Хищники - Максим Шаттам

— Маттерс будет напротив вас. Вы убедитесь, что все нормально. По-крайней мере, здесь сухо.

Энн одобрительно кивнула, затем оглядела культовое помещение, реквизированное военными. Она увидела, что с алтаря убрали потир и кадила. Две свечи освещали пистолет и блокнот для записей.

— Это выглядит кощунственно… — усмехнулась она без намека на возмущение.

Фревен напрягся, но затем обернулся и понял, о чем она говорила.

— Да… я… прошу прощения, если это вас задевает, приспособил, что нашлось… И я не верю во все это, — сказал он, обводя руками сводчатый потолок.

— Я не себя имела в виду.

Энн решила не настаивать. Она заметила, что несколько человек, видимо глубоко верующие, с неприязнью реагировали на все, что видели здесь. Они входили в церковь, а потом быстро выбегали, не заботясь о производимом впечатлении.

Не в этом ли особенность религии? Поддержать неустойчивые души? Дать смысл жизни самым неимущим, чтобы они могли жить с уважением к другим? Для того, чтобы они остались в системе… Все это устраивает владык, отцов религии.

— Энн, вы дрожите, обсушитесь, смените одежду и приходите к нам.

После этих слов Фревен резко задернул занавеску, и молодая женщина осталась перед взором Девы Марии.

Энн нашла Фревена сидящим на складном табурете, лицом к алтарю. Он положил ручку и встал. Позади него Маттерс и Ларссон раскладывали карточки пленных в железные ящики. Энн кивнула им и села перед лейтенантом. Они только что установили черные доски, на которых были записаны все замечания ВП, связанные с убитыми. Энн заметила, что балюстрада, отделяющая хоры от остального пространства церкви, как бы очерчивала отдельную зону, где тщательно анализировали данные об убийствах, «язык смерти», по выражению Фревена. Цилиндрические свечи, похожие на длинные пальцы, обрамляли своим светом возвышение, покрытое тяжелым красным ковром. Энн осваивалась в этой защищенной зоне.

— Новостей нет, надеюсь? — спросила она, кивнув на одну из досок с перечнем личного состава третьего взвода.

— Они сразу же вступили в сражение, о чем я вам и говорил. Возможно, убийца останется там. Вам удалось оставить фиктивный рапорт в роте?

— Я оставила его в палатке солдата, который знает всех сослуживцев. Думаю, что он не замедлит сообщить всем о его содержании. Каковы дальнейшие действия?

— Ждем, когда они вернутся. А потом посмотрим, что будет.

— Поэтому вы расположились подальше от всех, у самого входа? Чтобы завлечь этого чокнутого, охраняя всех нас?

Фревен посмотрел на нее мерцающими глазами.

— Таков мой план, я беру на себя ответственность за него.

Энн с сомнением вскинула брови. Потом спросила:

— Могу ли я быть полезной?

— Я хотел бы, чтобы вы перечитали мои заметки, может быть, обнаружите что-то, говорящее о чертах характера и ускользнувшее от меня.

Энн согласно кивнула, вдохновленная внезапным доверием.

— Я хочу посмотреть, что мне надо сделать.

Фревен сел на складной табурет посреди церкви, под колокольней. Свечи освещали доски, на которых были отражены основные данные о деле. Энн принесли чашку горячего молока.

— Простите, это все, что удалось найти, — развел руками лейтенант, — нет ни чая, ни кофе.

— Все очень хорошо, спасибо. Что вы собираетесь делать?

— Руководить моими людьми и встречать пленных, а если останется время, попытаюсь найти Карруса, врача с «Чайки», который проводил вскрытие Гевина Томерса. Мне сказали, что он искал меня, когда мы сошли на берег.

Вскоре Энн осталась одна, в центре открытой галереи, ее успокаивало мерцание множества свечей и вид витражей. На этот раз, оценив свои ощущения, как делала всегда, она почувствовала, что у времени пряный запах. Например, имбиря. Возбуждающий и в то же время мягкий. Ей не терпелось погрузиться в изучение документов Фревена. Она принялась читать официальные рапорты лейтенанта, а потом его заметки. С особенным вниманием она вникала в секреты его методики. На первых этапах расследования он удовлетворялся списыванием каждой детали картины и места преступления, тела, оставленных преступником следов, подкрепляя все это схемами и рисунками. Затем он объединял данные и пытался придать им хронологию и направление. В случае первого преступления, убийства Фергюса Росдейла, его заинтересовало обезглавливание. Зачем понадобилось лишать человека головы? И особенно то, почему его голова была заменена бараньей? Тут учитывалось все: наличие рогов, возможность сатанинского ритуала, человеческое скотство и, конечно, намек на Библию: баран, принесенный в жертву вместо Исаака, после того как Авраам изъявил готовность принести в жертву собственного сына. Крэг Фревен со всех возможных сторон рассматривал символику и убеждался в безуспешности этого направления. Он делает заключение, исходя из мрачности самой мизансцены: лишая жертву головы, заменяя ее головой животного и выставляя это напоказ, убийца хотел произвести жуткое впечатление.

