Плач соловья - Саймон Грин

— Кажется, понимаю, почему вы называете друг друга не иначе, как мистер и миссис, — сказал я. Мне почему-то очень захотелось вставить что-нибудь в их речи. — Иначе вы можете запутаться в своих именах и забыть, кто вы такие сегодня.

— Справедливо, — сказал мистер Кавендиш, — но не имеет отношения к делу.

— Жюльен Адвент рано или поздно до вас доберется, — сказал я. — Он никогда о вас не забывал.

Мистер и миссис Кавендиш посмотрели друг на друга и лучезарно улыбнулись.

— О, мы тоже прекрасно его помним! — сказала миссис Кавендиш. — Знаете, есть одна история… Жюльен не любит ее рассказывать. Кажется, он не рассказывал ее вообще никому и никогда. Его великая любовь, которая выдала его Маскам Смерти, благодаря чему он провалился во временной сдвиг, перед вами. Это я. Как же я могу забыть, каким было его лицо в тот миг, когда я сняла свою маску? Его ужас и потрясение… Я долго смеялась. Я думала, что никогда не смогу остановиться.

— Вы знаете, он плакал, — сказал мистер Кавендиш. — Настоящими слезами. Впрочем, Жюльен всегда был сентиментален.

— На самом деле ему некого винить, кроме самого себя, — сказала миссис Кавендиш. — Судите сами. Когда мы встретились, я работала в эстрадном кордебалете: ну, знаете, когда больше танцуешь, чем поешь. Голос так себе, но ноги очень даже ничего. Я ему приглянулась. Надо сказать, в те времена джентльмены нередко обращали на меня внимание. Он показал мне роскошную жизнь, привил вкус и аппетит к дорогим вещам. Но некоторые привычки он отказался оплачивать. Думал, что этим спасет меня. Ему стоило спросить, хочется ли мне спасения. Что ж, мне пришлось искать кого-нибудь менее упрямого. И вот на одном из вечеров, которые устраивал Жюльен, я встретила наконец щедрого и великодушного джентльмена. Маску Смерти, как вы уже, наверное, догадались. Он ввел меня в мир денег и удовольствий, и скоро мне стало казаться, что я там родилась. В конце концов я и сама надела маску. Жизнь на вершине преступного мира оказалась не в пример интереснее, чем в объятиях Жюльена. Когда пришло время столкнуть его во временной сдвиг, я не испытывала никаких сожалений.

Ионе, видимо, история показалась скучной.

— Расскажите, что мы сделали с Россиньоль! — потребовал он. — Я хочу видеть его лицо! Что он скажет, когда осознает свое бессилие!

— Достигнув некоторой популярности, наша милая Россиньоль стала чересчур независимой. — Мистер Кавендиш говорил неохотно, будто лишь делал одолжение Ионе. — Она перестала советоваться с нами, завела собственные знакомства. В свое время, когда ее никто не знал, она с удовольствием подписывала составленные нами контракты, а потом начались сепаратные переговоры с руководством студий звукозаписи. Ее уверили, что старые контракты нетрудно разорвать — если Россиньоль будет слушать своих новых друзей. Тогда-то она и потребовала от нас более выгодных условий, пригрозив, что уйдет.

— Разумеется, мы не могли этого допустить, — сказала миссис Кавендиш. — Слишком много в нее вложено. Мы открыли ее, мы холили ее и лелеяли, мы сделали ее конкурентоспособным товаром — и должны потерять все, когда пришла пора получать дивиденды! Мы имеем полное право защищать свои инвестиции. Вы напрасно так уверены, будто сражаетесь за правое дело, мистер Тейлор! Эта страдалица не нуждается в спасении. Да и от чего? От славы? Или, может быть, от богатства? Мы обещали сделать ее звездой и от своих слов не отказываемся. Но она принадлежит нам, и никому другому.

— А как насчет свободы выбора? — спросил я.

— Никак, — ответил мистер Кавендиш. — Бизнес есть бизнес. Вручая нам свою судьбу, Россиньоль подписалась, что отбросит все эти глупости. Она принадлежит фонду Кавендишей.

— И поэтому ей пришлось умереть, — заключил Мертвец. — Вы ее убили, потому что она захотела взять свою жизнь в собственные руки.

Кавендишей обвинение нисколько не задело. Оно им даже польстило.

— На самом деле мы ее не убили, — сказала миссис Кавендиш.

— То есть не совсем, — сказал мистер Кавендиш.

— Она мертва, но не вполне, — сказала миссис Кавендиш. — Яд привел ее на самый порог смерти. Мы оставили ее там на некоторое время, а потом осторожно вернули обратно — благодаря Ионе. Интересно, да? Шанс застрять на грани жизни и смерти — один на миллион, но он есть и проходит по ведомству энтропии, то есть Ионы. Слыхали вы про импринтинг? Россиньоль вернулась из экскурсии в царство теней в состоянии глубокого шока: она утратила большую часть воли, а восприимчивость повысилась до такой степени, что девочка приняла нас в качестве суррогатных родителей и воплощения авторитета. Разумеется, для сохранения этой ценной эмоциональной связи нам пришлось изолировать ее от дурных влияний. Увы, губительный дух независимости не удалось вырвать с корнем. Боюсь, для коррекции сознания придется еще раз применить яд и повторить процесс.

— Вы ублюдки! — крикнула Россиньоль.

— Тише, тише, дитя мое, — сказал мистер Кавендиш. — Почему артисты никогда не понимают своей выгоды?

— Вот именно! — Иона просто сиял от счастья. — Но самое главное, что только моя воля и моя магия удерживают ее на границе между жизнью и смертью. Ее жизнь прикована к моей, и эти узы никому не разорвать! Если тебе удастся меня убить, Джон, она вернется во тьму. Навсегда.

— В целом это убедительно, если говорить о Джоне, — спокойно согласился Мертвец. — Но как насчет меня? С Россиньоль я едва знаком, ее жизнь и смерть меня не очень сильно задевают. А вот когда ты лезешь в мои дела, путаешься у меня под ногами — я этого не потерплю! Нет, малыш Билли, я тебя убью.

— Не смей меня так называть! Никакой я тебе не Билли! Я…

— Как ты был визгливым мелким засранцем, Билли, так и остался.

— Да я тебя…

— Что ты меня? Убьешь? Напугал. Всей твоей силы не хватит, чтобы аннулировать мой договор.

— Вполне возможно, — вдруг жизнерадостно улыбнулся Иона.

Я поежился. Мне эта улыбка совсем не понравилась. Иона шагнул вперед, глядя на Мертвеца в упор:

— Сколько липкой ленты и клея ты извел на себя за эти годы, а? Такие ужасные раны, а ты все еще как новенький. Прекрасная работа. Поздравляю. Но представь на секунду, что ничем твои раны не скреплены. То есть что все твои перевязки… распались?

Коротким движением Иона рассек рукой воздух, и Мертвец будто взорвался. Куски черной ленты взвились в воздух, как серпантин, на сцену со стуком посыпались какие-то крючки и скобки. Одежда расползлась в клочья. Никакой крови, никакой другой жидкости, хотя открылись все зияющие раны. Ноги подломились, и Мертвец тяжко рухнул на сцену; бледно-розовые внутренности вывалились на пол. Одна рука оторвалась и лежала в стороне, подергивая пальцами. Мертвец не шевелился, только медленно, как цветы, распускались его раны. Я знал, как ему доставалось, но все же не представлял истинного масштаба. Россиньоль впилась ногтями мне в руку, но я не шевельнулся и не проронил ни звука. Я просто стоял и тупо смотрел. Меня тошнило от собственного бессилия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});