Зимняя бухта - Матс Валь

спросила она.

— Ага.

И мы направились к бассейну. Проходя мимо яблонь, Элисабет потянулась и сорвала яблоко. Вытерла его о кофточку и подала мне.

— Прошу.

Я откусил. Рот едва не свело. Я отдал яблоко Элисабет, она принялась грызть.

— Люблю кислые яблоки.

У бортика она расстегнула джинсы и вылезла из них.

В бассейне горела подсветка, и я видел, как у Элисабет на ляжках пупырится гусиная кожа. Я стянул с себя джинсы; она через голову сняла кофту и блузку, сбросила трусы и нырнула в воду.

— Давай! — крикнула она. Я разделся и тоже нырнул.

У короткой стены я повернулся и подплыл к ногам Элисабет. Она стояла посреди бассейна, вода доходила ей до груди. Я посмотрел на ее ноги, потянулся к ним, коснулся пальцами, вынырнул, втянул воздуха в грудь. Она обняла меня, поцеловала. Потом легла на спину и уплыла от меня. Я поплыл за ней.

На улице у соседнего дома остановилась машина, вылезли какие-то подростки. Открылось окно, полилась музыка.

— Это Титти и Виктория, — сказала Элисабет. — Может, тебе больше хочется с принцессой? Если ты выйдешь к ним голый, тебя ждет успех. Хотя в «саа-бе» на улице сидит телохранитель и тебе придется пройти мимо него… Тебе бы больше хотелось с принцессой, чем со мной? — Элисабет обняла меня.

— Нет, — ответил я. — Моя принцесса — ты.

— Все-таки правда написана в характеристике. Ты романтичный!

Она погладила меня.

— Сколько же у тебя синяков. Больно?

— Нет. — Я прижал Элисабет к себе, и она положила ладонь мне на член.

29

О, братья и сестры, скажите мне, что есть любовь?

Когда Навозника выпустили из катринехолмской тюрьмы, мама приготовила его любимые телячьи рулетики. Накануне она заворачивала сало с огурчиками в тонкое мясо, потом сварила подливу и купила крепкого пива, а я помогал ей резать салат. И вот он пришел. Хотя не в первой половине дня, как обещал. Из тюрьмы он отправился прямиком к Раймо, а домой приехал в стельку пьяный и улегся спать на диване.

Когда он проснулся, мама уже успела огорчиться, и Навозник завелся: «Возвращаешься домой, а тебя встречают надутыми рожами и слезами. Неужто ничего получше не нашлось?» Мама разогрела рулеты, и Навозник пожаловался, что соус подгорел.

О, сестры и братья мои, скажите мне, что такое любовь?

Элисабет шла к веранде, волоча джинсы по траве. В другой руке она несла остальную одежду. Войдя за ней в дом, я услышал, как она босиком взбежала на второй этаж. Одежда была кучей свалена у основания лестницы.

Спустилась Элисабет с двумя махровыми полотенцами и двумя купальными халатами — красным и зеленым. Бросила халаты и одно полотенце на диван в гостиной и начала вытирать меня. Вытерла, лицо, промокнула мне шею, живот и спину, потом коснулась члена и поцеловала меня. Я забрал у нее полотенце и вытер ей шею и груди, и живот, и между ног, и спину, и ягодицы. Соски у нее встали, она задышала ртом. Я бросил полотенце на пол и положил руку ей между ног. Мокрые волосы свисали ей на лицо, она отвела пряди в сторону, наклонилась ко мне и поцеловала в щеки, в лоб, в шею. Отвернулась, взяла с дивана халаты. На полу натекла лужа, Элисабет бросила туда полотенце и ногой вытерла воду, одновременно влезая в красный халат. Протянула ко мне руки. Свой халат я уже надел.

Зазвонил телефон.

Элисабет закатила глаза, ответила и какое-то время молча слушала.

— Йон-Йон, Стаффан и Улла, — проговорила она и знаком попросила подать ей сигареты. — Мы работаем над «Гамлетом»… я Офелия.

Я вытащил сигареты из кармана ее джинсов, протянул пачку и зажигалку, и она благодарно кивнула.

— Да ну, что нам там делать. Там же одна полупьяная мелочь… нет, мама, у нас другое…

Элисабет закурила; я подошел и положил руку ей на промежность. Она быстро обернулась и махнула сигаретой.

— Все нормально, мы туда не поедем… Да, пока. Всем привет.

Элисабет положила трубку.

— Мама звонила. Вечером на Ольстенсэнгене[24]праздник. Она боится, что я туда поеду. Та еще тусовка.

— Естественно, ты туда не поедешь. Тебе и так есть чем заняться с Уллой, Стаффаном и Йон-Йоном. Ты же Офелия.

Элисабет кивнула и спросила:

— Как думаешь, из меня хорошая Офелия выйдет?

— Обалденная. — Я сел на диван, и она открыла шкафчик: лазерный проигрыватель и не меньше сотни пластинок. Элисабет поставила ту же музыку, что играла сама.

— Ашкенази. Вот бы так играть.

Она опустилась рядом со мной. Халат был развязан, и соски нацелились прямо на меня. Я положил руку ей на щеку.

Какая ты холодная.

— Так согрей меня. — Элисабет откинулась на спинку дивана, развела ноги и вздохнула.

— Прямо ледяная. — Я положил руку ей на ляжку, погладил.

— Умеешь так? — спросила Элисабет и положила сигарету на язык. Потом повернула ее, закрыла рот, открыла и снова повернула сигарету.

— Смотри не обожгись.

— Сигарета должна быть короткая. Надо половину выкурить, раньше не получится.

Она села и выбросила окурок в стеклянную пепельницу размером с умывальник. Запахнула халат, завязала пояс и придвинулась ближе ко мне.

— Ты меня не погреешь? — Она поцеловала меня в лоб. Я поцеловал ее в губы, мы легли на диван, я стал ласкать ей промежность.

— Интересно, какой опыт они имели в виду?

— Не знаю, — ответил я.

— У тебя хорошо получается рукой. — Она привалилась коленом к спинке дивана и подставила промежность под мою ладонь. — Тебя эта Вуокко научила?

— Да.

Продолжая ласкать, я целовал ее; кажется, ей и правда нравилось. Потом Элисабет сжала мне член. Сильно, почти до боли.

Я хотел было войти в нее, но она вывернулась.

— Вот это не надо.

— Жаль.

— Лучше погладь меня.

Я ласкал ее еще с полчаса; перед тем как кончить, Элисабет расшумелась, положила ноги на диванные подушки, закинула руки за голову, застонала.

Какое-то время она лежала тихо и легонько целовала меня мягкими-мягкими губами, потом начала ласкать меня. Все длилось не больше минуты.

— Какой ты скорый, — сказала она, поглаживая мне шею.

— Ты такая красивая.

— Ты тоже.

Элисабет поднялась, взяла сигареты, закурила и выдула дым на меня. Потом унесла бокалы на кухню. Человек по имени Ашкенази снова заиграл бетховенскую сонату.

— Может, поставишь что-нибудь другое? — спросил я.

— Дуешься, что я не впустила тебя?..

— В другой раз.

Элисабет сжала губы и поставила пластинку с французскими песнями. Потом начала подпевать. Стояла передо мной в развязанном халате, напевая себе под нос, а из динамиков звучали голос