Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Он, конечно же, купил жене бутылку белого вина, еще помнил как-то ее любимую марку. А она выпивать не стала, только равнодушно уселась на краешек стула, в уголке, стараясь даже случайно не задеть грязь, буквально пропитавшую все пространство комнаты бывшего мужа. Сыну же Серега купил самые дорогие конфеты, самую дорогую шоколадку, самый дорогой сок. Гордость распирала его. Он успел сообщить паре-тройке соседей по коммунальной квартире, что, вот, мол, к нему приехал жить сын. Недоумению соседей не было предела…

Долго ли, коротко ли, но на следующий день Алеша приехал к отцу сам, маму он оставил дома. Главным образом, в комнате у Сереги его привлекал цветной телевизор, дома у него был телевизор, но черно-белый. Однако поведение отца оказалось невыносимым. Во-первых, Серега пил и на радостях долгожданной встречи выпил бутылку портвейна. Во-вторых, часто Серега повторял одно и то же. Расскажет историю, помолчит, улыбаясь своим воспоминаниям, а потом снова примется рассказывать эту же историю, совершенно не помня, что уже рассказывал ее только что. Собутыльники его, кое-как, терпели это удивительное психическое отклонение Белого, но Алеши, двенадцатилетнего человека с юным максимализмом подобное долготерпение не касалось. Он стал папашу передразнивать, скажет Серега фразу, Алеша с теми же интонациями ее повторит. Наконец, Серега заметил, что сын его передразнивает, а поняв, вскочил, вспылил и сжимая кулаки, закричал:

– Что? Так ты меня передразнивать?

Алеша тотчас также точно вскочил, так же бешено закричал ту же фразу. Серега кинулся туда-сюда, неуправляемая ярость душила его и, чтобы не ударить сына, он бросился бежать, вон, на улицу. А сын вслед за ним. Серега влетел в магазин, в соседнем доме и на глазах у многочисленной очереди развернулся к своему преследователю:

– Ну, знаешь, меня еще никто не передразнивал! Я ухожу от тебя!

И слыша, точка в точку свои же слова в ответ, закричал, срываясь на фальцет:

– Меня? Меня? Своего отца, не уважать!»

Алеша также привстал на цыпочки, сжимая кулачки и весь, трясясь, также подпрыгнул в порыве возмущения, все повторил. Люди в магазине вначале замерли от удивления, не каждый день такое увидишь, а потом покатились от смеха, показывая пальцами на взрослого мужика с поведением подростка.

Не зная, как избавиться от сына, сгорая от негодования за свое прилюдное унижение, Серега бегом вернулся в комнату, Алеша за ним. Здесь, Серега еще покричал, что не намерен терпеть издевательств, Алеша также повторил. Серега ринулся по коридору в ванную, заперся, прижался пылающим, ничего не понимающим лбом к холодной стенке. То, что он поступал не правильно в общении с ребенком, он понимал, но свести все к шутке не мог, не умел. Пропитый мозг с остатками уцелевших клеток знал только одно: тщеславие, самолюбование, самозабвенное вранье про значимость своей натуры, «уважение» в обществе, в которое глупый Серега верил вполне… А тут! Вместо ожидаемого восхищения со стороны маленького сына такое отношение…

А Алеша, между тем, посмеиваясь над безумным папашкой, вернулся в комнату, сел, как ни в чем не бывало смотреть мультики по цветному телевизору. Серега же потихоньку выбрался из ванной, прокрался по коридору мимо двери своей комнаты, скатился вниз, по лестнице и бросился бежать, только пыль столбом поднялась за ним, по улице. Через час марафонского забега он постучался в двери квартиры жены, благо, накануне узнал, где она с сыном живет. Она безразлично выслушала муки его души и поехала за сыном.

Больше Серега не горел желанием даже увидеть своего ребенка, а уж о том, чтобы жить с ним в одной комнате он и помыслить не мог. Ну, а Алеша, конечно же, куда как спокойнее отнесся к отсутствию в своей жизни отца, такого отца ему точно было не надо…

Деловой

Возле дома, вылезая из блестящей иномарки, едва кивает поздоровавшейся с ним соседке и тут же дежурная улыбка как по волшебству появившаяся при виде народного избирателя, исчезает, сменяясь на хмурую, озабоченную маску делового человека. Раздается звонок, мелодия звонка напоминает кошачье мяуканье. Из кожаного портфеля он вытаскивает тонкий широкий планшет, по которому начинает разговаривать, приложив планшет к уху.

Это видит маленький мальчик лет пяти и, обращаясь к своей бабушке, говорит:

– Бабушка, а что же дядя по ноутбуку разговаривает, есть же сотовые телефоны?

Бабушка, женщина лет шестидесяти, подтянутая, накрашенная, модно одетая, кивает внуку:

– Эх ты, молодо-зелено, а еще геймером себя считаешь, из-за компьютера тебя не вытащишь. Это у дяди не ноутбук, а ультрабук, который может быть, одновременно и ноутбуком, и телефоном, и видеомагнитофоном.

