Житие мое - Сыромятникова Ирина

Однако мой вынужденный гуманизм имел последствия.

Надзор среагировал на невнятное бормотание девушки неожиданно энергично: когда штурмовой отряд ворвался в сомнительную клинику, злосчастный Утер был уже мертв и подготовлен к кремации, а в очереди на «лечение» стояли еще двое черных, причем дети. Полиция повязала всех, от директора до технички, но большинство специалистов были мирными травниками, которые понятия не имели о том, что хозяйка заведения развлекается запрещенной ворожбой. Таблоиды вышли с заголовками типа «Возрождение инквизиции» и «Полицейский беспредел», впрочем, предъявлению обвинений это не помешало. Власти объявили, что клинику закроют и снесут как здание, оскверненное жертвоприношением.

– Подумать только, я ведь был там, – нетипично серьезный Четвертушка крутил в руках практически полный стакан, – и бабу эту видел.

– Хотел подлечиться? – съехидничал я.

– Типун тебе на язык! – разозлился Рон. – Тебе хорошо говорить – твои предки далеко, а мои меня каждый день пилят. Мать с этой Мелонс в подружках ходила, они там теперь клуб поддержки организуют.

– Кого? Беллы или Утера?

– Да ты не поймешь, – отмахнулся он. – Она же была… ну… типичная белая!

– Белый не синоним доброго, – назидательно заметил я.

– Знаю, – поморщился Четвертушка, – но не думал, что все так круто.

– Сними квартиру! – искренне посоветовал я. – Нет ничего лучше жизни без соседей.

Особенно когда у тебя есть возможность от них избавиться.

Утера хоронили аккурат в первый день учебного года, и ни одна, ни одна паршивая газета не написала об этом событии ни строчки! Это было возмутительно!

Мы с Шорохом негодовали в унисон, результат получался страшноватый. Не знаю, что собирался учудить он, а я пошел в университет и у всех черных магов, имена которых сумел припомнить (оказалось, их не так уж мало), напрямую спросил, в курсе ли они, что белые убили черного. И знаете что? Абсолютно все выказали к делу живейший интерес. Тогда-то я впервые услышал странное слово «искусники». Старейшие преподаватели цедили его сквозь зубы с такой ненавистью, что я готов был поверить в реальность магической войны, а к вечеру на стенах центрального здания кто-то нарисовал характерный знак кровной мести с подписью: «Нинтарк не забыт!» Интересно, где это?

Белые шушукались по углам про зачарованных знакомых, похищенных и обращенных в рабство, новички-первокурсники с круглыми от ужаса и восторга глазами расспрашивали друг друга про каких-то жрецов, а я был абсолютно не в теме. Должно быть, это было нечто, о чем принято узнавать в кругу семьи, но я-то своего отца-черного никогда не знал, а дядя (нельзя плохо о покойнике) типа не снизошел до разговоров.

Попробовал растрясти сокурсников – не выгорело, углубляться в тему никто не желал. И тут я вспомнил, кто задолжал мне одну услугу.

Как ни странно, капитан Бер оказался не против поболтать.

– Помните, вы обещали мне ответ на один вопрос?

– Ну ты нахал!

– Какой есть. Так что, ваш босс уже в курсе кристалла?

– Нет пока. И что ты хочешь знать?

– Искусники.

– Это закрытая тема.

– Так откройте ее!

Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза, и я даже начал сомневаться, не является ли капитан Бер тайным неинициированным черным.

– Зачем тебе? – вздохнул он, уступая.

– Я хочу знать о том, что несет для меня угрозу.

– Дело я тебе конечно же не дам, но могу рассказать так, под честное слово. Устраивает?

– Вполне!

– Ты историю первых времен знаешь?

Я задумчиво наморщил лоб.

– Ладно, проехали, а чем знаменит Роланд Светлый?

– Он святой? – рискнул предположить я.

– Не только, – вздохнул капитан. – Что ж, попробуем по-другому. Представь, кое-кто в Ингернике до сих пор считает, что источником потустороннего являются черные маги.

– Ха!

– Я ответил на твой вопрос? – Он поднял бровь.

– Нет, конечно.

– Тогда заткнись и слушай. Ты думал, у надзора проблемы только с черными? Ни хрена подобного! Наш основной контингент – белые маги. Зря смеешься. Попробуй представить, что из себя такое есть белый маг. Вряд ли получится, но хотя бы попробуй! Они ощущают других людей как самих себя, и не только людей. И положительные, и отрицательные эмоции, без разбору. Понимаешь?

Я вспомнил свой опыт на вокзале и невольно поморщился. Капитан немного оживился:

– Это хорошо, если белый из деревни, они там видят, как все происходит в природе, жизни учатся. Ну, там кролик ест травку, люди едят кролика, в смысле коров с родственниками они не путают. А городские не то что зарезать кролика, они его в клетку посадить не могут, дескать, ему там плохо. Реакции обостренные, вплоть до истерики, и сделать они с собой ничего не могут – натура такая. Конечно, надзор работает, эмпаты помогают, но до конца эту проблему снять нельзя, а люди относятся к недоразумениям с белыми как к шутке, теме для анекдотов. И очень зря!

