Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин

песни бойкий мотив. Каждый, кто пел ее, вкладывал свое в слова и исполнение. Даже дед Силантий, впервые слышавший песню, в такт ей отбивал ногами, иногда подтягивал фальшивым тонким голоском:

…Наши горные работы

Всем чертям дают заботы,

Всяк стараться очень рад,

Чтоб подрудок был богат…

А забота наша в том,

Чтоб разделаться с уроком,

Чтоб нарядчики на нас

Не косили своих глаз.

Своих глаз бы не косили,

У нас денег не просили,

Не грозили бы рукой,

Не махали бы лозой,

Чтоб не выдрали пять раз,

Пока выробим наказ…

Не успеешь, значит, лечь,

Как валится кожа с плеч…

Да оттудова валится,

О чем петь нам не годится…

Дед Силантий рассыпал беззвучный, затяжной смех.

— От то здорово! Оттого, выходит, и робим без разгибу, что кожи нет на ентом самом месте. А когда она, кожа-то, нарастет? Не иначе, на том свете!

Кто-то шутливо подхватил:

— Всю-то жизнь остатную кожу натягиваем на драные места!

И снова звучный смех.

Федор и полчарки не испил хмелю, а смеялся вместе, даже громче и заразительнее остальных. Доброе беспечальное настроение работных крепче самого перестоявшегося пива. Как не смеяться с теми, у которых улыбка — редкий гость.

Как только унялся смех, песня полетела дальше, нехитрая, откровенная, словно окрыленная, подхваченная огрубелыми сильными голосами:

…Как ударят часов пять,

На работы мы опять.

Перекличку отведут —

На работу поведут:

Того в шахту, того в гору,

А того к зелену бору —

Иль деревья ожигать,

Или воду отливать,

Как урок мы кончим свой,

Всех отпустят нас домой,

Мы по улице пойдем,

Громко песню запоем,

Как начальство любит нас,

Как начальство лупит нас!

И вдруг — дверь настежь. Тугими клубами в избу закатился освежающий холодок, а за ним — наряд караульных с поручиком — ротным командиром во главе.

— Что за сборище? — загремел ротный. — По какому случаю и какие песни горланите так сильно?

В наступившую тишину ворвался чей-то голос и затерялся в хоре других.

— Чарочку отведал бы, ваш благородь!

— То правильно сказано!..

— Уважь, ваш благородь, работных, ить люди ж мы!

Поручик строго закричал, будто перед ним стояли на плацу зеленые и непослушные новобранцы:

— Отставить! Дерзость и неуважение к службе в ваших словах! Нешто пристойно офицеру да на службе в такой компании хмельным забавляться!

Тогда в густой полутьме снова занялась прежняя песня. Сначала еле-еле, в один, потом дружно во все тридцать с лишним голосов. Песня зазвучала на этот раз громче и ядовитее.

Поручик хорошо уловил это, хотя до него и не доходил смысл всех слов. Посинев от натуги, унял ревущие голоса.

— Запевала, выходи к порогу!

В ответ на команду понеслась обидная многоголосая колкость:

— Всей оравой, ваш благородь, неспособно податься к порогу — тесновато, чай!..

— Тогда, хозяин, выходи!

Вместо хозяина вышел Федор, стал каменным столбом возле поручика, высоко поднял голову.

— Ни при чем хозяин тут. Я запевала! Не прикажешь ли мне, ваш благородь, под замок идти?..

Работные запротестовали.

— Эт-та за что под замок-то?

— Не позволим! Не по-о-зво-оли-им!

По дикому единодушному реву поручик понял, что хватил чересчур, и заговорил успокаивающим, чуть обиженным голосом:

— Чего бычьи глотки попусту надрываете? И не думал никому зла причинять. Просто хотел просить, чтобы внятно пропели песню.

— То иное дело.

— Хоть до утра слушай сначала до конца нашу песню.

Работным сейчас — море по колено. Снова принялись за песню.

Тем временем поручик шепнул сержанту, острому на память:

— Запоминай ту песню слово в слово.

На другой день поручик положил перед собой лист чистой бумаги. От напряжения кожа на лбу собралась в складки. Медленно, но уверенно плыло гусиное перо по бумажной глади.

Не один раз поручик перечитал свой рапорт и нашел его убедительным.

Управляющий рудником, получив рапорт поручика, не отважился отхлестать плетьми тридцать человек, чтобы не вызвать возмущения работных и остановки работ. «А вот зачинщика наказать — прок немалый будет…»

Беэр и члены канцелярии получили представление управляющего и быстренько сочинили ответную резолюцию:

«Все оное оставить без последствий и предать забвению, дабы не отвращать усердия работных от службы, паче поименованные песнопевцы не прежде и не после в штрафах и наказаниях не бывали, кроме бергайера Белогорцева».

Для острастки работных лишь одного Белогорцева приказано наказать плетьми или батожьем.

* * *

Беэр долго и придирчиво осматривал строения нового похверка, который находился без мала в версте ниже первого. Здесь Змеевка делала крутой упругий поворот. Ее туго перетянули поясом плотины.

Беэр не скрывал удовлетворения от увиденного. Плотина оказалась прочной, пруд полноводным и обширным. Помещения толчейной и промывальной фабрик добротны и вместительны. Теперь змеиногорским рудам нечего залеживаться на месте.

— Хорошо-с, господин управляющий! Достойно похвалы ваше усердие.

Про себя Беэр подумал: «Против прежнего приписных крестьян на перевозку руд потребуется почти вдвойне».

После осмотра Беэр отправился для освидетельствования вновь открытых рудных мест. До самого Прииртышья разбросались они. Пытливой любознательностью рудоискателей открыты.

Путь-дорожка не из ближних. И самое главное — пролегла через неприступные, нехоженые горные кручи, бурные реки, долины и нетронутую тайгу. Многочисленная свита сопровождала Беэра: охрана, горные офицеры, знатоки горного дела, рудоискатели. Даже лекарь и священник были — за длинную дорогу всякое могло случиться. Федор тоже в свите. Более десятка месторождений, открытых им, лежали на пути экспедиции.

С места на место продвигались развернутым порядком. Из предосторожности, на случай внезапной встречи с воинственными кочевниками, вперед и по сторонам высылали усиленные дозоры. Каждый в свите — воин: имел ружье и достаточный запас зарядов к нему. Сам Беэр обучал подчиненных огненному бою. Часто по ложной тревоге люди ложились в густую цепь. Беэр солидно наставлял: «Главнейшее — со смыслом палить надобно. Когда узришь и мушку приклеишь к противнику, тогда и пали так, чтобы наземь замертво, мешком сверзился. При этом трусости не место…»

Строгий военный порядок Беэр завел в пути. Ранними утрами и в глубокие вечерние сумерки барабанный бой оповещал о начале и конце сурового походного дня. Гулкое эхо долго металось по глухим окрестностям.

Не привык к такому Федор. Ненужной детской забавой считал генеральские затеи. И без них можно обойтись. Вставал же Федор с первыми птицами, задолго до барабанной трескотни, уходил в лес или куда-нибудь к ручью, вслушиваясь в