Девушка в белом кимоно - Ана Джонс

ладони друг о друга и только потом касается моего слегка выступающего живота. Мягко и целенаправленно она надавливает сначала выше, а потом ниже живого холмика. Потом она поднимает мою юбку и осматривает меня внутри.

В это время я поднимаю лицо к небу и крепко зажмуриваюсь.

— Все указывает на четвертый месяц беременности, — говорит она, снова меня накрывая.

Вцепившись пальцами в одеяло, я вглядываюсь в ее лицо. Когда наши глаза встречаются, она похлопывает меня по руке.

— Судя по всему, там все в порядке. Было лишь небольшое выделение крови и недолгие тянущие боли. Сейчас не болит?

— Нет, — облегчение омывает меня волной, и я глубоко вздыхаю. Этот ребенок — боец.

— Но я бы хотела показать тебя еще одной акушерке, чтобы быть уверенной, и сделать нужные анализы. Завтра с утра мы отправим тебя в родильный дом, и там ты отдохнешь. Договорились?

Мои глаза снова стали исторгать слезы.

Она снова похлопала меня по руке в знак утешения.

— Спи и сохраняй спокойствие.

И она уходит так же, как пришла, забрав лампу с собой. Снова раздались шаги, приглушенные голоса, а потом воцарилось молчание.

Тем временем я представила себе все возможные сценарии развития событий моей жизни. Той самой жизни, которая мне больше не принадлежит. Потому что теперь она принадлежит этому ребенку, мужчине, которому я отдала свое сердце, и Кендзи, моему младшему брату, которого я теперь должна принять как сына. Как сына.

— Я не хочу занимать твое место, хаха, — шепчу я сквозь слезы. — Я не смогу.

Новые обязанности старых традиций теперь навечно связывают мне руки. Отец никогда не примет Хаджиме в нашем семейном доме, и я не имею права забирать Кендзи из единственного дома, который он знал за всю свою жизнь. А что будет с моим ребенком?

Пожалуйста, пусть у нее все будет в порядке.

ГЛАВА 20

Америка, настоящие дни

На Среднем Западе резкие перепады температуры зачастую приводят к грозам и ураганам. Обычно мне хватало ума не садиться за руль в такую погоду, но стоило мне вспомнить о папином складе, как я вылетела из дома. Ничто, даже категория пять по Саффиру — Симпсону, не могло удержать меня на месте.

Дворники кадиллака проигрывали битву тропическому ливню. В довершение ко всему колеса на воде не держали дорогу, а из-за вспышек молнии в глазах надолго оставались блики. Мне следовало бы встать на обочину, чтобы переждать непогоду, но я упорно двигалась вперед.

К тому времени как я добралась до места, от ливня остался мелкий дождик. Я высунулась из окошка, чтобы набрать код на въезде, затем включила дальний свет, чтобы отыскать нужный ряд «Н» и место 101, но надписи уже были едва видны. Пришлось чуть ли не ползти вдоль рядов, пока я не отыскала нужный, и только тогда подогнала к нему машину.

Я выудила ключ и пошла к дверям сквозь реки дождевой воды. Мне удалось вставить ключ и провернуть его со щелчком, чтобы потом поднять дверь-ролету, скатывая оставшиеся капли себе на голову. Включив свет, я вошла внутрь, откинула с лица мокрые волосы и стала осматриваться.

С чего же мне начать?

У папы была особая система, по которой он укладывал вещи. Казалось, мы совсем недавно перевозили сюда коробки с чердака, но на чехлах, которыми мы их укрыли, уже красовался слой пыли. Я сдернула один из них, и спертый воздух тут же приобрел аромат забытых лет.

Я шла между рядами коробок, и мои туфли оставляли мокрые следы на цементном полу. Хорошо хоть, дверь не пропустила воду внутрь.

В первой коробке хранились покрывала, которые бабушка шила своими руками, удивительно мастерски сделанные и долго бывшие в ходу. Я вытащила то, что раньше лежало в изножье моей кровати — лоскутное покрывало из розовых и белых квадратов, которые в каждом блоке восемь на восемь штук были выложены в новом порядке. Когда я была маленькой, это покрывало прятало меня от чудовищ, и оно же было моим убежищем и утешением во время подростковых сердечных драм. Теперь же я собиралась воспользоваться его помощью против охватившего меня озноба.

Мамин сервиз с серебристой каемкой, из восьми предметов. Когда-то он принадлежал ее матери, а потом стал моим, хоть я никогда им не пользовалась. Я закрыла крышку, понимая, что, скорее всего, никогда и не стану им пользоваться.

В нескольких пластмассовых коробках обнаружились рождественские украшения. Я открыла одну и пошевелила елочные украшения в выцветших серых, розовых и белых тонах. Мама обожала французский декор и предпочитала сдержанные прованские тона жизнерадостной красно-зеленой классике. Должна признаться, что ее любимые нетрадиционные цвета на украшениях выглядели чудесно. До самой маминой смерти они с папой украшали дом к каждому Рождеству, это было нашей семейной традицией, но после того как ее не стало, папа к украшениям не прикасался. Я решила забрать их с собой и подвинула коробку ближе к выходу.

Перебирая вещи, я нашла еще рождественские украшения, журналы, еще один сервиз и старые чемоданы. Я открыла золотистые застежки на каждом из них, но они оказались пустыми.

За чемоданами нашлась коробка, перехваченная крест-накрест упаковочным скотчем. Она оказалась тяжелой, но я перетащила ее на середину помещения, под лампу. Осторожно отделила от картона сначала края ленты, а потом и всю ее.

Когда я подняла крышку, то первым, что я увидела, была газета, скрывавшая содержимое. Она не была смята, чтобы обеспечить его сохранность. Напротив, она была аккуратно сложена, что навело меня на мысль, что газета сама была убрана на хранение.

Передовица называлась «Девочка в красных туфельках» и была снабжена фотографией бронзовой статуи, изображающей маленькую девочку с косичками. Она держала в руках цветок на длинном стебле и смотрела в сторону океана, будто ожидая кого-то. Я просмотрела текст.

«Сан-Диего и Йокогама, города-побратимы, расположенные на противоположных берегах Тихого океана, благодаря дару Йокогамы теперь связаны еще одной нитью. Девочка в красных туфельках стоит на берегу Шелтер Айленд, возле военно-морской базы в Сан-Диего. Это напоминание об осиротевшей девочке из Японии, которую удочерила любящая американская пара. История этой девочки сначала была рассказана в стихотворении, а затем превратилась в хорошо известную в Японии песню».

Дальше статья говорила о статуе как о символе союза между двумя странами, но когда я вытащила из кармана телефон и стала искать упоминание о ней в Интернете, то нашла совершенно другую историю. Реальную.

Известное стихотворение и песня