Былого слышу шаг - Егор Владимирович Яковлев

хозяйство в Веневском уезде Тульской губернии (около 20 живущих вместе неразделенных (неподелившихся) членов семьи, «средний крестьянин»)…» — пишет Ленин.

О многом надо было расспросить сторожа лесной школы, чтобы вот так, в несколько строк, изложить исчерпывающие сведения о нем, достигнув той концентрации информации, которой позавидует всякий поклонник конкретных социологических исследований. Информация политическая: питерский рабочий, более 20 лет в партии. Значит, человек «наш», зря говорить не станет, к советам его можно прислушаться. Информация социальная: рабочий, который и сегодня связан с деревней, имеет хозяйство в Веневском уезде Тульской губернии.

Место, где находится хозяйство, показывает, с какой зоной знаком собеседник Владимира Ильича. Но значительно важнее, с каким слоем крестьянства он связан, чьи взгляды передает: около 20 живущих вместе неразделенных (неподелившихся) членов семьи. И представляешь эту семейную артель, в которой трудятся от зари до зари. Разумно, с толком трудится семейство, всего достигая своими руками. Не богатеи они — одна семья на всю деревню — и не бедняки, горем горьким иль по своему нерадению задавленные нуждой; они те накрепко вросшие в землю валуны, которые и определяют ландшафт.

«Средний крестьянин», — пишет Ленин, словно заключая в графу переписи все вышесказанное и в то же время отмечая кавычками условность такого понятия.

Будь в письме Владимира Ильича только эти первые строки, мы все равно бы сказали, что встреча с Бодровым оказалась очень полезной, она позволила запечатлеть весьма характерный социальный тип. Но Владимиром Ильичем владеет на этот раз архипрактический интерес:

Бодров «уверяет меня, что возможен подвоз хлеба гужом в Москву на расстоянии до 200 верст от нее (его деревня в 180 верстах от Москвы). Хлеб-де есть у нас, есть и излишки.

Упущено-де зимнее время, но и после посева (кончается около Николы) останется свободного времени около 1 месяца (до вывоза навоза с неделю до Петровок). Надо-де его использовать».

Светлый апрельский вечер обрывается на границе подступающего леса — Сокольники в ту пору были скорее всего загородной местностью. На скамейке у ворот сидят Ленин и Бодров. Владимир Ильич внимательно слушает собеседника. А тот называет сроки полевых работ по передаваемому от деда к внуку крестьянскому календарю. Это теперь мне пришлось листать книги, чтобы выяснить: праздник святого Николы бывает в конце мая, а «неделя до Петровок» означает первую декаду июля, — тогда же календарь у всех был на памяти, и, словно подчеркивая достоверность услышанного, Ленин повторяет вслед за Бодровым: «около Николы», «с неделю до Петровок» — а вместе с тем, сохраняет аромат времени, его колорит.

Совет Бодрова заслуживает доверия по всем статьям. И Ленин дает указание. Нет, не о вывозе хлеба. Он настаивает на изучении вопроса, поднятого Филиппом Ильичом.

«Необходимо срочно, немедленно собрать сведения и справки и, если есть хоть малый шанс, осуществить эту меру, ибо с востока подвоза не будет».

Житейский опыт сторожа лесной школы оказался весьма полезным, Ленин с благодарностью воспользовался советом, который дал Бодров…

Результатом подобных общений оказывались часто и более общие суждения, Помогавшие передать черты эпохи. Не было, скорей всего, для Ленина-публициста большей радости, как почерпнуть из уст простого человека слово, фразу, которые в осмыслении Владимира Ильича восходили к вершинам политического анализа, воплощали образ времени. И в этом умении услышать, запомнить, вернуться не раз к случайно, казалось бы, оброненному слову — Ленин конечно же продолжает традиции русской литературы, создатели которой всегда и чутко прислушивались к голосу народа.

Словосочетание «человек с ружьем» Владимир Ильич услышал от старой финской крестьянки, с которой вел разговор в вагоне по дороге в санаторий «Халила». А приехав, пометил темой для дневника публициста: «Теперь не надо бояться человека с ружьем», взяв в кавычки слова, услышанные в дороге. Спустя месяц, с трибуны III Всероссийского съезда Советов, Ленин скажет:

«Я позволю себе рассказать один происшедший со мной случай. Дело было в вагоне Финляндской железной дороги, где мне пришлось слышать разговор между несколькими финнами и одной старушкой. Я не мог принимать участия в разговоре, так как не знал финского языка, но ко мне обратился один финн и сказал: «Знаете, какую оригинальную вещь сказала эта старуха? Она сказала: теперь не надо бояться человека с ружьем. Когда я была в лесу, мне встретился человек с ружьем, и вместо того, чтобы отнять от меня мой хворост, он еще прибавил мне».

Когда я это услыхал, я сказал себе: пускай сотни газет, как бы они там ни назывались — социалистические, почти-социалистические и пр., пускай сотни чрезвычайно громких голосов кричат нам: «диктаторы», «насильники» и т. п. слова. Мы знаем, что в на* родных массах поднимается теперь другой голос; они говорят себе: теперь не надо бояться человека с ружьем, потому что он защищает трудящихся и будет беспощаден в подавлении господства эксплуататоров».

Еще один пример того, как слова собеседника рождали образ в мышлении Владимира Ильича. Вспоминая о своей поездке в деревню Кашино, на торжественное открытие сельской электростанции, Ленин рассказывал:

«На улице был устроен митинг, и вот один из крестьян вышел и стал говорить речь, в которой он приветствовал это новое событие в жизни крестьян. Он говорил, что мы, крестьяне, были темны, и вот теперь у нас появился свет, «неестественный свет, который будет освещать нашу крестьянскую темноту». Я лично не удивился этим словам. Конечно, для беспартийной крестьянской массы электрический свет есть свет «неестественный», но для нас неестественно то, что сотни, тысячи лет могли жить крестьяне и рабочие в такой темноте, в нищете, в угнетении у помещиков и капиталистов».

А теперь о самом главном: общения, встречи с рабочими и крестьянами были необходимы Владимиру Ильичу для анализа политической линии, выработки последующих шагов.

Вернемся к июльским дням семнадцатого года, когда, как иронически заметил Владимир Ильич, благодаря особенно заботливому вниманию правительства Керенского ему пришлось уйти в подполье. Один эпизод в пересказе самого Ленина:

«Прятал нашего брата, конечно, рабочий. В далеком рабочем предместье Питера, в маленькой рабочей квартире подают обед. Хозяйка приносит хлеб. Хозяин говорит: «Смотри-ка, какой прекрасный хлеб. «Они» не смеют теперь, небось, давать дурного хлеба. Мы забыли, было, и думать, что могут дать в Питере хороший хлеб».

Меня поразила эта классовая оценка июльских дней. Моя мысль вращалась около политического значения события, взвешивала роль его в общем ходе событий, разбирала, из какой ситуации проистек этот зигзаг истории и какую ситуацию он создаст, как должны мы изменить наши лозунги и наш партийный аппарат, чтобы приспособить его к изменившемуся положению. О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал.