Избранное - Ван Мэн

Они ели кушанья, которые ему раньше никогда не доводилось пробовать и названия которых он не знал. Что-то белое, желтое, красное, зеленое, коричневое, клейкое, мягкое, а еще сладковатое и немного соленое. Он помнил еще что-то острое и очень пахучее. Все блюда ему понравились. Они ему показались не просто удивительными, но прямо-таки таинственными. А вот последнее кушанье, похожее на черную микстуру, он пробовать не стал. Оно называлось «кофе».

Потом они прошли по улице Сидань. Идти ему было нелегко, потому что он коротконожка и ему то и дело приходится догонять взрослых. И еще ему было очень холодно. Брр! Впрочем, так часто бывает в апреле. Когда отец взял его с собой, то на улице ему было жарко, и он даже вспотел. Но сейчас стемнело и подул холодный ветер. В ресторане ногам было тепло, а едва он вышел на улицу, ноги тут же озябли.

Папа продолжал разговаривать с той женщиной. Потом папа сказал: взгляни, мы сейчас с тобой вместе и с нами малыш. Мы похожи… Однако Ни Цзао не расслышал, на кого они похожи. Но он хорошо помнит, что мисс Лю с особенным нажимом и вполне отчетливо произнесла: «Чепуха!» Она как-то причудливо растянула слово, и звуки странно изменились, отчего слово прозвучало необычайно красиво. Потом они говорили еще о чем-то, но он уже их не слышал, потому что в его глазах, когда он бежал за ними, то и дело мелькали фонари, которые уже зажглись на улице. Когда появились огни, он сразу же подумал о доме и маме. Хорошо бы поскорее вернуться домой и очутиться рядом с мамой, вместе с сестренкой болтать скороговорку, слушать песенку, которую напевает тетя. Он уже не прислушивался к тому, о чем говорили взрослые, однако ему несколько раз показалось, что он опять услышал красиво растянутое слово: «Чепуха!» На самом деле, до чего же здорово оно у нее звучит!

Когда он вернулся домой, его ноги походили на две льдышки. Мама теплыми ладонями стала их растирать, стараясь согреть. Он рассказал о вечере, мама стала ругаться; но что именно она говорила, он уже не слышал, потому что очень устал. После этого вечера он понял, что папа наверняка часто бывает в ресторанах, где ест вкусную иностранную пищу. И он тоже ее попробовал, вот мама никогда ее не ела. Как обидно!

Ему кажется, что мама в тысячу раз лучше отца. Папа постоянно что-то ему талдычит: слово не так употребил или не так повел себя во время игры с приятелями-однокашниками. Когда он ест, отец делает ему замечания: нельзя чавкать или класть локти на стол. И пошел и поехал! А когда Ни Цзао кто-то хвалит (какой умненький мальчик), отец непременно старается чем-то его унизить. Он еще маленький, поэтому не следует, мол, при нем это говорить. И пошел! Папа редко бывает с ними вместе, а если и бывает, то всегда чем-то раздражен.

А вот мама никогда ему нотаций не читает. Она все делает только ради него, она заботится о нем, балует его, никогда не поправляет, разве что иной раз скажет: «Не забывай, что твоей маме очень и очень нелегко. Когда вырастешь, непременно ухаживай за мамой».

Понятно, что он постоянно чувствует близость мамы, а отца он как-то не вполне понимает. Поэтому он никак не может согласиться с выводом сестренки о взаимоотношениях между родителями, так как эти выводы очень ему напоминают ее рассказы о нищих-побирушках — слишком они сомнительные, хотя полностью отрицать их нельзя. Скажем, он решительно против ее слов о том, что «мы папе не нужны, он хочет привести мачеху». Он подсознательно чувствует, что так говорить об отце нехорошо. Может быть, папа в чем-то и виноват, но человек он совсем неплохой. В представлении Ни Цзао дурной человек должен быть совершенно иным.

Однако сегодня он почувствовал, что происходившие недавно события сильно задели его за живое. Например, когда он, стоя у ворот, увидел отца, он внутренне весь затрепетал. И вдруг понял, что это оттого, что очень ждал возвращения отца. Оказывается, он всегда его ждал, потому что папа был ему нужен. Но в тот день он поджидал отца возле ворот вовсе не для того, чтобы при виде отца броситься к нему, взять у него подарки и получить поцелуй, а потому, что он «стоял на посту», готовый в любой момент убежать в дом с сообщением о его появлении. Он еще не привык к этим словам — «стоять на посту» — и не умел с их помощью строить длинные фразы, скажем такие, какие он строил с помощью других слов, например «поскольку то-то и то-то, постольку…». Он мог бы вполне сказать так: «Поскольку… это его мама и папа… поэтому он не может относиться к своему папе, как было бы нужно…» Эта мысль сильно его расстроила, ему стало не по себе и даже как-то неприятно, будто ему кто-то всадил в тело колючку.

