Любимые и покинутые - Наталья Калинина

Я кивнула, безоговорочно принимая все условия.

Так продолжалось дней десять. Иногда мы встречались в его мансарде, но он почему-то больше никогда не играл на пианино, хоть я его и просила об этом.

— Нет вдохновения, — обычно говорил он. — Все оно превратилось в одно желание — обладать тобой. Я иногда ненавижу себя за это желание, но оно бывает столь сильно, что я не могу ему противостоять. Представляешь, я читаю Гете или Пруста, а думаю о твоем теле, о том, какие у тебя сильные бедра и упругие груди. Я совсем забросил свои книги, благо сейчас каникулы. Я смотрю в книгу, а сам вспоминаю, как ты мне отдаешься.

Однажды Анджей сказал, что собирается съездить на недельку к другу на хутор — попить парного молока, поудить рыбу, поваляться на сеновале.

— К тому же мне следует кое над чем поразмыслить. Это касается наших с тобой взаимоотношений. Когда ты рядом, я ни о чем не могу думать. Я превращаюсь в существо с одной-единственной клеткой, которая жаждет тебя.

В тот последний вечер мы устроили в мансарде небольшой пир — я принесла бутылку вина, корзинку со всевозможной снедью и фруктами. Я опоздала на последний трамвай, мы брели на запад через весь уснувший город, а за нашими спинами уже зеленело предутреннее небо…

Миновала неделя, еще одна. От Анджея не было никаких вестей. Я несколько раз наведывалась к нему в мансарду, но там всегда было темно.

Я не могла найти себе места. И в больнице, и дома я все роняла, била, огрызалась врачам, однажды даже надерзила отцу Юлиану, чего прежде со мной никогда не случалось. Он, разумеется, все понял и нисколько на меня не обиделся. Он регулярно варил питье из своих трав, желая успокоить мои взвинченные до предела нервы, но мне ничего не помогало. В голове день и ночь вертелось одно слово: «бросил». Я не знала, куда именно уехал Анджей, иначе бы непременно отправилась вслед за ним. Теперь я уже готова была усомниться в том, что это был друг, а не подруга, мучила себя страшной ревностью, превратив жизнь в кромешный ад.

Наконец он позвонил в больницу, сказал, что болел ветрянкой и сейчас еще весь в струпьях и очень заразный. Несмотря на все его уговоры не приходить, я после дежурства помчалась в мансарду, купив по пути горячих булочек, сыра, фруктов и вина.

На столе стоял большой кувшин с пурпурными георгинами, и меня почему-то больно уколола ревность. Я с трудом сдержала себя, накрыла на стол, налила в стаканы вина. Анджей очень похудел, на его лице на самом деле были струпья, правда, уже подсохшие. Он все время кашлял, и мне показалось, что его глаза лихорадочно блестят. Он мне искренне обрадовался, но не сказал, что тосковал или хотя бы скучал по мне. Он не позволил подойти к себе ближе чем на метр, хоть я и уверяла его, что в детстве переболела ветрянкой.

— Доктор говорит, она может повториться, — возразил на это Анджей. — Я вообще не должен был звонить тебе, пока не пройдет все окончательно, но вот не выдержал…

Он был очень голоден и жадно набросился на сыр и булочки. Ему быстро ударил в голову хмель, я же оставалась абсолютно трезвой.

— Юстина, — вдруг заговорил он, — если ты думаешь, что я в разлуке сохранял тебе верность, ты ошибаешься. У меня там был скоротечный роман. Издали девчонка казалась так хороша — прямо лесная нимфа. Я охотился за ней чуть ли не целую неделю и был в это время таким счастливым. Когда я, наконец, поймал ее в свои сети, она оказалась никакой не нимфой, а обыкновенной гризеткой, циничной и развратной. Уж лучше бы она осталась для меня навсегда лесной девой. Я искупался на рассвете в озере, смыв с себя весь этот обман, зато подхватил кашель. А тут еще эта ветрянка. Похоже, это мне наказание от твоего Бога. Георгины принесла мне к поезду эта моя лесная гризетка. Я хотел вышвырнуть их в окно, но потом решил, что они должны стоять на моем столе, напоминая о том, как глупы все без исключения романтики, живущие в этом прозаичнейшем из веков. Юстина, я даже не стану просить у тебя прощения, потому что в той лесной нимфе мне почудилось какое-то сходство с тобой. Понимаешь, меня совращает даже воспоминание о тебе, и с этой гризеткой я искал чувственных удовольствий, облекая их в поэтическое таинство утреннего тумана. Она же, как и все дурочки, оказалась настоящей ледышкой. Ну а ее младший братик наградил меня этой идиотской детской болезнью.

У меня все сжалось внутри, и я долго не могла слова вымолвить. А Анджей улыбался, читал по памяти Мицкевича и Словацкого, пил вино и уже протягивал ко мне руки. И я не смогла их оттолкнуть. Его тело стало тоньше, гибче и доставляло мне еще более острое наслаждение. Он заставил меня лечь сверху и все время целовал мне грудь.

