Серый кардинал - Дик Фрэнсис

Гравий на подъездной дорожке тщательно разровнен. Портик на фасаде почти помещичьего дома, как всегда, говорил о не требующем усилий богатстве. Но на звонок в дверь никто не ответил.

На конном дворе перед конюшнями не было лошадей. Только бесцельно бродил главный конюх, который жил в примыкающем к конюшням коттедже. Он без колебаний узнал меня, хотя прошло пять лет с тех пор, как я уехал.

— А, Бен, — проговорил он, почесывая голову, — :я понятия не имел, что ты принимаешь наркотики.

Старый, маленький, кривоногий, он любил и был влюбим мощными животными, о которых заботился. Жизнь, которую он посвятил служению им, безжалостно ушла, оставив его без якоря, без цели, подарив ему только расплывающиеся воспоминания былых побед.

— Я никогда не принимал наркотики, — запротестовал я.

— Я бы тоже никогда не подумал, но раз сэр Вивиан говорит...

— А где он? — спросил я. — Ты не знаешь?

— Конечно, знаю, он болен.

— Болен?

— Он сошел с ума, несчастный старик. Как-то раз он делал со мной вечерний обход конюшен, так и всегда, и вдруг хлопнул себя по голове и упал.

Я вызвал к нему ветеринара...

— Ветеринара?

— В сбруйной есть телефон, а я знал на память номер ветеринара. Главный конюх покачал старой головой. — Ну вот, ветеринар приехал и привез собой доктора. И они подумали, что у сэра Вивиана удар или что-то вроде. За ним приехала «Скорая помощь», а его семья... Они не хотели нам говорить, что он того. Но он больше не мог тренировать лошадей, бедный старик. Вот они всем и сказали, что он уходит в отставку.

Вместе с когда-то лучшим главным конюхом я обошел двор, останавливаясь у каждого стойла, чтобы он мог рассказать, какие превосходные победители раньше жили здесь.

Всех владельцев попросили, рассказывал он, забрать лошадей и временно отправить к другим тренерам. Но проходили недели, старик не возвращался. И теперь каждый видит, что по-прежнему уже не будет.

— А где сейчас сэр Вивиан? — мягко спросил я.

— В частном доме для престарелых, — просто ответил он.

Я нашел дом для престарелых. Вывеска на стене гласила «Дом-приют». Сэр Вивиан сидел в кресле-каталке. Гладкая кожа, пустые глаза, на коленях теплый плед.

— Он тронулся умом. Никого не узнает, — предупредила меня сестра.

Но даже если он и не узнал меня, то охотно болтал.

— О боже, да, — выкрикивал он высоким голосом, совсем не похожим на его низкие рокочущие тона. — Конечно, я помню Бенедикта Джулиарда. Он хотел быть жокеем, но, знаете, я не мог держать его! Я никого бы не держал, кто нюхает клей.

В вытаращенных глазах сэра Вивиана светилось простодушие. Я видел, что теперь он сам поверил в свою выдумку, изобретенную, чтобы угодить моему отцу. Я понимал, что теперь он будет повторять эту версию, почему ему пришлось избавиться от меня. Он искренне верил в нее.

— Вы действительно сами видели, что Бенедикт Джулиард нюхает клей, кокаин или что-то в этом роде? — спросил я.

— Я узнал из очень авторитетных источников, — ответил он.

— От кого? — слишком поздно, через пять лет, спросил я.

— А? От кого? От какого авторитета? От моего, конечно.

— Вам кто-то сказал, что Бенедикт Джулиард принимает наркотики? еще раз попытался я. — И кто-то вам сказал, то кто это был?

Разум, который прежде жил в мозгах Дэрриджа, жизненный опыт, который так долго освещал сцену скачек, величие мысли и суждения — все смыло разрушительное кровотечение в каких-то крохотных закоулках великолепной личности. Сэра Вивиана Дэрриджа больше не существовало. Я говорил с оболочкой, под которой находился хаос. Не стоит надеяться, что он когда-нибудь вспомнит в деталях прошлое. Но он словоохотлив и может еще многое наговорить.

Я посидел немного с ним. Похоже, что ему нравилась компания. И даже если он не узнал меня, то не хотел, чтобы я уходил.

— Его успокаивает, когда возле него люди, — сказала сестра. — Знаете, он когда-то был большим человеком. Вы второй за последнее время навещаете его, кроме членов семьи. Он так радуется визитерам.

— Кто еще приезжал? — спросил я.

— Такой симпатичный молодой человек. Рыжий. С веснушками. Такой дружелюбный, как вы. Сказал, что журналист. И попросил сэра Вивиана рассказать о Бенедикте Джулиарде, который когда-то работал с его лошадьми... Ох, боже мой, — воскликнула сестра, всплеснув руками и удивленно открыв рот. — Бенедикт Джулиард... разве вы не так себя назвали?

