Путаный след - Сергей Давыдов

— За это… — Граммофониха покачала на руке яблоко. — В райском саду такие только?

— В райском. Сколько же?

— Ну… ну тридцать копеек тогда, не больше.

На лице у дьячка появилось такое выражение, как будто он внезапно отхлебнул из кипящего чайника.

— Тридцать копеек! Побойтесь бога.

Граммофониха начала багроветь. Женщины переглянулись.

— Что же мне бояться-то бога, батюшка? — перевесилась к дьячку торговка. — А?

— Да ведь безбожно это, дорого, — отступил тот.

— Ах дорого, — протянула торговка. — Тридцать копеек ему дорого! — Она кинула яблоко на весы и протянула дьячку кулак к носу.

— А ты за тридцать копеек раз кадилом махнешь, а?

Дьячок попятился и замешался в толпе.

— Ты за тридцать копеек и «паки-паки» не скажешь! — полетел ему вдогонку яростный голос.

ВИТАЛЬКИНО ГОРЕ

Виталька тоже продаёт яблоки. Он сидит, навалившись грудью на прилавок, и тоскливо насвистывает одну и ту же мелодию. Не умеет он торговать. Да и какая тут может быть торговля! Наискосок от него орудует Граммофониха. По бокам — две бойкие старухи. Виталька мысленно окрестил их «Правая» и «Левая». Стоит появиться на горизонте покупателю, как старухи, словно заводные, начинают орать — расхваливать товар. И яблоки покупают у них.

Но Виталька и не собирается орать. Он с удовольствием высыпал бы все яблоки на прилавок и сказал: «Берите даром!»

Стыдно ему торговать. Да еще рядом с Граммофонихой.

Только что у него покупал одноклассник. Мальчишка со странной фамилией — Сейго. В прошлом году он немного помогал Витальке по русскому.

— Бери так, Сейго, сколько надо. Хочешь два кило? — щедро предложил Виталька и взвесил ещё больше. Но Сейго кинул ему деньги. Прямо в алюминиевую мисочку.

Не любит Виталька базар. Никогда бы сюда не пришёл. Одно здесь хорошо: разглядывать людей. Разные лица. Мать нередко кричит на него: «Ну что ты уставился на человека? Разиня! Стыдно даже: глядит, глядит, как сыщик!» И Виталька с сожалением оторвется от какого-нибудь потешного носа или удивительной бороды, а через минуту мать снова кричит: «Опять уставился!..»

Иногда Виталька начинает рисовать. Чем попало. Прутиком на песке. Пальцем на запотевшем стекле. Углём, мелом, карандашом. Всем нравится. Говорят, что из него получится художник. Но он не верит. Художник должен всё уметь нарисовать. А Виталька… Виталька не сможет даже того дядьку в соломенной шляпе. Пьяненький. Лицо круглое. Бегающие глаза. (Как их нарисуешь бегающими?) В руке у дядьки здоровенный рак с болтающейся клешней.

Он может нарисовать и шляпу и рака. Но как показать, что дядька — попрошайка и лодырь? Не рисовать же его лежащим на солнце и с протянутой рукой? Он же не лежит на солнце и руку не протягивает! Но Виталька ясно видит, что он — попрошайка и лодырь…

Наверное, из него не получится художника… но ничего! Зато он умеет сочинять рассказы. Про разных людей, которых встречает на улице. Дед и Славка с удовольствием слушают. Никогда не перебивают. Удивляются только, откуда он всё берёт. У него есть даже написанный рассказ. Он к нему и рисунки нарисовал. Получилось, как в настоящей книге. Рассказ он пока никому не показывает. Это его тайна. Ещё он умеет сочинять скороговорки. Сочинил Славке про ужа. Пусть учится не заикаться. Целый месяц сочинять пришлось. Сперва он ему другую сочинил, такую, что не только Славке, а и ему самому не выговорить быстро. Славка её забраковал. Сказал, что непонятная.

Жаловался жаворонок журавлю:

«Задерживают жаворонку жалованье!»

Жаловался жаворонку журавель:

«Журавлиха жабу пережарила!»

Что тут непонятного? Даже картинку можно забавную нарисовать. Сидит тощий голодный журавль на табуретке и клюв широко разевает. А журавлиха в переднике ему жабу огромную на сковородке жарит…

— Виталька! Да Виталька же! — раздался над ухом голос матери. — Вот как ты торгуешь, да? Стою-стою, смотрю-смотрю, а он и не видит! Хоть ты лопни от крика! Опять на кого-нибудь уставился?

Виталька виновато заморгал:

— Ни на кого не уставился. Если не берут…

Мать всплеснула руками:

— Не берут! Да кто к тебе пойдет! Ты же сидишь и ртом мух ловишь! Надо завлекать, завлекать покупателя! Как бабушка делала, вспомни. Постой, а это что? А? Что же ты с прилавком-то сделал? Я тебе карандаш для чего дала? Да это ж… как тебе не совестно, а вдруг увидит, — понизив голос, она испуганно закачала головой. Ещё раз поглядела на прилавок и, не выдержав, прыснула, зажав рот ладонью.