— Тебя нужно было назвать не Юстиной, а Евой, — сказал он между поцелуями. — Ты дом, покой, верность, забота. Только почему меня всегда тянет за порог, в стихии? Не отпускай меня туда, ладно? Привяжи к своей ноге и никуда не отпускай.

И он громко смеялся. Его смех переходил в приступ кашля, сотрясавшего все тело.

В мансарде было холодно ночами, а камин сильно дымил. Рассказав отцу Юлиану о том, что Анджей серьезно заболел и что дома у него страшный холод, я получила незамедлительный приказ перевезти его к нам. Причем, как мне кажется, отец Юлиан несказанно обрадовался тому, что Анджей поселится у нас — во время обеда он вслух перебирал названия трав, которыми собирался его поить, при этом нетерпеливо потирая свои сухонькие ладошки. Он распорядился, чтобы я прибрала в комнате для гостей и повесила там темную штору.

— Это самая теплая комната, — сказал он. — К тому же она выходит всеми окнами на восток. Людям со слабыми легкими нужно жить в комнате окнами на восток и спать головой на юг. Юстина, тебе придется переставить там кровать. Я тебе помогу. Еще над кроватью нужно повесить распятие — то, деревянное, которое я привез три года назад из Ватикана.

— Мне кажется, Анджей не верит в Бога, отец Юлиан, — возразила я.

— Не верит? — Отец Юлиан очень удивился. — Не может быть. Это обычная юношеская бравада. Хорошо, тогда положи распятие в ящик комода, что будет у него в изголовье. Да, сейчас я дам тебе подушечку с хмелем — положи ее сбоку у стенки…

Отец Юлиан давал мне еще какие-то указания, то и дело появляясь на кухне. В последний свой приход туда он сказал:

— Пускай переезжает сегодня же. Наймешь такси. Я дам денег.

В тот же вечер я передала Анджею приглашение отца Юлиана.

Он согласился, но почему-то без особого энтузиазма, а покорно, как бы сдавая себя во власть судьбы. У него был небольшой чемоданчик с вещами, зато две тяжелые связки книг и нот. К вечернему чаю мы уже были дома, у Анджея подскочила температура, и отец Юлиан затворился с ним в комнате для гостей, ставшей отныне комнатой Анджея.

Ту ночь я провела относительно спокойно, и дежурство мое прошло довольно гладко. Освободившись в больнице, я поспешила домой, купив по дороге пирожных и кагора. Отца Юлиана и Анджея я застала в гостиной. Ярко горел камин, крышка старого рояля была высоко поднята.

— Юстина, а ты знаешь, что отец Юлиан хорошо знал мою маму? — с порога спросил Анджей. — К тому же, как выяснилось, он меня в детстве крестил. Мы сейчас говорили о маме, и отец Юлиан считает, что она не могла покончить жизнь самоубийством — просто приняла по ошибке большую дозу снотворного и не проснулась. И все равно в этом виноват мой отец. Боже мой, Юстина, как же я его ненавижу! Он изменял матери с каждой смазливой бабенкой, хотя моя мать любила его до безумия и сама была настоящей красавицей. Вот кого должен покарать Господь, если он есть!

— Мальчик мой, — осторожно начал отец Юлиан, — не спешите осуждать ближнего, тем более, своего родителя. Совершенно с вами согласен, прелюбодеяние достойно всяческого осуждения, однако ж ваш отец, если мне не изменяет память, души в вас не чаял, а вашу матушку почитал как Мадонну.

Анджей расхохотался, откинувшись на спинку дивана.

— Он спал да и, наверное, продолжает спать с уличными шлюхами. — Анджей внезапно посерьезнел. — Правда, после смерти мамы он сразу как-то постарел и поседел. Но думаю, он быстро придет в себя. В нем плоть, сколько я помню, всегда преобладала над духом. К тому же, как он выражается, у него артистическая натура, а женщина, по его словам, истинное произведение искусства.

— Разве вы не согласны с этим, сын мой? — поинтересовался отец Юлиан и, как мне показалось, с любопытством посмотрел на меня.

— Согласен, падре, только вы забываете, наверное, что на свете существует еще такое понятие, как верность. Ее я считаю основой мироздания. Исчезни из нашей жизни верность, и мир рухнет, превратившись в хаос неуправляемых обломков цивилизации. Моя мама была верна отцу каждым своим вздохом, он же…

— Мальчик мой, — перебил Анджея отец Юлиан, — представьте себя на минуту вашим отцом, тем более, что у вас тоже в высшей степени артистическая натура. Представьте далее, что вы женились на очаровательной невинной девушке, любящей вас душой, телом и всем существом. Вы прожили вместе какое-то время в счастии и согласии, а потом вдруг встретили другую, к которой потянулись всем сердцем…