— Верно. Что сэр Вивиан любит, но ему не дают?

— Шоколадные бисквиты и джин, — захихикав, указала сестра. — Но ему этого не полагается.

— Купите ему и то, и другое.

Я дал сестрам деньги. Вивиан Дэрридж сидел в кресле-каталке и ничего не понимал.

Я позвонил отцу.

— Люди верят тому, чему они хотят верить, — начал я. — Хэдсон Херст захочет поверить, что твой сын наркоман, и начнет убеждать твоих коллег, что по этой причине ты не годишься в премьер-министры. Ведь ты помнишь, что я написал в тот день, когда мы обменялись пактами... что я буду делать все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от нападений?

— Конечно, помню.

— Пришло время это сделать.

— Но, Бен, как...

— Я собираюсь предъявить ему иск.

— Кому? Херсту? Ушеру Рудду? Вивиану Дэрриджу?

— Нет. Редактору «Крика!».

— Тебе понадобится адвокат, — после паузы заметил отец. — Адвокаты — дорогое удовольствие.

— Посмотрю, что я могу сделать сам.

— Бен, мне это не нравится.

— Мне тоже. Но если я сумею обвинить «Крик!» в клевете, то Хэдсону Херсту придется заткнуться. И времени терять нельзя. По-моему, ты говорил, что первый круг голосования за нового лидера партии на следующей неделе?

— Да, в понедельник.

— Тогда ты возвращайся к своим рыбе и чипсам, а я подниму меч на Ушера, проклятого Рудда.

От Дэрриджа, из Кента, я поехал почти через всю Англию на юг в Эксетер, заглянув по дороге в конюшни, которые показались мне родным домом, во владения Спенсера Сталлуорти. Я добрался туда только к шести тридцати, когда он как раз заканчивал вечерний обход конюшен.

— Привет, — удивленно воскликнул он. — Я не знал, что вы приедете.

— Да... — Я понаблюдал, как он кормит морковкой последнюю пару лошадей. Потом сделал несколько шагов и заглянул в стойло, где три великолепных года держал Будущее Сары. Сейчас в нем был гнедой с длинной шеей. Я с печалью подумал о простом счастье ушедших дней. Джим по-прежнему запирал на ночь стойла и доверял, наполнили ли конюхи кормушки сеном и доставили ли ведра с водой. Все такое знакомое. И как мне его не хватало.

Вечерний обход закончился. Я спросил, могу ли с ними немного поговорить. Это значило, что мы должны чуть-чуть проехать по дороге до дома Сталлуорти и посидеть там за хорошо запомнившейся бутылкой хереса.

Они знали, что мой отец — член кабинета министров. И я рассказал о борьбе за власть. Потом показал центральные страницы «Крика!». Они оба были потрясены и снова потянулись к бутылке. Джим быстро моргал бесцветными ресницами, у него это всегда признак возмущения.

— Но это же неправда? — проворчал Сталлуорти. — Вы никогда не пользовались наркотиками. Я бы знал об этом.

— Конечно, — с благодарностью проговорил я. — И я бы хотел, чтобы вы написали об этом. Заявление о том, что я работал с лошадью из вашей конюшни три года, побеждал на скачках и не показывал никаких признаков заинтересованности в наркотиках. Я хочу собрать столько письменных подтверждений, сколько смогу получить. Тогда у меня будет право сказать, что я не нахожусь в наркозависимости и никогда не находился, насколько способны судить окружавшие меня люди. И я предъявлю журналу иск за клевету.

Оба, Сталлуорти и Джим, были возмущены и в своих заявлениях защищали меня с большей страстью, чем я мог бы даже просить.

Сталлуорти оставил меня у себя ночевать и рано утром дал лошадь, чтобы я мог немного покататься. Я расстался с ним после завтрака и по знакомым местам поехал в университет.

Два года после окончания университета будто исчезли. Я поставил машину на дороге возле студенческого городка Стритэм и поднялся по крутой тропинке в Лейвер-билдинг — в здание математического факультета. После долгих метаний по этажам и расспросов я нашел своего куратора, который два года назад написал характеристику для «Уэдербис». Как и Сталлуорти и Джиму, я объяснил, что хотел бы получить от него.

— Наркотики? Конечно, многие студенты экспериментировали с ними. И знаете, мы пытались избавиться от тех, кто попадал в тяжелую зависимость.

Но вас я бы никогда не заподозрил в употреблении этой гадости. Начнем с того, что наркотики и математика несовместимы. И ваши работы, в частности, всегда были выполнены с ясной головой. Статья в журнале совершенная чушь.

Я попросил его изложить эти взгляды на бумаге, что он и сделал.

— Желаю удачи, — сказал он на прощание. — Эти журналисты готовы убить человека.