Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда наступил вечер, Тэюнэ собрала свои книги и, ни слова не сказав мужу, ушла в школу. После занятий она вошла в комнату Солнцевой.
— Почему не веселая? — поинтересовалась Оля, предлагая гостье стул. — В классе ты о чем-то постороннем думала, задачу не решила.
Тэюнэ опустила голову.
«Что-то тяжелое на душе у нее, — подумала Оля, — видно, не зря зашла».
— Давай чай пить? — предложила учительница.
Тэюнэ промолчала. Оля быстро накрыла стол.
— Почему твой Иляй на занятия не ходит?
— Опять Иляй в спячке медвежьей. Ему кажется, что он больной, а на самом-то деле он просто лентяй. Все хвастается, как на льдине плавал. Охотником настоящим себя называет, а за приманками не ходит. Какой же это охотник? — невесело ответила Тэюнэ, подвигая к себе блюдце с чаем.
«Да. Тяжело ей с Иляем. Обогнала она его, далеко обогнала, — сочувственно подумала Оля. — Помочь ей надо, но как?..»
— Не обижайся, Тэюнэ, если я у тебя лишнее спрошу. Скажи, ты любишь Иляя?
Тэюнэ медленно подняла на Солнцеву печальные глаза, без тени смущения сказала:
— Не люблю. Никогда не любила. Ты же знаешь, обычай такой у нас был, плохой обычай: родители детей своих сватали, когда они еще и на свет не родились. Так и со мной получилось.
— Да. Невеселое ты мне рассказала… Ну, а он тебя любит?
— Не знаю… Сильно к Гэмалю ревнует.
— Почему к Гэмалю? — изумилась Оля.
Тэюнэ испытующе посмотрела в глаза учительницы и с той же серьезностью и спокойствием сказала:
— Все в поселке знают, что я сильно Гэмаля люблю. Одна ты этого не знаешь.
Солнцева покраснела, точно она действительно была виновата, что до сих пор не догадывалась о чувствах Тэюнэ к Гэмалю.
— Ну, тогда уж, раз мы, как сестра с сестрой, о таком важном заговорили, скажи мне, Тэюнэ, Гэмаль знает о любви твоей?.. Сам-то он что говорит тебе?
— Ничего не говорит, — грустно ответила Тэюнэ. — Думаю, прячет он в сердце тоску свою по мне, как подо льдом в море прячет. Стороной обходит меня, не хочет встречаться. Наверное, боится, что плохо о нем говорить будут, парторг же, а сам другой раз смотрит, смотрит на меня так, что я с места двинуться не могу, будто ноги к земле примерзают. И у него в глазах тоскливый огонь горит.
Оля чисто по-женски прижала голову Тэюнэ к своей щеке и долго сидела неподвижно, глядя куда-то в угол немигающими глазами.
— Не может Иляй жить, как другие. Чего я только не делала, чтобы его по своей тропе направить. А он пройдет шагов несколько и снова отдыхать садится, — тихо говорила Тэюнэ, перебирая в руках бахрому шали, которая была накинута на плечи Солнцевой. — Ну что ж, раз так получается, я сама пойду по своей тропе: завтра вместо Иляя капканы проверю. У меня уже давно в голове мысль появилась за этот промысел взяться. Охотиться начну, как мужчина. Потом, быть может, и других женщин на такое дело собью.
— А знаешь, это здорово! — встрепенулась Оля, сбрасывая со своих плеч пуховую шаль. — Давай, Тэюнэ, давай, милая, действуй!.. А я помогу тебе бригаду женщин-охотниц организовать.
Когда Тэюнэ ушла, Солнцева быстро разобрала постель, потушила лампу и легла спать. Но сон не приходил. Девушка смотрела широко раскрытыми глазами в темноту.
Мерно тикал будильник. Лунный свет едва освещал стол, заложенный тетрадями и книгами. Оля смотрела на зеленые искры раздробившегося в окне лунного света и думала о том, как холодно сейчас путникам, которых ночь застала в пути. Неожиданно вспомнила о Журбе. «Холодно ему сейчас там, в тундре. Тоскливо, наверное. А хороший он, очень хороший. Вот полюбить бы такого… — Оля замерла, как будто чутко прислушиваясь к самой себе. — Нет, это что-то совсем, совсем другое, когда знаешь, что любовь живет в тебе».
Оля закрыла глаза, приложила ко лбу руки и долго лежала неподвижно, будто снова и снова пытаясь погрузиться в себя и понять — чем же богата ее душа, какие волны зыбятся в ней, зреет ли там буря, через которую должно пройти каждое молодое сердце? Непонятное ощущение, похожее на пьянящую дрему, овладело девушкой. Словно Оля ждала, что ее вот-вот пригреет первыми лучами восходящего солнца и она откроет глаза и тут же поймет что-то такое, отчего и качнется, замирая, ее сердце навстречу другому сердцу.
«А может, этого у меня никогда и не будет? — вдруг спросила себя Оля, подымаясь над кроватью. — Может, я такая вот… ненормальная… с душой-пустоцветом? А может, если бы я была где-нибудь там, в городе, в институте, где так много молодежи, то уже встретила бы его?..»
