Мой сын – серийный убийца. История отца Джеффри Дамера - Лайонел Дамер

описала его как «милого и проницательного».

Другие люди писали Джеффу в менее романтических выражениях. «Ты кажешься мне очень умным человеком, – написал один мужчина. – Я имею в виду, ты зарабатывал девять долларов в час».

Несколько писем пришло от искателей автографов и охотников за сувенирами. Многие просили Джеффа встретиться с ними в тюрьме. Одна женщина попросила только, чтобы он согласился встретиться с ней на небесах.

Другие письма держали Джеффа в курсе последних шуток о «Джеффри Дамере». Одна женщина прислала ему весь текст песни «У тебя есть друг».

Еще меньше писем исходило от людей, глубоко обеспокоенных. Некоторые из их посланий были относительно безобидными. «Мой сон сказал мне, что ваше психическое заболевание было сложным, но объяснимым, – написал один мужчина, – точно так же, как и мое». Текст другого письма был более пугающим: «Врачи в этом учреждении недооценивают то, на что я способен!» Третье предполагало еще более глубокое расстройство писавшего: «Я уверен, что увечье моего первого сосунка будет сделано очень грубо». Расисты прислали моему сыну свои искренние поздравления с тем, что он убил так много молодых чернокожих мужчин. Один из них хотел знать, почерпнул ли он свои идеи во время службы в Германии.

Конечно, такие письма были глубоко отвратительны. Их посылала небольшая и глубоко проблемная группка людей. Были и другие люди, гораздо большие числом, которые, казалось, вобрали в себя всю печаль мира. «Я знаю, каково это – быть одинокой», – написала одна женщина. «Мой муж был всем моим миром, и когда он умер, я хотела уйти с ним». Письмо за письмом образовали длинную цепочку извечных жалоб: «Мой жених алкоголик». «Я только что рассталась со своим парнем». «У меня бывают приступы головокружения». «Я принимаю дилантин из-за своей эпилепсии». «У меня есть проблема с моим мужем». «Я хотел бы вернуться в свои школьные годы». «Я никогда не учился в колледже». «Мне трудно научиться управлять фургоном на работе». «Я не могу выразить себя на бумаге». «Я все время злюсь». «На моем заводе только что произошло очередное увольнение». «Никому не нравится моя музыка». «Никто меня не понимает». «Никому нет дела». «Иногда все, что я чувствую, – это ненависть».

Некоторые из этих писем явно свидетельствовали о серьезном эмоциональном расстройстве. «Когда я ложусь спать, я умираю». «Я чувствую себя такой несчастной, что мне просто все равно». Десятки других подобных жалоб: «Я больше не могу спать», «Я всегда дрожу», «Я чувствую себя такой потерянной», «Я чувствую оцепенение», «Я все время на негативе», «Я слишком ограниченный».

Очевидно, некоторые из этих людей верили, что каким-то странным образом мой сын сможет спасти их от жизни, в которой они чувствовали себя в ловушке. «Только ты можешь меня успокоить», – написала одна женщина. Бывали и вовсе странные намеки: «После того как я встречусь с тобой, тюрьма будет иметь дело с моим мужем».

Письма приходили сотнями, некоторые в конвертах с рисунками животных, религиозных сцен или священных писаний, некоторые просто с тихими просьбами о чудесной помощи. «SOS, помоги мне!» – кричало одно. Другое деликатно предупредило: «Маленькие сердечки прилагаются».

Ночная дорога была долгой, и Шари часто срывалась, читая эти письма, фонарик дрожал в ее руке, а по щекам катились слезы. Ее реакция сбивала меня с толку своей интенсивностью и страстью, тем, как открыто Шари демонстрировала уровень сочувствия и жалости, который я просто не мог постичь. Наблюдая за ней, я часто задавался вопросом, почему в мире, где так много чувств, я могу выразить так мало.

* * *

1 мая 1992 года Джефф предстал перед уголовным судом в Акроне, штат Огайо, и признал себя виновным в убийстве Стивена Хикса. Его доставили самолетом из исправительного учреждения округа Колумбия несколько раньше, и благодаря содействию шерифа Траутмана и департамента шерифа округа Саммит мы с Шари смогли ненадолго навестить его в ночь перед запланированным слушанием.

Мы встретились с Джеффом в управлении шерифа округа Саммит. Он выглядел гораздо лучше, чем обычно. И хотя он был одет в обычную тюремную одежду, выглядел он очень опрятно и чисто. Он нервничал, как это часто бывало с ним, но не был полностью замкнутым. Около получаса мы говорили о вещах, не имеющих отношения к слушанию, и я заверил его, что он пробудет в суде всего час или около того и что ему не стоит переживать. Я сказал ему, что процедура будет урезанной и никаких сюрпризов не случится.

На следующий день, всего за несколько минут до слушания, мы с Шари снова встретились с Джеффом. В этот раз Джефф явно нервничал. Он боялся той же атаки репортеров, с которой столкнулся в Милуоки, но, кроме того, осознал неизбежность перспективы оказаться лицом к лицу с родителями Стивена Хикса и снова слушать подробности убийства их сына.

Взявшись за руки, мы произнесли короткую молитву.

– Все будет в порядке, Джефф, – заверил я его.

Он не выглядел таким уверенным.

– Это просто формальность, – добавил я, – через это тоже придется пройти.

Джефф тихо кивнул, такой же покорный, как всегда.

Я улыбнулся.

– Ты хорошо выглядишь, Джефф, – сказал я.

Это было правдой. Он был одет в чистый костюм и аккуратную рубашку, но галстук еще не надел.

– Тебе следует завязать галстук сейчас, – сказал я ему. – Сейчас нас вызовут в зал суда.

Джефф беспомощно посмотрел на меня.

– Давай, – сказал я, – завязывай галстук.

Джефф не пошевелился.

– Я не могу, – сказал он.

– Почему бы и нет?

Он пожал плечами.

– Я не помню как, – сказал он.

Я подошел к нему, обернул галстук вокруг его шеи, завязал его узлом и аккуратно подтянул к горлу.

– Вот так, – сказал я. – Теперь выглядит хорошо.

Джефф слегка улыбнулся.

– Спасибо, пап, – сказал он.

Через несколько мгновений его ввели в зал суда. Слушание длилось чуть больше часа. Мозентеры были там в качестве адвокатов Джеффа, а Ларри Вуйемин выступил в качестве местного адвоката от имени Джеффа. В целом разбирательство было проведено с большим достоинством. Не было ни легальной пиротехники, ни ажиотажа в прессе. В конце концов Джефф был приговорен к пожизненному заключению без возможности условно-досрочного освобождения[18].

Как только слушание закончилось, Джеффа быстро отвели обратно в комнату ожидания, где нам дали пять минут, чтобы попрощаться. На нем все еще был галстук, который я ему завязал.

* * *

Несколько недель спустя, 9 июня 1992 года, я заверил Джеффа, что скоро смогу забрать те его личные вещи, которые полиция изъяла из квартиры в Милуоки.

Затем, как и следовало ожидать, в своем письме я пустился в ошеломляющее обсуждение своей работы. «Я только что закончил анализ