Все последующие события сильно его напугали, и он сейчас таращил глаза от страха. Молниеносная операция, совершенная матерью в тот момент, когда отец отправился в уборную, — операция, свидетелем которой он невольно стал, — усилила его страх. Потом он подумал, что мамина вылазка куда более странная, чем выходка тети с бобовой похлебкой. Удар миски с похлебкой напомнил ему (вот смехота!) шлепок бумажной галочки, которую они запускали в классе. «Попала!» — визжали ребята, когда галочка достигала нужного места.

Непонятное ощущение, которое он испытал сегодня, оказалось столь сильным, что он так и не смог вечером успокоить маму словами о своем послушании и о будущей хорошей жизни, как он делал всякий раз по привычке или от чистого сердца, когда видел, что мама плачет, а вместе с ней плачет и его сестренка Ни Пин. Сегодня он ограничился коротким «не плачьте!». Сам себе он говорил: «Какие страшные эти взрослые, какая страшная у них жизнь! Почему она у них такая? В школе и в книгах говорится совсем на так. И учитель говорит совсем иное…»

Возможно, мать почувствовала в словах сына нотки недовольства, она вдруг замолчала и стала жаловаться на жизнь, на горести, которые выпали на ее долю за эти двадцать с лишним лет. Она вспомнила, что ей довелось испытать, когда она попала в семью Ни. Потом разговор перешел на отца: такой, мол, сякой. Никого-то он не любит. Всех выводит из себя. На маму и всех в доме он наплевал, а сам только и знает, что распутничает. Она рассказала, как рожала Ни Пин, а потом через год родила Ни Цзао. Через неделю после его рождения она разругалась с Ни Учэном и ушла от него, взяв мальчика с собой. Сколько она испытала на своем веку! Когда Ни Пин была еще крошкой, у нее началось воспаление среднего уха. Ой, как она плакала! Несколько дней и ночей напролет мама ходила с ней на руках по комнате, пытаясь убаюкать девочку. Несколько ночей подряд! А когда родился Ни Цзао и у него от частого плача вздулся живот и появилась мошоночная грыжа, он тогда очень перепугал маму! Она побежала за врачом, потом в аптеку за лекарствами. Она сама была готова умереть, лишь бы сохранить жизнь ребенку. А когда ему было пять лет, у него вдруг началась дизентерия, наверное оттого, что поел лянфэнь — лапшу из бобового крахмала. В этом месте в разговор вмешалась Цзинчжэнь. В ее голосе слышалось недовольство, потому что ту бобовую вермишель — одно из ее любимых блюд — принесла племяннику она сама. Утверждение, что болезнь вызвана вермишелью — сущая ерунда, так как в тот же день она сама съела целую гору и никакого поноса у нее не случилось, как раз наоборот, после еды она страдала запором. Словом, все это — сплошная провокация, попытка переложить ответственность за болезнь ребенка на тетку… Мама все делала ради него… ради него. Что в мире может сравниться с материнским чувством?

— И мне было нелегко, пока вы не встали на ноги, — вмешалась бабушка. — Поэтому я всегда повторяю: «Первое из десяти тысяч зол — распутство; первое из сотни добрых качеств — почтительность к родителям».

Ни Цзао был очень растроган этими речами, но он все — же очень устал и поэтому уснул раньше обычного. Сквозь сон он слышал, что мама продолжает что-то твердить. Неужели боится, что я перестану ее слушаться, когда вырасту большим? Я ни за что так не поступлю! Только дурные, очень плохие люди не слушаются матерей. Ведь его мама не только растит его, она еще умеет за него сражаться и кричать… Нескончаемые обиды, которые сейчас выплескивает мать, продолжают молоточком колотить по его голове. Увы, жалостливые слова лишь ослабляют силу материнской любви… Я устал. Я хочу спать. Почему мне не дают спать? Ох! Ну зачем… зачем это все?.. И все же, как любят его мама, тетя, бабушка, папа и сестренка. Какие они хорошие, только жизнь у них почему-то неважная. Как все скучно и противно! Наверное, все на свете надо переменить!..

В сознании восьмилетнего мальчика определилась, хотя и не совсем отчетливая, мысль, что на этом свете надо все изменить. Наступила пора, когда без перемен дальше стало жить нельзя.

Теперь остановимся и немного подождем! Вспомним события сороковых годов, наверное не столь уж и далеких от нас, но все же успевших превратиться в нечто давнее, устаревшее. Повествуя о человеческих горестях и глупостях, словом, рассказывая о той тягостной эпохе, на которой лежала печать рока и которую трудно описать обыкновенными словами, я решил снова прийти сюда и навестить тебя…