Железный Совет - Чайна Мьевиль

Иуда берет несколько заказов. Для эксцентричного богача, который презирает металлический лязг машин, он делает двух прекрасных слуг, мужчину и женщину, — настоящее произведение искусства из проволоки и наполненных песком кожаных валиков. Плату он требует высокую: работа отнимает силы.

По милости странной личинки, которая завелась у него внутри и не дает покоя, Иуда бродит по городу. Личинка словно тянет его куда-то; Иуда чувствует, что его глазами она смотрит на мир. «Во мне живет великая добродетель, — думает он без всякого высокомерия, — но она вроде незваного гостя. Я ощущаю ее как нечто постороннее. Делает ли она меня лучше? Добрее? Или, наоборот, портит?»

Иуда думает об Анн-Гари и читает в газетах, что строительство дороги снова набирает темп. Начинаются парламентские слушания. ТЖТ и самого Яни Правли обвиняют в махинациях. Рабочие гибнут от несчастных случаев, уклоны выравниваются необъяснимым для инспекторов способом, а следы температурного воздействия и ширина зоны отчуждения по обе стороны насыпи вызывают вопросы, на которые ТЖТ отказывается отвечать. Слова «жертвоприношение» или «демон» никто не произносит, но растет общая убежденность в том, что Правли одержим блеском золота и грандиозными стройками, что он не позволит ни географии, ни климату, ни политике стать у него на пути. Планы Правли отражены в названии его компании, и эта дорога — лишь малая их часть.

«Иуда, Иуда, Иуда». Собственное имя преследует его. Что-то должно случиться.

В Нью-Кробюзоне изготовляют новые товары или воспроизводят те, которыми торговали в Обильные Годы. В искусстве наконец кое-какие подвижки. В городе строят дома, в доках — суда. Магазины набиты новейшим ассортиментом. На улицах рядом с афишными тумбами, словно дикие цветы после половодья, появляются печатные вывески: на них — человек, кричащий в сложенные рупором ладони.

— Что это такое? — спрашивает себя Иуда и заходит в будку.

Там стул, какой-то аппарат, ряды кнопок с буквами и цифрами, трубка и наушники. Он читает инструкцию, опускает в прорезь монету. Появляется список названий:

Новогодняя речь мэра.

Как жаль, что это только песенка.

Маленькая симфония Требюшанда.

И так далее. Иуда выбирает мюзик-холльный номер «Лучше в работный дом», прижимает ухо к раструбу и словно завороженный слушает, как что-то, прежде сдерживаемое, щелкнув, становится на место, скрытая энергия вырывается на свободу, доносится какой-то треск; и вдруг он слышит шум и вздрагивает, потому что этот шум — песенка, ее поет неизвестная хористка, оттенки голоса которой неразличимы из-за треска, но все же это голос, и, несомненно, поющий. Иуда даже разбирает слова.

— А если впереди — работный дом, то мы туда отправимся вдвоем, всегда мы будем рядом, только так, я от тебя, мой милый, ни на шаг.

Иуда слышит слова: они пойманы в ловушку.

Все дело в воске — это он придает словам осязаемость. Иуда возбужден этим открытием. Воск может заставлять звук ждать и появляться тогда, когда нужно.

Новая технология, укрощение времени. Ее придумали для бесконечного повторения уличных песенок. Иуде она нужна совсем с другой целью. Он просматривает свои записи, сделанные в болоте. Он превращается в затаивший дыхание сгусток энергии и чувствует, как Нью-Кробюзон отступает от него.

«Сколько раз я опускал руки перед силой?» Он вспоминает обо всех тех, кто погиб потому, что он предвидел момент, когда появятся охотники за головами, или милиция, или железная дорога, или газ, и всегда пасовал перед неизбежным. «Я боюсь времени».

Но те, кто развлекает других, смогли прервать сердцебиение времени. «Они законсервировали прошлое», — думает Иуда. Живущий внутри него паразит — добродетель, скрытая святость — шевелится.

Как просто, оказывается, взять и стряхнуть с себя Нью-Кробюзон; месяцы, проведенные в этом городе, без усилий превращаются в воспоминания.

Иуда пишет своим немногим клиентам. Пишет Пенниго, благодарит его за усилия, желает удачи, обещает, что они увидятся после возвращения Иуды, в которое он не верит.

Есть еще одна техника, которой он жаждет овладеть. В Кинкене он разговаривает с хепри — устные вопросы, на которые Иуде пишут ответы, — и выведывает у них все, что им известно о метазаводных механизмах. Потом он покупает магические батареи и до изнеможения заряжает их собственной кровью.