Энн продолжала читать записи, относящиеся к убийству Гевина Томерса. Тут Фревен остановился на интерпретации мизансцены.

Тело обернуто толстым слоем клеящей ленты, оставлена только нога и рука до локтя. Это защитный кокон? Если это так, почему надо было выставлять его на всеобщее обозрение? Убийца хотел показать это, но он хотел также сохранить свою жертву? Важно только то, что она представляет собой.

Нет и нет! Жертва очень страдала. Сначала ее душили, потом раздавили (убийца стоял коленями на его груди, прыгал, чтобы поглубже вонзилась грудная кость?), и, наконец, скорпион, помещенный в рот, а затем в нем «зашитый». Смерти предшествовало глубокое страдание. Садизм. Экстериоризация, выставление напоказ гнева убийцы. Жестокость: желание управлять другими, власть над жизнью и смертью, материализация фрустрации. Существо, созданное собственной болью.

Принимая во внимание все это и его интеллект, делаю вывод: он осознает свое отличие и страдает от этого; две версии: он страдает, так как близок к саморазрушению, он уродует себя, это человек с множеством шрамов, которые он нанес сам себе, это молодой парень, ему не больше тридцати лет! Кроме того, этот человек и так совершил бы преступление, и он был больше не способен находиться в таком замкнутом сообществе, как армия, оставаясь незамеченным. Либо он живет страданиями, отличаясь от других сверхсилой, которая укрепляет его на этом пути. Тогда это существо холодное, в высшей степени нарциссическое и убежденное в том, что система не приспособлена к нему, так как он один прав и поступает как надо.

А значит, мы не заслуживаем никакого уважения, и он убивает нас без всяких эмоций.

Скорее всего, вторая гипотеза больше подходит к первому преступлению. Но он способен скрывать свою холодность за маской может быть даже экстраверта.

Но это только иллюзия. Он насмехается над нами, он с нами играет.

Чего он хочет, убивая?

Испытать эмоции. Может, это воздействует на его сексуальность. По крайней мере, его связь с сексуальностью, его плотская чувственность (кожа жертвы, его жизнь, прикосновения, его нервные токи, кровь). Даже если не было полового акта как такового. Его замена — мучения жертвы.

Аналитические заметки Фревена растянулись на тридцать страниц, свидетельствуя о сложном интеллектуальном продвижении, опирающемся на логическую обоснованность. Объяснения, связанные с личностью убийцы, которые он озвучивал во время совещаний, были обобщены, но в его объемных аналитических записях все излагалось подробно.

Энн дочитала заметки о последнем убийстве: Клиффорд Харрис, ему было всего лишь 22 года. Приближалось время завтрака, когда она закрыла блокноты в кожаных переплетах и потянулась. Ее взгляд скользнул по черным доскам и записям Фревена, остановившись на заключении:

ОБЩИЕ ЧЕРТЫ:

Связь с животным миром.

Жестокость преступлений.

Театральность.

Преступник: одиночка или экстраверт?

Заскрипела входная дверь, и в церковь вошел солдат. Он шел, разглядывая своды и колонны. Потом он увидел Энн и поздоровался с ней.

— Ах, я не знал, что здесь кто-то есть, — проговорил он. — Мне сказали про церковный орган. И… ну, я играл дома, по воскресеньям. Я подумал, может быть, смогу немного размять пальцы, у меня есть разрешение, это…

— Идите, — прервала его Энн. — Я не знаю, где он находится, но ищите и доставьте себе удовольствие.

Довольная, что избавилась от постороннего, она вновь погрузилась в размышления, просматривая список, сопоставляя имена и лица, по крайней мере, некоторых из них.

Самые брутальные: Хришек, Харрисон, Тродел. И Барроу, добавила она, вспоминая его вчерашнее поведение. Пошел бы он до конца? Стал бы он ее насиловать? Нет, скорее всего, нет… Эти четверо не относились к тем, кого испугала война. С опытом Энн научилась делить солдат на три категории: милитаристы, которые видели в войне средство для выражения своих примитивных побуждений; хамелеоны, способные легко приспосабливаться к обстоятельствам, и поэты, страдавшие от того, что их силой втянули в конфликт, сама реальность которого заставляла их страдать. Хришек, Харрисон, Тродел и Барроу, без сомнения, были милитаристами, которым война давала возможность выразить важную часть их натуры.