадашта, Афин и Александрии, люди будут помнить об этом кошмаре». Именно эта мысль пробудила в нем желание посмотреть на троих зачинщиков мятежа. Антигон чувствовал себя ужасно. Хлеб и рыба тяжелым комом осели в животе, голова кружилась, перед глазами клубился багровый туман. Шатаясь, он приблизился к краю ущелья и заглянул вниз.