Мальчик уважительно смотрит на делового, все еще ведущего телефонные переговоры:

– Бабушка, значит этот дядя продвинутый?

– Ну, еще бы! – кивает бабушка. – Он – депутат!

Мальчик прилежно изучает, старательно запоминая черное короткое пальто депутата, темные брюки из хорошей качественной ткани. Запоминает виднеющийся из-под воротника пальто строгий ворот белоснежной рубашки и серенький галстук.

Депутат резко сгибает руку, чтобы увидеть время на часах и малыш ахает, часы поражают его воображение, круглые, золотые, с черными стрелками и римскими цифрами. Еще замечает мальчик золотую печатку на безымянном пальце делового и все, его кумир входит в подъезд дома.

Мальчик вздыхает и, зажмурившись, мечтает о таких же часах для себя, а еще он хочет такой костюм и черное пальто, хочет такой же ультрабук и блестящую иномарку, мечтает о золотой печатке.

– Бабушка, – раскрывая глаза, говорит он, – я решил, буду, как он!

Тычет он пальцем вслед депутату.

– Посмотрим, – сомневается бабушка, – для того, чтобы стать таковым надо душу свою потерять, превратиться в алчного, жестокого душегуба, а у тебя душа нежная, ты семью свою любишь!

Нажав кнопку дверного звонка, деловой еще долго продолжает нажимать, пока жена, выскочив, как есть вся в мыле от стираного белья, не снимает его руку со звонка. Он ничего не замечает. Торопливо входит в квартиру, едва вытерев черные узконосые ботинки о коврик, и встает истуканом. В другой руке у него ультрабук и он сыпет непонятные слова: «Инициализация», «Демократизация», «Мониторинг» и прочие, так, что приходится удивляться, как он вообще знает, о чем говорит.

Жена молчаливо и привычно снимает с него пальто. Он все говорит сухо, деловито, требовательно. Жена стаскивает с него ботинки. Он, ничего не замечая, тем не менее, проходит в кабинет, где продолжает непонятную словесную дуэль.

Жена развязывает галстук, стаскивает пиджак и брюки. Все еще взъерошенный, деловой послушно поворачивается в ее умелых руках. Наконец, она снимает с него рубашку, разоблачение закончено.

Деловой орет уже потише, в нотках его голоса, в его словах появляется нечто человеческое. Он стоит посреди кабинета в трусах, майке и в черных носках.

Наконец, жена надевает на него домашний махровый халат и подает мягкие тапочки. Преображение завершено.

– Ну, что у нас на ужин? – вопрошает он, немедленно выключая ультрабук.

И жена ведет своего мужа на кухню, где быстренько накрывает на стол и не по-вечернему здоровенная тарелка борща ждет своего едока.

Едок ест жадно, много. Постепенно наливается жиром и толстеет прямо-таки на глазах. Выпячивая живот и поддерживая снизу, будто беременный, он едва благодарит жену за сытный ужин, бредет в гостиную, где вскоре с дивана доносится его храп.

Жена спокойно возвращается в ванну, к прерванной было стирке белья.

Между тем, мальчик нагулявшись, со вкусом поужинав оладьями со сгущенкой вместе с бабушкой смотрит фильм, где Джекки Чан выполняя невероятные кульбиты побеждает врагов человечества. С восторгом тогда мальчик обращается к бабушке:

– Ба, не хочу больше быть депутатом.

– Почему?

– Скучно! – поясняет мальчик. – Вот, Джекки Чан – другое дело!

– Это почему же?

– А он живой человек! – кувыркаясь на ковре, говорит мальчик – Он людей спасает!..

Знахарь

Жил он глубоко в лесу, аж за Вилядью. Дом у него, говорят, был здоровенный, каменный, окруженный со всех сторон не забором, а частоколом. Перед частоколом вырыт был глубокий ров с водой, а в воде брюхом кверху плавали мертвые волки с оскаленными пастями и навсегда застывшими в ненависти мутными глазами.

Говорят, не ладил знахарь с волчьими стаями и они, объединяясь, охотились на него.

А еще говорят, что у знахаря мать – ведьма, ну последнее может, и было правдой…

Долго стучаться не пришлось. Дверь скрипнула и распахнулась сама собою.

Я заглянула. Внутри, изба выглядела совершенно такой же, как в сказках про Бабу-ягу. В углах черными тряпками свисали лохмотья многолетней паутины. Посуда на не крашеном столе стояла деревянная, с деревянными ложками. Печь не беленая, потемневшая, жарко трещала дровами, а с печи сверкал на меня желтыми глазами большущий черный кот. Повсюду лежал толстый слой пыли. На серой стене с вылинявшими обоями виднелись масляные пятна со следами рук и затылков хозяев дома. И размахивая маятником, отстукивали время тусклые часы со стершимся, неразличимым уже, рисунком.