Оля снова уронила голову на подушку и чисто по-детски, уютно подложив вложенные одна в другую ладони под щеку, снова закрыла глаза. И перед ней опять встал Журба. Оле вдруг вспомнилось до мельчайших подробностей, как она однажды на учительской конференции крепко поспорила с Владимиром из-за одной прочитанной книги, Владимир тогда сумел доказать ей, что она не права. С каким трудом она нашла в себе силы, в присутствии всех любопытных, прислушивавшихся к их спору, признать свое поражение и как смутился от этого Журба.
Представив себе всегда улыбающееся и в то же время как-то по-своему серьезное, с чувством собственного достоинства лицо Журбы, Оля вдруг села на кровати и тихо сказала:
— Письмо ему написать, что ли?
Солнцевой стало очень хорошо от мысли, что у нее есть товарищ, которому хотя бы в письме могла рассказать о самом сокровенном. Не задумываясь, девушка соскочила с постели, зажгла лампу и, накинув халат, принялась писать письмо.
«…И знаешь, Володя, я хорошо понимаю Тэюнэ. Она уйдет от Иляя, обязательно уйдет. Он потерял на нее свое право. Да скорее всего он никогда не имел на нее этих прав. У нее такая глубокая, человеческая душа, она так рвется ко всему новому. Она у меня лучшая ученица на ликбезных занятиях. Вот я порой ее сравниваю с Тимлю. Какие это разные люди. Тимлю страшно пассивна, она еще спит. И нужно немало, видно, усилий, чтобы по-настоящему разбудить ее. А Тэюнэ смело рвет вековые оковы старых обычаев. В ней уже очень сильно высокое самосознание советской женщины, которая хочет любить, работать, жить, а не просто существовать!
Я знаю, ты скажешь, что Иляя тоже надо тащить вверх. Да, это правильно, и его тащить вверх надо, но пока вот именно, к сожалению, тащить! А Тэюнэ сама идет, и не просто идет, — бежит, а Иляй хватает ее за ноги, назад тащит! Я как советский человек, как учительница, как просто женщина не могу оставить Тэюнэ один на один со своей печалью!»
Где-то за окном послышался скрип парты. Оля не донесла перо до чернильницы.
«Может, это Петр Иванович приехал?» — с радостью подумала девушка. Нарта проехала мимо. Оля еще мгновение прислушивалась к тишине ночи и вдруг как-то по-особому остро почувствовала себя одинокой. Она осмотрела комнату, как бы разыскивая кого-то, чтобы не оставаться в одиночестве, привычно остановила свой взгляд на портрете брата.
Сколько раз вот в такие минуты одиночества, когда в окно смотрелась холодная полярная ночь, она брала в руки этот портрет, и ей становилось легче. Тогда они были вдвоем. Тогда пусть в воспоминаниях, но он входил в ее комнату, как самый живой из живых, со своим заразительным смехом, неиссякаемыми шутками. Тогда он входил к своей любимой сестре с ласковым и необыкновенно умным взглядом больших серых глаз под высоким выпуклым лбом, за которым было столько дерзких планов на будущее и столько светлых, горячих мыслей о жизненном пути настоящего человека. Как самому близкому другу, он говорил ей о своей любви к ее подруге Зое.
— Человек не может трудиться, жить без любви, потому что природа одарила человека способностью любить так же, как и способностью мыслить, — убежденно говорил он, чуть наклонив лобастую голову вперед. — И если человек не хочет знать, что такое настоящая любовь, — это ущербленный человек, это обворованный самим собой человек, — с юношеской запальчивостью продолжал Виктор и вдруг, схватив сестру за руки, начинал кружить ее легко и быстро, словно в руках у него была пушинка.
Вот таким входил к ней в воспоминаниях ее брат, друг еще совсем недавно, когда Оля пыталась освободиться от гнетущего чувства одиночества. А сейчас…
Оля всмотрелась в портрет Виктора и вдруг совершенно отчетливо представила себе глаза его закрытыми, закрытыми навсегда. Девушка чуть вскрикнула, поднесла руку ко рту, осмотрелась вокруг. В окно по-прежнему заглядывала холодным безучастным оком луны полярная ночь. Оля упала на кровать лицом в подушку. И вот уже перед ее глазами брат лежит, вытянувшись во весь рост, со сложенными руками на груди, и над ним развеваются полковые знамена с черными траурными лентами.
— Нет! Нет! Нет! — вырвалось у нее. Но тут же, беспощадная в своей трезвости мысль, что это вполне могло случиться, что это уже случилось с десятками, с сотнями тысяч советских людей, совершенно ее обессилела.
- Старшая сестра - Надежда Степановна Толмачева - Советская классическая проза
- Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов - Советская классическая проза
- Кыштымские были - Михаил Аношкин - Советская классическая проза
- Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов - Историческая проза / Советская классическая проза
- Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер - Советская классическая проза
- Полковник Горин - Николай Наумов - Советская классическая проза
- Река непутевая - Адольф Николаевич Шушарин - Советская классическая проза
- Переходный возраст - Наталья Дурова - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Сын - Наташа Доманская - Классическая проза / Советская классическая проза / Русская классическая проза