— Ну как ты можешь! — негодовала она. — Не-ет, видно, драть тебя придется!

Виталька взглянул на прилавок. Толстенная Граммофониха в сбившемся набок платке, в мужском пиджаке, лопнувшем на плечах, красовалась на нем во весь рост. В одной руке она держала яблоко, другую, сжав в кулак, протягивала к носу перепуганного до смерти человека с реденькой забавной бородкой.

— Это дьячка она так, что ли? — узнала мать.

— Ну да! — кивнул Виталька.

— Что ты на меня уставился? — снова повысила она голос. — Вот как ты торгуешь. Бабушка старенькая и то по три ведра продавала!

— Да ну… будто мы торговцы.

— Что значить — торговцы! Мы свои продаём. Что им гнить, что ли?

— «Свои, свои»! Вон у Сейго нет яблок, значит, я с него деньги брать должен?

— Зачем с него брать? Ему и так дадим. Пусть приходит.

— А с других можно?

Мать рассердилась:

— Хватит языком чесать! Вот посмотрю, сколько ты сегодня продашь!

И снова стоит Виталька рядом с «Правой» и «Левой», и торговля у него опять не идёт. Погода чудесная, с Днепра доносятся крики мальчишек, а тут считай гривенники.

К Граммофонихе подошел мужчина в соломенной шляпе. Он все ещё размахивал раком с болтающейся клешней. Виталька слышит, как он говорит Граммофонихе:

— Привет тебе, о Дульцинея Покровская! Закуска есть, не хватает на пиво. — И он помахал раком перед самым её носом.

— Васька, не треплись, — гудит торговка. — Хватит хулиганские словечки употреблять!

Но тот, слегка покачиваясь, продолжает:

— Двадцать две копейки отпусти племяннику, Иоланта! Родному единственному племяннику!

Виталька не выдержал и прыснул. Иоланта!

— Что ты всё выражаешься?! Матюжник!

— Тетя, сколько раз говорил: надо читать классическую литературу! — Он снял шляпу и сделал попытку поклониться. — Королева Марго, двадцать две копейки.

— Да провались ты! На, возьми! Постой, у меня к тебе дело есть. — Она понизила голос.

Теперь до Витальки долетали только отдельные слова. Но эти слова заставили его насторожиться. Граммофониха явно говорила о старике. Что-то ей надо было от него. Он запомнил: «И тогда тебе дом, а я уж садом распоряжусь. Хватит тебе в общежитии жить».

Неожиданно среди покупателей Виталька увидел свою классную воспитательницу. Не успел даже отвернуться, как учительница заметила его.

— Здравствуйте, Вера Андреевна, — опустив голову, поздоровался Виталька. Он почувствовал, как жарко запылали у него щеки.

Ответа не последовало. Когда Виталька поднял голову, учительницы не было видно. Не захотела разговаривать!

— Посмотрите тут! — крикнул он старухам и бросился за учительницей. Надо ей объяснить, что не сам он пошел сюда, что его заставили торговать. Но вместо учительницы нос к носу столкнулся со Славкой.

— С-сегодня вечером будет дождь.

— Какой ещё дождь! Жарища.

— Г-галоши не забудь.

— Смеешься, да? У меня тут такие дела.

Вместо ответа Славка протянул ему записку:

— Во, видел? Нева так Нева!

Но Виталька лишь рукой махнул. Ему было не до шуток.

— Да ну тебя с Невой! Меня сейчас Вера Андреевна застукала! Учительница! Брошу я всю эту коммерцию и сбегу.

Славка недоверчиво покосился на друга:

— Не бросишь. Давай торгуй. А мне есть охота! Два часа из Д-днепра не вылезал. Дай тридцать копеек. В столовую пойду.

Виталька немного подумал:

— Пошли! И я с тобой. Бери ведро.

В столовой над столиком висел плакат, призывавший продавать овощи и фрукты тресту столовых. Славка поглядел на плакат, потом сказал:

— 3-знаешь, куда дед ходил?

— Ну?

— В интернат.

— А-а, опять яблоки интернатским дарит? Он каждый год так. То детдому, то в больницу. Мама говорит, что зря он с ними возится, с яблоками со своими. Всё равно сам не пользуется.

— М-машина придёт интернатская. Дед велел нам помогать в ящики упак-ковывать.

Виталька вздохнул. Целую машину отдаёт. А тут трясись над каждым яблоком!

— Чашки деревянные тоже.

— Что — тоже?

— Отдает и-интернатским.

— А-а. Жалко чашки. Точил, точил. Я их разрисовать не успел.

За стол напротив села женщина. Официантка принесла ей меню и поставила на стол вазу с яблоками.