После добродетели: Исследования теории морали - Аласдер Макинтайр

Второй источник систематической предсказуемости в человеческом поведении возникает из статистических регулярностей. Мы все знаем, что чаще всего простужаемся зимой, что самоубийства редко происходят во время Рождества, что увеличение числа исследователей над хорошо поставленной проблемой увеличивает вероятность ее решения, что ирландцы более подвержены риску психических заболеваний, чем датчане, что наилучшим показателем того, за кого проголосует человек в Англии, является то, как проголосует его друг, что ваша жена или муж с большей вероятностью могут убить вас по сравнению со случайным преступником, что в Техасе все крупнее, включая уголовные преступления. Интересным обстоятельством касательно этого знания является то, что оно относительно независимо от причинного знания.

Никто не знает причины некоторых из этих феноменов, и о многих других феноменах многие из нас на самом деле имеют ложные причинные веры. Точно так же, как непредсказуемость не влечет неэксплицируемости, так и предсказуемость не влечет эксплицируемости. Знание статистических закономерностей играет столь же важную роль в разработке и осуществлении наших планов и проектов, как и знание ожиданий, связанных с распорядком и координацией деятельности. Не имея ни того, ни другого, мы не смогли бы делать рациональный выбор между альтернативными планами в терминах их шансов на успех и провал. Это также истинно о двух других источников предсказуемости в социальной жизни. Первое из них — это знание причинных регулярностей природы: метели, землетрясения, бациллы чумы, свойства протеинов, всего, что ограничивает человеческие возможности. Второе — это знание регулярностей социальной жизни. Хотя статус обобщений, выражающих такое знание, и является на самом деле объектом моего исследования, в конце концов совершенно ясно, что есть много таких обобщений и что они имеют некоторую предсказательную силу. Примером к четвертому обобщению из перечня данных мною ранее будет обобщение, что в обществах, подобных британскому и немецкому в XIX и XX веках, место человека в классовой структуре по большому счету определяется возможностью получения им образования. Здесь я говорю о подлинном причинном знании, а не просто о знании статистических закономерностей.

Мы сейчас, наконец, готовы подойти к вопросу о соотношении предсказуемости и непредсказуемости в социальной жизни и пролить свет на статус обобщений в социальных науках. Теперь ясно, что многие центральные особенности человеческой жизни выводятся из конкретных и особенных способов взаимопереплетения предсказуемости и непредсказуемости. Именно степень предсказания, которой обладает наша социальная жизнь, позволяет нам планировать долговременные проекты; а способность к планированию долговременных проектов есть необходимое условие осмысленности жизни. Жизнь от момента к моменту, от эпизода к эпизоду, не связанная нитями намерений большого масштаба, не позволит возникнуть многим характерно человеческим институтам: женитьбе, войне, воспоминаниям о жизни умерших, воспитании детей, городам и службам, существующим многие поколения, и так далее. Но всепроникающая непредсказуемость человеческой жизни делает все наши планы и проекты уязвимыми и хрупкими.

Уязвимость и хрупкость имеют также и другие источники, в том числе характер нашего окружения и наше неведение. Но мыслители Просвещения и их наследники в XIX и XX веках рассматривали их в качестве единственных, или по крайней мере главных источников уязвимости и хрупкости. Марксисты добавляли к этому экономическую конкуренцию и идеологическую слепоту. Все из них писали так, как будто уязвимость и хрупкость могут быть преодолены по ходу прогресса в некоторое будущее время. И сейчас возможно идентифицировать связь между этой верой и их философией науки. Последняя с ее взглядом на объяснение и предсказание играет центральную роль в поддержке первой. Но сейчас наша аргументация должна идти в другом направлении.

Каждый из нас, индивидуально или как член конкретной социальной группы, хочет воплотить свои планы и проекты в естественном и социальном мирах. Условие достижения этого состоит в том, чтобы рассматривать как можно большую часть нашего естественного и социального окружения как можно более предсказуемым, и важность естественных и социальных наук в нашей жизни выводится, по крайней мере частично и лишь частично, из их вклада в этот проект. В то же самое время каждый из нас, индивидуально или как член конкретной социальной группы, старается сохранить свою независимость, свою свободу, свою творческую способность и свои размышления, которые играют столь важную роль в свободе и творчестве, от вмешательства других. Мы желаем раскрыть себя не больше, чем мы считаем это правильным, и никто не желает раскрывать все о себе, за исключением, вероятно, случаев, когда мы находимся под влиянием некоторой психоаналитической иллюзии. Мы нуждаемся в том, чтобы оставаться до некоторой степени непрозрачными и непредсказуемыми частично ввиду угрозы которую представляет предсказательная практика других. Удовлетворение этой нужды по крайней мере приводит к другому необходимому условию значимости человеческой жизни как она есть и какой она может быть. Нам для осмысленности жизни необходимо участвовать в долговременных проектах, а это требует предсказуемости; нам для осмысленности жизни необходимо обладать нашими собственными планами, а не просто быть пешками в чужих проектах, чужих намерениях и желаниях, и это требует предсказуемости. Мы, таким образом, погружены в мир, в котором мы одновременно стараемся сделать остальное общество предсказуемым, а нас самих непредсказуемыми, изобрести обобщения, которые позволят понять поведение других, и отлить наше поведение в такие формы, которые избежали бы обобщений другими. Если это общие свойства социальной жизни, что же будет характеристиками наилучшего возможного доступного множества обобщений относительно социальной жизни?

Кажется вероятным, что они будут иметь три важных характеристики. Они будут основаны на добротных исследованиях, но их индуктивно обоснованный характер проявится в том, что они потерпят неудачу в попытке приблизиться к законоподобному характеру. Независимо от того, насколько они хорошо оформлены, наилучшие из них могут сосуществовать с контрпримерами, поскольку постоянное создание контрпримеров есть особенность человеческой жизни. И мы никогда не сможем сказать о лучших из них, какова их сфера. Отсюда следует, конечно, что они не влекут вполне определенное множество контрфактических предложений. Перед ними будут стоять не универсальные кванторы, а некоторые фразы типа «характерно и по большей части…»

Но, как я указывал ранее, именно они оказываются характеристиками обобщений, в пользу открытия которых, согласно эмпирическим социальным ученым, есть весьма серьезные резоны. Другими словами, логическая форма этих обобщений — или отсутствие ее — зиждится в форме — или отсутствии ее — человеческой жизни. Мы не должны удивляться тому или разочаровываться в том, что обобщения и максимы наилучшей социальной науки разделяют определенные характеристики их предшественников — пословиц примитивных обществ, обобщений юристов, максим Макиавелли. И вот как раз к Макиавелли мы и обращаемся сейчас. Аргументы показывают, что фортуна неустранима. Но это