Второй встречный - Оксана Зиентек

друг к другу, словно два котенка. Хандзя, хотя и пыталась бороться со сном, изображая из себя взрослую няньку, тоже уснула, бдительно положив руку на край корзины. Их мать сидела, забившись в самый угол и стараясь занимать как можно меньше места. Ее взгляд, обращенный куда-то сквозь полог телеги, не выражал ничего. Женщина то ли задумалась о чем-то своем, то ли просто дремала с открытыми глазами, добирая недоспанное за последние ночи.

Хотя Детлеф и упоминал, что Марьяна чуть ли не моложе чем он (а ему я на вид больше двадцати трех — двадцати пяти лет не дала бы), от матери трех детей я ожидала большей, ну, представительности, что ли. Марьяна же, даром, что немного полновата, лицом выглядела совсем по-детски. Именно это и сподвигло меня прервать молчание, тем более, женщина уже вынырнула из своих грез и теперь вопросительно смотрела на меня. Молча пялиться дальше было просто не вежливо.

— Марьяна, а как мне к Вам обращаться? — спросила я первое, что пришло в голову.

— Да так и обращайтесь: Марьяна. И можно без «Выканья» — это ж Вы тут — госпожа. — Моя попутчица недоуменно пожала плечами, словно удивляясь, что можно задаваться такими простыми вопросами.

— Хорошо. — Не стала спорить я. — А можно спросить, сколько тебе лет?

— Что, молодо выгляжу? — Понимающе усмехнулась Марьяна. Но улыбка вышла какая-то невеселая. — Двадцать два недавно исполнилось.

— Сколько?! — Изумилась я. — А сколько же тогда Хандзе? Я думала, ей уже лет семь или восемь…

— Так и есть. — Согласно кивнула женщина. — Восемь будет сразу после Новолетья.

Проведя нехитрые подсчеты, я ошарашенно спросила.

— Как же так? Ведь брачный возраст начинается только с пятнадцати лет?

— Так то ж брачный… — Голос Марьяны звучал почти равнодушно. Именно почти, лишь намекая на то, что пришлось пережить этой красивой и совсем еще молодой женщине. Поневоле вспомнилась еще одна вскользь оброненная крестьянином фраза: «… с собаками искали».

Сколько там, Детлеф говорил, лет прошло? Девять? Десять? И за это время никто не обратил внимание, что в поместье соседа творится такое непотребство? Никто не вступился? Стало так противно, словно не только меня, но и все рыцарство королевства только что основательно вываляли в навозе. Зато теперь я понимала, почему Арвид вчера вечером пришел таким хмурым. Видимо, он чувствовал то же самое.

А еще муж, наверняка, предвидел долгие разбирательства, потому что к нарушению закона о пленных вендах добавлялись куда более серьезные проступки покойного рыцаря. Уж не потому ли так засуетился его наследник, кинувшись ловить по околице сгоряча выброшенную из замка отцовскую наложницу? Хотел через детей заткнуть Марьяне рот? Или просто по-тихому убрать доказательства? От последней мысли стало уже не противно, а просто страшно. Творец, во что же мы тут случайно ввязались, завернув на ночлег к старому знакомцу?

Разговор утих, так и не успев толком начаться. Мы молча ехали в одной, ставшей вдруг такой тесной, телеге и каждая думала о своем. Солнышко поднялось уже достаточно высоко, и в прорезь полога снова стало можно разглядывать проплывающие мимо окрестности. Похоже, за вчерашний вечер и раннее утро мы успели выехать из больший низины, потому что по краям дороги теперь тянулись не заливные луга и поля, прорезанные полосками каналов, а песчаные холмы, поросшие светлым лесом. В низинках у ручьев, защищенные склонами от ветра и недоброго взгляда, ютились небольшие хутора. Впрочем, все те же камышовые крыши и резные конские головы на гребнях говорили о том, что мы вокруг нас все те же края.

Успокоенная мирными картинами, я отвлеклась от чужих бед и задумалась о своем, точнее, о нашем. Что там говорил Арвид вчера: «… неловкий муж?», значит, он считает, что мы вчера сделали что-то неправильно? И, как настоящий рыцарь, опять берет все на себя. Получается, мне вчера должно было понравиться. И, наверное, понравилось бы, сделай мы что-то по-другому? А разве есть какие-то еще способы? Вот ведь! Надо было сразу Хельге слушать, когда та рассказывала, а не выдумывать теперь что попало.

Стыдно, конечно, что племянница в этих житейских делах куда опытнее меня. Но что поделаешь, если все разговоры «об этом» у матери и подружек сводились поначалу к одному: «Подрастешь — узнаешь». А потом и вовсе все сошло на: «А тебе-то зачем?». И то правда, незачем старой деве знать лишнее, еще грешные мысли в голову полезут… А вот оказалось что есть зачем, так теперь спросить некого. Не Марьяну же спрашивать, чужого человека.

Сейчас я жалела, что усталость помешала мне вчера расспросить Арвида поподробнее, что он имел в виду. Уж он-то точно не стал бы темнить и отделываться полунамеками. Но с ним теперь до ближайшего привала поговорить не получится, разве что мельком. Снова бросила взгляд на попутчиков, занявших почти все свободное пространство, изо всех сил стараясь сдержать досаду.

— Вы, госпожа, не думайте, мы докучать не станем. — По-своему истолковала мой взгляд Марьяна. — Оно, конечно, совсем тихо сидеть не получится, дети же. Сейчас отоспятся и скучно им станет… Но как только господин Арвид позволит, мы сразу же сойдем. Нам бы до большого города добраться. Или хоть до какого. Там мы в толпе затеряемся, глядишь, и своих найдем: купцов каких-нибудь. Авось, в беде не бросят, помогут до своих добраться.

— А? — Дернулась я, когда слова спутницы выдернули меня из моих мыслей. — Да я вообще не о вас. Так, просто задумалась… Едьте хоть до границы, мне-то что…

Судя по пристальному взгляду женщины. Марьяна мне не очень поверила, но настаивать не стала. Я же, отмахнувшись от возражений, достала из корзинки спицы и снова занялась делом. Подумалось, что надо бы отложить свой чулок и попытаться связать хоть пару носков маленьким беглецам. Осень ведь на дворе, ночи уже холодные, а из-под подаренного Детлефом домотканого пледа торчали две пары босых маленьких ножек. Задумчиво посмотрев на свою работу, решила все же доделать сперва что-то одно. Запасных спиц у меня с собой не было, а снимать сейчас с этих недоделанный чулок — означало загубить всю работу. Да и не успею я закончить, если они в ближайшем городе сойдут.