Формула Бога. Возвращение - Юрий Витальевич Яньшин

тонированными стеклами. Этот же был серым «туарегом» о чем свидетельствовала надпись на решетке радиатора. И стекла у него были вполне прозрачными. Вершинин навел на него курсор, ставя метку. Тут же высветилась информация. За рулем сидел, а точнее лежал, пьяный «в дымину» детина геркулесовского телосложения, 85-го года рождения с ничего не говорящими именем и фамилией. Захар также споткнулся на ровном месте и «умер» за две с половиной секунды до столкновения. А вот типа в белом костюме не было, как не было и температурной аномалии. Опять пришлось заново «насиловать» технику. Обед уже давно кончился. В отдел вернулись и заняли свои рабочие места сотрудники. Пришла, что-то ворчащая себе под нос уборщица, шумно сгребая веником в ведро осколки битого стекла. Левушка, занятый разгадыванием головоломки, ничего этого не замечал, как не замечал и укоризненных женских взглядов в свою спину, наверняка уже введенных в курс дела, одной своей незадачливой товаркой. Он уже сам не помнил, какой по счету проводил эксперимент. Все он повторяли результат десятого. Так, ни в чем и не разобравшись, он и заканчивал этот бесконечно утомительный рабочий день. Подспудно чувствуя, что стал невольным участником то ли неумного розыгрыша, то ли дурной «детективщины», захотел с кому-нибудь выговориться. Заозирался по отделу. Кандидатов на «жилетку для плача» не находилось. Тяжко вздохнув, решил, что лучшей кандидатуры, чем непосредственное начальство, для этого не найти. Начальство находилось в творческом отпуске. Еще раз вздохнув, достал из поясной сумки коммуникатор и набрал номер начальника службы наблюдения и контроля — полковника Герарда Петровича Тацита. Прошло не меньше десяти гудков прежде чем на том конце раздался приятный баритон:

— Слушаю тебя, Левушка.

— Salvete, Герард Петрович. Прошу меня великодушно простить, если я оторвал вас от высоких размышлений, — начал оправдывающимся голосом лепетать он.

— Пустое, Левушка, — отмахнулся полковник. — Ни от каких таких высоких дум ты меня не отрывал. Петрушку я сажал в огороде, поэтому долго не подходил к комтору, — пояснил он свою неспешность.

— Ой, как хорошо, — тут же обрадовался заместитель.

— А что случилось?! — заинтересованно произнес Петрович. — Я тебя знаю не первый год, ты не станешь среди ночи будить жителей первого этажа, когда на третьем, вовсю полыхает пожар.

— Гмм, верно, — согласился он с шефом, хотя ей Богу не подозревал за собой таких качеств.

— Ну, вот о чем я и говорю. Так, что говоришь, там у вас стряслось то?

— Видите ли, Герард Петрович, мне срочным образом необходимо с вами посоветоваться. Я либо стал объектом невероятной мистификации, либо летят в тартарары все основы темпорологии.

— Так-то уж и в тартарары?! — удивился шеф.

— Да-да, именно так!

— Раз уж основы рушатся, значит — дело серьезно. Сможешь сейчас после работы?

— Конечно смогу.

— Вот и отлично. Жду тебя через полчаса. Я пока кофе поставлю. Prior conventus, — сказал на том конце Петрович и отключился.

IX

Размышляя о Городе и его архитектуре, нанизывая свои мысли, словно бусины на ланку, Захария и не заметил, как оказался на улице Красных Зорь, где и находилась его холостяцкая, как он сам не раз публично признавался, «берлога». Она представляла из себя сравнительно небольшой — в два этажа домик, угнездившийся в глубине скромного палисадника, с восемью комнатами, и маленькой терраской на втором этаже. Учитывая его положение в местной ангельской иерархии и финансовые возможности, жилье действительно было довольно скромным и непритязательным. «Умный» дом, настроенный на биотоки хозяина, «завидев» его еще на подъезде, заботливо распахнул свои ворота, пропуская «шестерку» внутрь палисада. Машину загонять в гараж не стал. Поленился. Достал «барсетку» с заднего сиденья, вышел из авто и разминая затекшие от почти трехчасовой езды ноги и шею, оглядел свое нехитрое обиталище. «Дом, милый дом. Кажется, так принято говорить в бытовых забугорных сериалах» — с усмешкой подумал он, поднимаясь на невысокое крылечко. Потоптавшись нерешительно на крыльце, привычным жестом отжал ручку входной двери книзу. Замков, где бы те не находились, «райанцы» абсолютно не признавали и не устанавливали ни в домах, ни в учреждениях. Прошел в прихожую, где датчик «присутствия» автоматически зажег свет. Откуда-то сверху доносился невнятный гул. Прислушался. Гул не прекращался и был похож на звук работающего пылесоса. Он уже догадывался, кто бы это мог быть, поэтому ничуть не спеша разулся, и блаженно на ходу разминая пальцы ног, стал подниматься по узкой и скрипучей винтовой лесенке на второй этаж. Шум от работающего пылесоса заглушал его нисколько не тихие шаги, поэтому стоявшая к нему спиной и орудующая в комнатных закоулках длинной трубкой на гофрированном шланге, пожилая женщина никак не отреагировала на его появление. Пришлось кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание. Маленькая сухонькая женщина, в повязанном на «пиратский» манер ситцевом белом платочке, по-старчески неторопливо обернулась на посторонний звук. Какое-то мгновенье в ее бесцветных от старости глаз плавало недоумение, но потом ее глаза как-то разом засветились от неподдельного счастья и она уронив на пол хобот пылесоса всплеснула руками:

— Ох-ти ж мне старой! Никак Захарушка наш домой возвернулся, а я то и не малтаю хтой-то там у заплота шуробит! — с этими словами она обняла своими сухими старушечьими руками его торс и приникла головой к его груди.

— Здравствуй, баба Луша! Здравствуй, моя дорогая! — с комом в горле от нахлынувших чувств, проговорил он, крепко обнимая, в свою очередь, худенькие плечики старушки.

Это была бабка Лукерья, не то домработница по найму, не то добрый друг и ангел-хранитель. Должны же и у ангелов быть свои охранители?!

Бабка Лукерья попала сюда в середине XV века по земному счету времени. Жила она тогда в сельце, что находилось в Ростовском пока еще княжестве, и была она великая травница и на всю округу славилась своим знахарским умением, беззлобным характером и готовностью помочь в любое время. То роды тяжелые надо принять — бегут к ней, то избавить от огневицы — опять без нее никак, а уж кровь затворить, али боль унять зубную — это уж как пить. Жила она одиноко в убогой избенке, почти что землянке, на краю села. Всей живности во дворе — петушок да козочка. Петушка селяне часто брали взаймы на «развод», уж больно шустрым он был по этой части, а коза давала жирное до желтизны молоко и шерсть, из которой бабка вязала копытцы (носки), которые с большой охотой разбирали односельчане. Ну и лечила, само собой всякого кто ни попросит. Денег за леченье, отродясь не брала, ибо как считала сие греховным делом, а если