Капитан поднял палец:

– Белый принимает в себя всю боль мира, а желание избавиться от боли – это очень сильный стимул, за такое жизнь можно отдать. Большинство как-то приспосабливается, особенно инициированные, они свой Источник способны приглушать, но некоторые не могут, или не хотят, или шок в детстве получили слишком сильный. Эти начинают колобродить – требуют запретить есть мясо, борются за права домашних животных, берут под защиту канализационных крыс. Или, еще хуже, лезут к людям, хотят научить их жить «правильно». Эти последние – наши клиенты.

От слишком частого повторения слова «белый» в моей памяти начали оживать приколы Шороха, и я решил, что словоблудие пора заканчивать:

– А при чем тут Искусники?

– При том! Искусники и им подобные – секты, опирающиеся на психически неустойчивых граждан, преимущественно – из белых. Они эксплуатируют легенду о Белом Халаке (захочешь – сам прочтешь, тема не секретная) и обещают построить мир, где все счастливы. Опасность подобного обывателю не понять. Это черными почти невозможно манипулировать, они слишком независимы, а белые доверчивы, внушаемы, исполнительны. Не успеешь оглянуться – и тебе уже противостоит толпа фанатиков, свято верящих, что они сражаются за счастье всех людей, а начинают они, как правило, с того, что пробуют переделать или попросту уничтожить всех черных в пределах досягаемости.

– Мило.

– И бессмысленно. Построить мир без страданий можно, только уничтожив всех, кто способен страдать, но все эти доморощенные спасители просто не в состоянии осознать самые простые истины – они мечутся, потому что им больно.

Значит, все мои видения имеют под собой какую-то основу, непонятно только, хорошо это или плохо. Впрочем, особого сочувствия к абстрактным белым я не испытывал – у абстракции нету глаз. К Шороху их!

– Разве у таких придурков может получиться что-нибудь серьезное?

Капитан пожал плечами:

– А людям какая разница? Во времена моей молодости было модно верить в добрые намерения, и Искусники стали почти официальной организацией. Кончилось тем, что они накрыли заклинанием целый город, решив избавить его обитателей от злых помыслов.

– Разве такое возможно? – поразился я.

– Возможно, только очень ненадолго. Реальный Халак просуществовал где-то лет семьдесят, Нинтарку хватило восьми месяцев. Погибло сорок тысяч подопытных и еще восемьсот бойцов надзора, стоявших в оцеплении.

– Не понял. Это что, белое заклятие их так?..

– Нет. Неидентифицированный потусторонний феномен. Белые маги абсолютно беспомощны перед нежитью, даже более беспомощны, чем обычные люди. А гости из потустороннего склонны являться без приглашения, что бы там про них ни говорили. Поэтому будем бить этих деятелей, где бы они ни появились и как бы себя ни называли. Плакать, сострадать, но бить. Понял?

Я неуверенно кивнул.

– А теперь отвечай, – капитан Бер нахмурился, – это ты растрепал всем об Утере?

Мои плечи сами собой расправились, а подбородок воинственно вздернулся:

– Ну я!

– Спасибо.

Я даже опешил:

– За что?

Он пожал плечами:

– Мы могли проворонить этот случай, из-за того что мадам Мелонс – врач. И еще столичное начальство требовало не поднимать панику… Короче, спасибо. Удачно получилось.

– Всегда пожалуйста! – Таких услуг я им мог оказать до фига и больше.

Ночью мне приснился Белый Халак, и то, что я ни разу не видел его даже на картинке, мне нисколько не мешало. По его улицам ходили люди, ничем не отличающиеся от гулей, разве что с красной кровью. Они были все равно что слепцы – «не вижу зла, не говорю зла», – потому что не могли даже помыслить о том, что кто-то способен и имеет право злиться, тосковать, испытывать боль и… умирать.

Они вовсе не были преисполнены сострадания, нет, они хотели, чтобы страданий не было, а это разные вещи. Все вокруг должны были быть здоровыми и веселыми либо не существовать вообще – стариков и больных счастливые зомби среди себя не терпели. Во сне я знал, что где-то далеко могучие кадавры защищают границы сказочного королевства – просто уничтожают любое существо, попытавшееся их пересечь. Такие же кадавры работают в полях и мастерских, потому что делать над собой усилие, необходимое для регулярной работы (тогда, когда надо, а не тогда, когда хочешь), жители Халака не в состоянии. Зачем? Жажду деятельности можно ведь удовлетворить иначе. Они ходили, ели, рисовали на холстах странные завитушки и умилялись этому, плодили ненужные вещи и звуки, спали друг с другом, но не знали, что делать с детьми, и зачастую избавлялись от них еще до рождения. Как в такой ситуации должно выглядеть воспитание, я отказывался понимать, разве что они и к этому делу кадавров приставили: вырастить полноценную личность – тяжкий труд, невозможный без некоторой доли насилия.