Королева Жанна. Книги 4-5 - Нид Олов

Алеандро проглотил клубок и тщательно занялся бантами.

Нет, она была права во всем и всегда. Не прав был только он. Дурак он был в прошлом году, воистину молокосос паршивый, просто мерзавец. Вспоминать, и то стыдно. Как смел он тогда думать о ней…

А все-таки эти пуговицы могут свести с ума кого угодно.

— Прелестный костюм, — сказала она, подходя к нему.

Она зябко куталась в большую испанскую шаль, несмотря на то, что в комнате было тепло. Алеандро несколько времени смотрел в ее обведенные синью глаза.

— Неужели снова в Геную? — не выдержал он.

— Как вы нетерпеливы, маркиз, — ласково улыбнулась она. — Нет, в Геную поедет Альтисора. А вы получили повышение…

— Опять? — вырвалось у него против воли. Она выпростала руку из-под шали, погладила его по щеке.

— Не пугайся, дурачок. Ее Величество производит тебя в капитаны. Ты будешь иметь собственный батальон и знамя… Ну, доволен? Целуй руку Ее Величества…

Он упал перед ней на колени и поцеловал обе руки Ее Величества.

— О, спасибо… Спасибо… Это по мне…

— Ты назначаешься королевским комендантом Лимбара, значит, тебе придется иметь дело с герцогом Марвы… но погоди хмуриться, ты будешь воевать с фригийцами, тебе совершенно незачем все время любоваться на Лианкара…

— Я бесконечно признателен Ее Величеству…

— Это ты скажешь потом, Ее Величеству… Послушай меня. Тебе предписано набрать свой батальон здесь же, в Тралеоде, и всего за две недели, хватит времени?.. Вот и отлично. Какие просьбы имеет до нас капитан Бразе?

Он смотрел на нее снизу вверх, закинув голову, и кивал каждому ее слову; при последних словах он обхватил ее ноги, прижал к себе, стал целовать через платье, через бахрому шали ее колени.

— Ты уронишь меня…

— Я умоляю… подари мне еще…

— Да… да… — шепнула она, склонившись к нему. — Неужели ты подумал, что я отпущу тебя так… мой Давид… Я люблю тебя, люблю, люблю-люблю… А теперь встань…

Он встал, в глазах его были слезы. Жанна вынула свой платок и осторожно промокнула их.

— Ты меня любишь?.. Нет, нет, потом… Надень свой воротник… А шпага?

— Вот, — сказал он, пристегивая к поясу короткую вызолоченную придворную шпагу — принадлежность костюма, а не оружие.

— Прошу меня простить, — сказал он, повернувшись к Жанне, — я совершенно потерял голову. У меня есть просьба до Ее Величества. Не отдадут ли мне моих Макгирта и Анчпена? Третьего лейтенанта я надеюсь найти сам.

— Быть по сему, капитан, — сказала Жанна. — Ты прекрасен. Идем, я представлю тебя Лианкару…

Капитан Бразе справился в назначенный срок: через две недели он представил свой батальон, тысячу двести душ, своему теперешнему шефу, герцогу Марвы.

Солдаты были выстроены в квадратном дворе цитадели. Впереди строя красовались три лейтенанта командира: Макгирт, Анчпен и де Базош, полуфранцуз из Гриэльса, представивший отличные рекомендации. Капитан со своим знаменщиком скакал навстречу коннетаблю, который принимал парад, отрапортовал ему и проехал с ним вдоль рядов. Шеф осмотрел батальон и выразил свое удовлетворение.

Жанна наблюдала все это сверху, из окна своего «гнездышка». Алеандро, в шлеме с бело-синим плюмажем, в шитой капитанской перевязи и в легком плащике поверх брони — несмотря на холодный ветер и колючий снежок — был очень хорош. Да и Лианкар был недурен в своей горностаевой мантии и с жезлом коннетабля — за этим жезлом, полвека пролежавшим втуне, нарочно посылали в Толет.

Закончив осмотр, они остановили коней перед строем, и Лианкар стал что-то говорить Алеандро, затем передал ему свернутую трубкой бумагу — полномочия. Жанна знала, что они не понравились друг другу. Она не находила это неожиданным или странным. Это было, пожалуй, даже естественно — любить друг друга им было не за что.

Однако никаких черных мыслей это у нее не вызвало, пока она любовалась ими из окошка.

К тому же вряд ли они теперь скоро увидятся вновь. Лианкар прямо со двора возвращался в Толет (его уже ждала готовая карета), а Алеандро — тоже прямо со двора — уходил со своим батальоном в Лимбар, в Марву.

