Как профукать миллион - Андрей Михайлович Дышев

тексты. Задуматься над этим его вынудил Артаусов, позвонившись вечером следующего дня.

– Климушка, ягодка ты наша! Что там у тебя случилось? Наборщицы второй день сидят без работы!

Клим мысленно выругался и стал ковыряться антенной мобильника в ухе. Он сидел в президиуме Четвертого Всемирного Симпозиума Работников Культуры и готовился к получению почетного диплома. Про Кабана, как и про диктофоны, в которых телохранитель-дезертир приносил воспаленный бред пациентов психиатрической больницы, Клим уже успел забыть, и звонок Артаусова отравил ему настроение.

– У меня нет времени, – зашептал Клим в мобильник. – Я сейчас на симпозиуме, а потом еду на телевидение.

– Ты что, кормилец ты наш! – заволновался Артаусов. – А книги кто писать будет? У меня в плане на эту неделю стоит очередной «Харри Фоттер». Уже название одобрено: «Унитазный флюид». Но от тебя пока не пришло ни строчки!

– Да погодите вы со своими флюидами! – шепнул Клим и отключил телефон, потому как началось вручение почетных дипломов, и Клима вызвали первым.

Утром следующего дня, когда Клим собрался идти на массаж, на пороге квартиры появилось четверо мужчин почтенного возраста.

– Нас прислал Артаусов, – сказали они.

На корреспондентов, которые протоптали широкую тропу в дом Клима, они совсем не были похожи, но Клим всё-таки впустил их в прихожую и позвонил Артаусову.

– Да, я их прислал, – сказал специалист по авторам. – Это литературные рабы… Нет, ты не ослышался, именно рабы. Они умеют писать на любую тему. Расскажи им, что, сколько и в какие сроки надо написать, и они все сделают.

Рабы маячили в сумеречной прихожей белыми бородами, ожидая каких-либо команд от Клима. «Во те раз! – подумал Клим, обуреваемый противоречивыми чувством жалости и желанием покомандовать рабами. – Не сотрудники, даже не наемники, а рабы! Выходит, я теперь рабовладелец!»

Он пригласил их зайти в гостиную, и мужчины дружно зашуршали свертками и пакетами, доставая домашние тапочки. Они сели на диван, плотно прижимая колени и нервно покашливая. Все были вооружены ручками и блокнотами, только самый бедный, с одной линзой в сломанной оправе, теребил в пальцах огрызок карандаша, а записывать собирался на разрезанных салфетках, наверняка украденных из какой-нибудь столовой. Позже Клим узнал, что это писатель Алексей Федоров, повести которого о молодых рабочих когда-то входили в школьную программу. Самому молодому рабу еще не было шестидесяти, в далеком прошлом он был главным редактором комсомольско-молодежного журнала. Еще один когда-то был крупным политическим обозревателем какой-то крупной политической газеты. Последний раб был поэтом, он писал стихи для военных газет, и одно из его стихотворений даже как-то перевели на вьетнамский язык, положили на музыку, и эту песню исполняли вьетнамские первопроходцы джунглей.

Теперь же для всех этих рабов литературное рабство было единственным источником к существованию, и они были бедны, больны и несчастны. Клим подавил в себе чувство жалости к старикам и погасил необъяснимый порыв подарить каждому по сто долларов. Он заставил себя вспомнить о том, что он крупный, известный и гениальный писатель, и в лучах его славы все былые заслуги сидящих перед ним экс-литераторов просто ничтожны. И он стал учить их создавать литературные шедевры – с той менторской агрессивностью и безусловностью, с какой уже привык общаться с многомиллионной читательской аудиторией посредством телевизионного эфира. Рабы внимательно слушали, часто кивали, тезисами записывали основные этапы сюжетной канвы приключений волшебника Харри Фоттера, и взгляды их были полны собачьей унизительной преданности и благоговения. Только самый бедный писатель Алексей Федоров смотрел на Клима сквозь единственное стекло очков дерзко и вызывающе, ничего не записывал и нервно жевал губы.

– Здорово! Сильно! Блестящая абракадабра! – похвалил Клима Артаусов, когда записанная рабами книга ушла в производство. – Даже самый дотошный читатель не подкопается, что эту книгу писали четыре совершенно разных человека. Единый стиль, единый ритм!

«Конечно, единый, – подумал Клим. – Они ведь в одной и той же психушке работали, в отделении параноидального бреда».

– А если кто-нибудь все-таки догадается? – предположил Клим.

– Ну и хрен с ним! – качнул ногой Артаусов и принялся вращаться вместе с креслом, словно стрелка компаса. – А нам-то что! Чем больше скандала, тем больше тираж. Никто стариков за руку не поймает, а если поймают, то они вовек не сознаются, что написали эту книгу. Потому что я плачу им хорошие деньги.

– И долго мы еще будем издавать этого Харри Фоттера? – спросил Клим.

– До тех пор, пока читатели его покупают.

Климу стало как-то не по себе, словно он постепенно выпадал из творческого процесса, вываливался из поезда, в котором ехала его слава. Он с теплой грустью вспомнил то время, когда сидел в районной гостинице и писал свой «Градусник». «Надо будет найти время, – подумал он, – и самому написать какую-нибудь вещицу».

– Ты сейчас куда? – спросил Артаусов, этим с виду безобидным вопросом вежливо и аккуратно выпроваживая Клима из кабинета.

– В два часа я читаю лекцию в университете Дружбы народов.

– Не забывай всё время убеждать читателей в том, что ты работаешь бескорыстно, ради них, – напутствовал Артаусов, подводя Клима к двери. – Ради их хорошего настроения и самочувствия. Но при этом не забывай травить конкурентов, а то они начнут головы поднимать.

– А как их травить? – спросил Клим.

– Очень просто. Например, упомяни в лекции, что в твоем туалете на гвоздике висит литературный шедевр Маши Сосцовой, от которого очень удобно отрывать листочки, потому что размер книжки подходящий. А под сковородку ты подкладываешь томик Эректа Семиструнного. А твой дед в деревне для самокруток использует замечательную тоненькую бумагу из книги Элеоноры Фу.

Тревожное состояние, в котором пребывал Клим, нарастало по мере того, как Артаусов все больше контактировал с рабами, минуя Клима. Климу не терпелось вернуться в творческий процесс, которому он сам дал старт, а теперь вынужден был лишь любоваться им, словно несущимся по степи табуном лошадей, выпущенных из конюшен. Желая создать нечто монументальное, что бы переплюнуло Харри Фоттера, он скачал из интернета первые два тома «Войны и мира» Льва Толстого и принялся заменять в нем нормальные, литературные слова на современный сленг. Клим занимался этим с упоением несколько ночей кряду, адаптируя текст в соответствии с требованиями эпохи. Так, слово «присутствие» он поменял на «офис», «кучер» – «личный водила», «камердинер» – «помощник по бизнесу», «громко позвонил в колокольчик» – «звякнул по мобиле» и так далее. Сцена, в которой Наташа Ростова готовится к первому в своей жизни балу, после редактуры Клима стала выглядеть так:

<MI>«Дело стояло за Наташкиными джинсами, которые были слишком длинны; их подшивали две герлушки, обкусывая торопливо нитки.

– Скоро ли, наконец? – гнобил папаша по мобиле. – Перонская уж заждалась. Просквозим