Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» - Питер Найт

Можно смело утверждать, что убийство Кеннеди открыло для Америки новый образ бытия и восприятия. Делилло подытоживает эго доказательство причины, положившей конец причинно-следственной последовательности:

То, что обнаружилось после того дня в Далласе, конечно же, не заговор и не плотная масса людей и событий, а чувство связной реальности, которое разделяло большинство из нас. Кажется, что с того момента мы вступили в мир случайностей и неопределенности, мир, абсолютно современный в том смысле, что он незаметно перетекает в «пустейшую» литературу столетия, изучение которой не привносит никакой ясности и решения в нашу жизнь, литературу отчуждения и безмолвия.[247]

Пожалуй, чаще всего этот «абсолютно современный» мир с его «пустейшей» литературой называют постмодерном. И, как считает Делилло, именно конспирологи, занявшиеся гибелью Кеннеди и прочими убийствами, заставили нас признать странность этого нового мирового порядка, признать, что отчет комиссии Уоррена, как выразился один комментатор, был одним из «зародышевых текстов эпохи постмодерна»:[248].

Ценная работа теоретиков [заговора] показала нам неясные возможности, побудила нас признать трудные истины дела. Не существует простого решения, от тайны и хронической подозрительности никуда не деться. Настоящей верой теперь стал заговор.[249]

Конспирологические теории убийства Кеннеди внесли свой вклад в более широкое полотно герменевтики подозрения, характерной для культуры постмодерна, но добились они этого, случайно обратив внимание на отсутствие последовательности и согласованности в ходе истории. «Убийство Джона Ф. Кеннеди в 1963 году, — авторитетно заключает один из авторов сборника «Наука об убийствах», — знаменует собой начало эпохи постмодерна с Соединенных Штатах… «Невнятный лепет», составляющий историографию убийства, — лишь признак этого постмодернистского типа мышления».[250]

Так что во многих отношениях история о том, как это травмирующее событие и сопутствующая ему культура заговора изменила американскую историю, глубоко парадоксальна. Как мы видели, убийство Кеннеди становится причиной нарушения «управляемой» логики причинно-следственных связей в истории. По сути, оно порождает бесконечный поток повествований, в которых доказывается невозможность создания логически последовательного повествования. Противоречивая, двойственная повествовательная логика, структурирующая и творчество, и работы Стоуна, Делилло и других, в то же время образует стержень истории о более существенном значении убийства для современной истории Америки. С одной стороны, убийство выступает в роли реального причинного события для общества, построенного на спектакле и действующего исходя из нескончаемой герменевтики подозрения. С другой стороны, лишь в свете последующих дереализованных «мини-камерных» версий покушений на президентов мы начинаем осознавать все значение убийства Кеннеди как символического события, открывшего эпоху постмодерна в американской истории. Другими словами, лишь благодаря сверхоткровенности разоблачений, набравших скорость после Уотергейта, мы можем понять, что атмосфера подозрения зародилась в ноябре 1963 года, точно так же, как конспирологи пытаются «разобрать» всю современную историю, отталкиваясь от тех роковых семи секунд в Далласе.

Как раз в этом контексте мы можем понять парадоксальное рассуждение Жана Бодрийяра о том, как политическая власть становится своей симуляцией. По мнению Бодрийяра, убийство Кеннеди начинает обретать контуры «подлинности» лишь с обнаружением его подделок:

Власть может инсценировать свое убийство, чтобы вновь впустить проблеск бытия и легитимности. Так же обстоит дело и с американскими президентами: братьев Кеннеди убивают из-за того, что они сохраняют политический вес. У других — Джонсона, Никсона, Форда — есть право лишь на марионеточные попытки, на симулированные убийства. Но, несмотря на это, им требовалась та аура искусственной угрозы, позволявшая скрыть, что они были всего лишь манекенами власти.[251]