Коннетабль, встав на стременах, крикнул что-то солдатам — слышно не было, — и ряды ответили стройно и резко: а! Только это и можно было разобрать. Затем Алеандро подал, тоже неслышную, команду. Солдаты сделали поворот налево, лейтенанты поскакали в голову колонны, и она двинулась, начала втягиваться в ворота.

Алеандро повернул коня к окну «гнездышка» и, глядя на него, сделал салют шпагой, застыл в этой позе. Жанна помахала ему платком. Он поклонился, вбросил шпагу в ножны и, лихо развернув коня, поскакал прочь со двора.

Жанна проводила его глазами, повернулась к Эльвире.

— Ну, вот он и уехал, — сказала она с какой-то дрожащей улыбкой, — теперь ты можешь любить меня по-прежнему.

Эльвира обняла ее, прижалась лбом к ее лбу.

— Глупенькая ты моя, солнышко, — прошептала она, — я всегда-всегда любила тебя.

V

На полях сжатые снопы

Motto:

Отрадно спать, отрадней — камнем быть,О, в этот век, безумный и постыдный,Не жить, не чувствовать — удел завидный!Прошу, молчи, не смей меня будить.

Микеланджело Буонарроти

Глава LII

МОЗАИКА ВИСОКОСНОГО ГОДА

Motto: Существует 4 333 556 чертей и чертенят. Говорят, однажды у смертного одра игуменьи они все собрались вместе.

Яков Шпренгер и Генрих Инститор

Придворные уже собрались перед инкрустированной дверью королевского кабинета. Все было как следует, позы и выражения лиц в надлежащем порядке. Только что вошел Оберегатель души нашей, Великий коннетабль Виргинии, сиятельный герцог Марвы, занял свое место на правом фланге. Через минуту снова звякнули шпоры и алебарды телогреев, и дворцовый мажордом провозгласил:

— Господин государственный секретарь, сиятельный принц Каршандара!

Первый вельможа, с каменным лицом философа и олимпийца, вступил в зал, строго и не мигая прошил глазами первый ряд. Крион, де Милье, граф де Толет Рифольяр, Кремон, ди Архат, Эрли, Графалья и все прочие стояли истуканами, глядя прямо перед собой. Принц перевел взгляд налево и одной головой поклонился дамам.

Раскрылась инкрустированная дверь, и на пороге возникла графиня Альтисора, первая статс-дама, большая, белая и красивая, как королева.

— Ее Величество желают дамам и господам доброго утра, — произнесла она с безжизненной придворной интонацией. — Сиятельный принц Каршандара приглашается к Ее Величеству.

Гроненальдо, приостановившийся на середине свободной дорожки, прошествовал в королевский кабинет Инкрустированная дверь закрылась. Теперь можно было дышать, шевелиться и даже разговаривать.

Ряды расстроились, перемешались, и в зале возник легкий гул. Первые люди, впрочем, помалкивали; если у них и было что сказать, они, как вышколенные придворные, держали это при себе. Шушукалась молодежь и люди поплоше, для которых еще не было или уже не было ничего святого. Дело было неслыханное: шестой месяц изо дня в день продолжалось одно и то же: королева не показывалась, они не видели ее.

Не видели ни королевы, ни ее ближних девиц — Эльвиры де Коссе и Анхелы де Кастро. Это было непонятно, странно и тревожно. Вероятнее всего, их просто не было в Аскалере, но говорить это можно было только про себя. Вслух никто не смел выражать никаких сомнений И когда в городе им приходилось отвечать на недоуменные вопросы знакомых, все придворные господа и дамы, до самых последних, пожимали плечами: «Ее Величество? В Аскалере, где же ей еще быть?»

Она была в Аскалере, но видеть ее было нельзя. Ее мог видеть только узкий круг ближних. А когда кто-нибудь из лиц, не входящих в этот круг, слишком назойливо добивался личной королевской аудиенции — его учтиво посылали к черту.

Но были господа, которых нельзя было послать к черту, даже в самой вежливой форме — иностранные посланники, представляющие здесь особы царственных братьев Ее Величества. Они выразили весьма настойчивое пожелание лично изъявить Ее Величеству свои добрые чувства по случаю Рождества. Гроненальдо выслушал их. Они-то определенно знали, что королевы в Аскалере нет. Им важно было просто посмотреть на нее… Он сказал:

— Господа, я передам Ее Величеству ваше пожелание.

Двадцать седьмого декабря, на четвертый день Рождества, королева приняла их — в Тралеоде, в Рыцарском зале цитадели.

В каменном зале было холодно. Жанна сидела, укутанная в меха, в белом чепчике и почему-то за маленьким, высоким, выше груди, столиком; они целовали ее руку, положенную на столик (даже на подушечку!), словно какую-то драгоценную вещицу.