У него получается не сразу. Возле дома, где живут беспризорники, поклонники его таланта, он натягивает поперек тротуара тончайшую нить. С первыми лучами зари одна девчушка просыпается и выходит из дома, чтобы украсть что-нибудь на завтрак. Ее грязные ножки разрывают нить, волокно лопается, гудение, щелчок — и батарея включается; и вдруг от кучки камней у двери отделяется фигурка и, пританцовывая, направляется к девочке. Замерев, та наблюдает.

Крошечный голем высотой с детскую ладонь танцует точно так, как учил его Иуда, когда бормотал заклинания и настраивал приспособления, готовя пусковой механизм. Танцуя, голем подходит к девчушке: он сложен из монет. Споткнувшись, голем падает и рассыпается, а девочка собирает монетки с земли.

Иуда наблюдает за ней из подворотни. Он велел голему исполнять заранее подготовленную программу, заставил его ждать. Задуманная Иудой ловушка сработала. Он не знает, делал ли кто-нибудь такое раньше.

И вот он снова на болотах. Повсюду лед, стебли вьющихся растений задеревенели и стучат на ветру, животные спят, трясина отдыхает. Рабочий лагерь и поезд остались во многих милях позади.

Дорога провела Иуду мимо городов, превратившихся в трупы, вглубь земель, не укрощенных, но лишь изуродованных строительством, и дальше, по засаженным деревьями насыпным островам, этим перешейкам из привозного камня, в самое сердце болот. Иуда углубляется все дальше в поисках своих бывших одноплеменников.

У него большая поклажа: новый вокситератор с цилиндрами, камера, ружья. Он идет нарочито шумно, чтобы его не приняли за траппера, и поет песни, которым научили его копьеруки: песню завтрака, песню приветствия, песню пожелания доброго дня. Он идет, не пряча рук.

Когда те появляются, Иуда видит, что они совсем из другого, незнакомого ему племени, и затягивает песню добрых соседей, а потом песню с просьбой войти. Копьеруки окружают его, то прикидываясь деревьями, то принимая свой обычный вид, скалят зубы, грозят смертоносными руками-копьями, но Иуда не убегает; тогда его начинают бить, но он не уходит; и тогда его ведут в тайную деревню копьеруков. Их кланы и родовые союзы порушены: они последние из своего народа.

Ребятишки сбегаются поглазеть на него. Вот оно, последнее поколение копьеруков.

Добродетель всколыхнулась внутри Иуды, но он знает, что перед ним — мертвый народ и ничто этого не изменит. Болотные жители берут его с собой на охоту — самки вместе с самцами, теперь не до традиций, — и он снова слышит «ах, ах, ах», мелодию многих выдохов и отчетливые ритмы голосов. Вода взвихряется и тут же успокаивается.

Иуда вытаскивает слуховую трубу и записывает звуки на восковой цилиндр. Затем проигрывает запись: крутит рукоятку и слышит ритм их голосов. Он видит его. Видит его форму. При помощи линзы он рассматривает цилиндр и чувствует себя географом воскового континента. Иуда изучает песню, ее провалы, петляющие долины, пики и пустыни. Он вращает ручку медленно, прослушивая еще раз в замедленном темпе.

К своему стыду, Иуда скучает среди обреченного народа. В промозглой сырости болота он трудится изо всех сил, записывая по отдельности все элементы песен, не пропуская даже плохо слышных или исковерканных звуков, но все вокруг угнетает его. Копьеруки не строят больше уединенных жилищ и зеленых убежищ в лесах, им не до того: из наспех сооруженных соломенных хижин они отряд за отрядом уходят на войну, гонимые духами болот, и совсем скоро сами станут духами.

Иуда не хочет этого видеть. В его груди словно кто-то поворачивает кинжал. Душа копьеруков перешла на восковые цилиндры. И наконец Иуда покидает их во второй раз.

И снова поезд. Он продвинулся. Иуда видит тысячи лиц, которых не наблюдал раньше. Рельсы разветвились. У развилки растет город. Великолепное зрелище.

Отполированные поездами рельсы лоснятся. Они виляют в недостроенные депо, становятся пустыми еще запасными путями, сворачивают к сортировочным горкам, минуют покосившиеся домишки недостроенного города. Дальше дорога раздваивается. Одна линия устремляется в самое сердце болот, где внезапно останавливается среди деревьев.

Другая исчезает на западе. Путейцы возвращаются с вырубки, неся костыли и молоты, с которых капает вода, и сами они грязные и потные, словно из боя. С каждым выдохом их шарфом окутывает лента пара, мгновение тянется за ними и тут же исчезает.