В попытке Бодрийяра измельчить связное повествование о политической власти, переделав его в историю на тему «от-невинности-к-опыту», есть доля отчаянной ностальгии. Лишь в круговороте интерпретаций, сопутствующем Уотергейту, Бодрийяр может запоздало представить убийства братьев Кеннеди как нечто реальное, и в то же время сам этот круговорот отчасти порожден культурой заговора, возникшей после убийства Кеннеди. Представления об убийстве Кеннеди как о последнем моменте пребывания на твердой земле перед тем, как разверзается герменевтическая пропасть, — это удобный вымысел, выдуманная причина, необходимая для стабилизации последующих описаний политической и эпистемологической нестабильности. Как и многие конспирологические теории дела Кеннеди, рассуждения Бодрийяра о симулякре власти — это попытка создать связное причинно-следственное повествование, даже несмотря на то, что в нем говорится о невозможности рассказывать подобные истории дальше.

Итак, во многих отношениях убийство президента Кеннеди стало играть роль самого раннего опыта постмодернизма. Оно преподносится как начальный момент травмы, которая положила конец невинным годам американской нации и впоследствии стала считаться причиной всех несчастий, переживаемых Америкой сегодня. Последствия первичной сцены, утверждал Фрейд, не обязательно могут сказаться сразу, но они становятся скрытым источником мотиваций последующих психических явлений. Вместе с тем в своем пересмотренном изложении истории болезни Вольфмана Фрейд предположил, что первичная сцена является не столько реальным событием, вызывающим проблемы в будущем, сколько символически необходимой вымышленной причиной, сформулированной в настоящем. Можно сказать, что схожим образом убийство Кеннеди действительно было очень насыщенным событием на момент его свершения, но лишь в последующие десятилетия оно стало изображаться как момент катастрофического нарушения естественного развития американской истории. Следовательно, как и первичная сцена, травмирующие семь секунд в Далласе оказываются не столько первоначальной причиной, сколько итогом будущих последствий, событием, которое пришлось бы придумать, не случись оно на самом деле.

Как мы уже видели, в постмодернистских работах — от Бодрийяра до Джеймисона — крайне опосредованная смерть Дж. Ф. К. представляет собой предел, после которого мир стал неконтролируемым (по выражению Делилло). В этом смысле сбивающие с толку и противоречивые события на Дили-плаза, продублированные и пересказанные в бесчисленных медиаповторах, становятся подходящей первичной сценой культурной логики позднего капитализма, в которой господствует спектакль симуляции. Усиливающееся сомнение даже в самых главных фактах и причинно-следственных связях превращает дело об убийстве Кеннеди в удобный миф о начале, требующийся культурной логике, сомневающейся в авторитетной силе повествования. Распространение повествований о заговорщической деятельности власти, по сути, помогло подорвать авторитет самого повествования. В этом смысле заострившийся за последние сорок лет конспирологический акцент в деле Кеннеди способствовал возникновению неискоренимого ощущения неестественности, тайны и скептицизма, превратив убийство в подходящий источник распространившегося ощущения паранойи, хотя и не похожей на «параноидальный стиль», описанный Ричардом Хофштадтером.

Таким образом, культура заговора, окружающая дело об убийстве Кеннеди, настолько живуча не потому, что она обеспечивает компенсаторное ощущение завершенности и логической последовательности и даже не потому, что она привела к утрате невинности, а потому, что она на редкость созвучна постмодернистскому недоверию к окончательным повествовательным решениям. И действительно, как следует из теоретически го анализа постмодернистских литературы и кинематографа, культура паранойи нераздельно связана с культурой постмодернизма, и не последнюю роль в этом сыграло то, что они обе видят свою парадоксальную вымышленную первопричину в убийстве Кеннеди.

Проблема без названия: феминизм и образование заговора

Со времен промышленной революции женщины «среднего класса» на Западе подчинялись идеалам и стереотипам, а также материальным ограничениям. Эта ситуация, уникальная для этой группы, означает, что исследования «культурных заговоров», однозначно, можно проводить и по отношению к ним.

Наоми Вулф. Миф о красоте

— Тут что-то есть, что-то должно быть, — сказала она. — Сходи посмотри. Ты же сделаешь это, ну пожалуйста! Грудь у нее так и выпирает, а от задницы почти ничего не осталось! Дом у нее как в рекламе. Как у Кэрол, и у Донны, и у Кит Сандерсен!