Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

они прожили не более шести. Муки и благо их воссоединения после восемнадцати лет разлуки мне довелось увидеть воочию.

Произошло нечто такое, о чём никто из нас не смел и мечтать: мы с Александром Осиповичем на воле, живём в одном городе. Стоит всего-навсего пройти два небольших кишинёвских квартала и позвонить в дверь. Лагерная переписка, визиты в Весёлый Кут сменились общением без регламента. Можно было бы даже добиться для него договора на постановку в театре. Увы, было слишком поздно, как заметила однажды Оля.

Десять лет назад, на Севере, в одной из бесед Александр Осипович сказал:

– Как только почувствую себя неполноценным, сам уйду из жизни.

В периоды отчаяния я тоже не раз приближалась к броску «в никуда». Однако не готова была понять, что этот шаг можно совершить не в состоянии аффекта, а сознательно. Сомнения рассеял один старый врач с глухой отдалённой колонны, которую наш лагерный театр посещал в лучшем случае раз в году. У людей, находившихся в таких заброшенных углах, потребность в доверительной беседе перевешивала все прочие соображения, включая возрастной отрыв. От старого доктора Золотницкого я услышала и навсегда запомнила скупую и чёткую установку: «С распадом личности не смирюсь. Уйду из жизни – сам».

Впоследствии мы узнали, как скрупулёзно доктор Золотницкий подготовился к самоуничтожению: написал на волю прощальные письма; сделал полную опись лекарств, хранившихся в медпункте в ящичках «А» и «Б»; оставил записку: никого в его уходе не винить! Сам «сочинил» себе яд и – принял его.

Меня потрясла готовность человека трезво оценить своё состояние, призвать на помощь собственную волю и поставить на жизни точку. И с той поры я постоянно опасалась, что Александр Осипович может прибегнуть к тому же. Он был измучен ссылкой, непризнанием, лишился многих своих трудов при лагерных обысках, но свой дух и интеллект полностью сохранил.

Когда, приезжая в Весёлый Кут, я пересказывала Александру Осиповичу итальянские картины, которые тогда так потрясали – «Рим в 11 часов», «Похитители велосипедов» и другие, – он сокрушался: «Я безнадёжно отстал от всего, что сейчас делается в кино. А ведь мог бы помогать Олюшке». За маленьким письменным столиком в их девятиметровой комнате Оля сидела вечерами, сочиняя и правя свои режиссёрские сценарии. Утрами, когда она уходила на студию, это место занимал Александр Осипович.

Кинорежиссёр-документалист, Оля много ездила по Молдавии: на поезде, на дрезине, на «газике». В холод, в жару. Её киноленты о медиках-кардиологах, о мастерах из молдавских сёл трогали душу человечностью, были теплы и поэтичны. Она пробовала привлечь к работе мужа, просила послушать тот или иной сценарный план, советовалась с ним. Однажды не выдержала: «Тебя это не греет! Ты так снисходительно всё выслушиваешь, Сашенька!» Скорее всего, она была права. Двое близких, родных людей, в прошлом связанных общими идеями и одной профессией, теперь могли бы, как мне казалось, создать на материале одного и того же исторического отрезка времени взаимоисключающие фильмы.

Для того чтобы оставаться реальной материальной базой семьи, Оля обязана была заботиться о том, чтобы в «идейном» плане к её фильмам нельзя было придраться. Как честный, искренний человек, она всеми силами старалась удержать хоть какое-то внутреннее согласие с собой и реальной жизнью. Оптимистическая модель мира, утверждавшаяся в искусстве того времени, служила ей ориентиром, несмотря на судьбу Александра Осиповича.

Душевная зажатость Александра Осиповича, напряжённость его сцепленных рук, сознание ненужности и бессилия тем временем убивали его. Он жил где-то в глубинах жизни, в мире вечных, несуетных истин. Но существовал там один. Любя одного и другого, я страдала за обоих. Видя, как бьётся Олюшка, проникалась глубоким сочувствием к её бесконечной битве «добытчика». А в утешение сознающему своё иждивенчество и бессилие Александру Осиповичу вообще не находила слов. Поистине это была душераздирающая драма.

Вскоре к тому же произошел тяжелейший разлад с Хеллой.

Наезды Хеллы в Весёлый Кут не вызывали особых осложнений. Её обожание Александра Осиповича и уважение к Ольге удерживали ситуацию в границах достойного. Визиты же в Кишинёв, на девятиметровую площадь, осложняли существование хозяев дома.

В одно из своих посещений, поддавшись соблазну, Хелла прочла полугодовой давности письмо Александра Осиповича к жене. Он писал, что устал от затянувшегося пребывания Хеллы в Весёлом Куте. На Хеллу, благословлявшую всё связанное с Александром Осиповичем, вплоть до стихийных бедствий (я помнила, как во время обильного снегопада она повторяла: «Пусть бы навсегда засыпало, только бы сидеть там возле него»), письмо подействовало так, как если бы её смертельно ранили. Скрыть свою реакцию она не смогла. Долго закрывавшая на всё глаза Ольга Петровна возмутилась и сказала, что больше не хочет видеть Хеллу. Хелле пришлось уехать.

Поступок Хеллы заслуживал осуждения. Но мы были подсудны иным законам. Я, во всяком случае, знала, что такое запредел её дремучего одиночества. Кроме Александра Осиповича и нескольких друзей, на этой земле у неё никого и ничего не было. Ею двигала потребность убедиться в том, что она хоть что-то значит для Александра Осиповича.

Вышвырнув нас из жизни, действительность ничуть не печалилась. Это нам самим не давали покоя непрожитые, неистраченные жизни, наши невостребованные силы. Оставаясь неприкаянными, мы продолжали виснуть друг на друге, как гири. Мы терзали друг друга вопросами: «Кто я тебе? Поклянись, подтверди хотя бы, что моя привязанность тебе в радость».

Хелла угодила в московскую психиатрическую клинику. В своё время возрождённая к жизни Александром Осиповичем, она сейчас не выдержала этого невольного удара.

Александр Осипович был смертельно болен. Состояние его ухудшалось и ухудшалось. Справка о реабилитации дала Ольге возможность поместить мужа в правительственную больницу Молдавии. После репетиций я теперь спешила туда – подежурить возле него.

Именно в этот момент на «Молдова-фильме» приступили к съёмкам художественного фильма «Атаман Кодр». После стольких лет ущемления и гонений за мужа снимать картину предложили Оле. Александр Осипович настаивал: «Соглашайся! От одного этого я поправлюсь». Уговаривала Олю и я, обещала: «Каждую свободную минуту буду сидеть возле Александра Осиповича». Оля согласилась снимать фильм, но в больницу ездить продолжала. Съёмки велись на натуре, в пятидесяти километрах от Кишинёва. Измученная работой и сильной июльской жарой, Оля на «газике» добиралась до города только к ночи. Александр Осипович нетерпеливо поглядывал на дверь:

– Не знаешь, скоро примчится мой Зулус?

Оля видела, как Александр Осипович ждёт ее прихода. И объявила:

– Я отказалась от картины. Никаких фильмов. Хочу быть неотлучно возле Саши. Всё остальное не имеет значения.

«Всё» действительно отошло. Снова и, видно, как никогда ещё до этого, они стали едины, слитны. Болезнь освободила